Юрий Нестеренко - Приговор
плоть, звучат крики боли и ярости, и воздух пахнет гарью и кровью…
Может быть, этот лесной край и есть то место, которое я тщетно ищу уже
много лет в своих бессмысленных скитаниях по корчащейся в агонии
Империи? Тридцать миль от ближайшего города, а кажется, что и все
триста… ну и что? "Лес прокормит человека, который его понимает."
Но война приходила и сюда. Через этот самый лес шли люди,
вырезавшие всю семью Эвьет. Шли, не обращая внимая на красоту вокруг;
пот тек по их грязным телам под грубыми куртками, вызывая зуд, и они
непотребно ругались из-за того, что доспехи мешают чесаться. Шли, ломая
ветки, вытаптывая тяжелыми сапогами траву, сплевывая сквозь гнилые зубы,
подбадривали себя рассуждениями, есть ли в замке женщины, и похабно
ржали, расписывая друг другу, что они с ними сделают. Плевали желтой
слюной на ладони, брались за топоры, рубили деревья, чтобы сделать
таран, потом, краснея, натужно кряхтя и звучно отравляя воздух кишечными
газами, волокли громоздкую махину к воротам. Потом…
И все это еще может повториться. Очень даже запросто может. Не
регулярная армия, так банда разбойников — а впрочем, велика ли между
ними разница?
Эвьет вдруг остановилась и наклонилась. Я подумал, что здесь
находится одна из ее ловушек, но она опустилась на четвереньки и словно
бы даже принюхалась к земле.
— Что там? — заинтересовался я.
— Видишь следы?
— Где?
— Да вот же!
Я, разумеется, ничего не видел, пока не встал на колени и не
нагнулся, почти коснувшись лицом травы — но и тогда Эвелине пришлось
показать пальцем, прежде чем там, где трава была пореже, я различил на
мягкой земле нечто, похожее на отпечаток лапы большой собаки.
— Волк, — спокойно сообщила девочка, даже и не думая хвататься за
арбалет. — Крупный самец. Недавно здесь проходил, наверное, с охоты
возвращался.
— Ты уверена, что с охоты, а не на охоту? — я с беспокойством
огляделся по сторонам.
— Конечно. Видишь, как пальцы отпечатались — глубоко и ровно. Шел
сытый, никуда не спешил. А ты что, волка испугался? — рассмеялась она.
— Мне-то, положим, бояться нечего, — ответил я, несколько задетый
ее смехом. — Со взрослым вооруженным мужчиной ему не справиться. А вот
ты, по-моему, ведешь себя легкомысленно. Арбалет, конечно, хорошо бьет,
но его перезаряжать долго. А где один, может быть и стая. И потом, мне
не нравится, что я оставил без присмотра коня во дворе замка.
— Да говорю же тебе — они сейчас сытые, — Эвьет выпрямилась и
отряхнула ладошки. — Летом в лесу полно еды. Не тронут они ни нас, ни
твоего коня. Они в замок вообще не заходят. Знают, что там мое логово. У
нас с ними как бы уговор: я их не трогаю, а они меня. Иногда, правда,
бывает, что мою добычу из силков утаскивают. Но я не обижаюсь: все-таки
лес — их территория. Хотя по закону он и мой…
— Но ты говорила, что убила волка.
— Да. Одного. Потому что мне нужна была теплая шкура. Но больше я
никому из них зла не делала.
— А могла? Встречалась с ними в лесу?
— Бывало.
— Летом?
— И зимой тоже.
— И что?
— Ничего, как видишь. Посмотрели друг другу в глаза и разошлись.
Зверь не станет нападать на человека, если видит, что тот не боится, но
и сам нападать не собирается. Не ты ли сам говорил, что животным не
свойственно бессмысленное насилие?
— Да, но все-таки зверь есть зверь. И если он голоден…
— Ну, местные волки знают, что человек может убить. Все-таки мой
род охотился в этих местах не одно столетие. Но меня, думаю, они просто
уважают. Принимают, как равную.
— Вот как?
— А ты не иронизируй. Они знают, что я убила того, первого. Не
просто хожу зимой в его шкуре, а убила сама — запах его крови рядом с
запахом моих следов, а у них знаешь какое обоняние? Еще лучше, чем у
собак! Но знают и то, что больше я никого не трогаю. Поэтому они
признают, что я победила его в честном бою и по праву заняла его место.
— Они тебе это сами сказали?
— Опять ты смеешься! Волки, между прочим, очень умные. Ты
когда-нибудь слушал, как они поют?
— Воют? Да, доводилось.
— Воют влюбленные кретины под окнами. Был тут один по соседству,
все приезжал сестре свои дурацкие серенады петь, пока отец не пригрозил,
что собак на него спустит. Потом сгинул куда-то — не то на войне, не то
просто надоело… А сестра его и замечать не хотела, а как он пропал — в
слезы… дура. А волки — они поют! Ты, небось, слышал, да не слушал. А
если прислушаться, понятно, что у них целый язык. И они, на самом деле,
так разговаривают. Новости друг другу сообщают.
— Может, ты скажешь, что и язык их понимаешь?
— Нет, — вздохнула Эвьет, — хотя хотелось бы.
— Кстати, а что стало с вашими собаками?
— Их увели, как и лошадей. Они же породистые, денег стоят. Одну
убили, наверное, кусалась слишком сильно… Ага!
Последнее восклицание относилось к тетереву, который затрепыхался
при нашем приближении, но взлететь не смог, ибо уже успел стать жертвой
силка. Эвьет взяла птицу и будничным движением свернула ей шею, а затем
подвесила добычу к своему импровизированному поясу.
Следующие две ловушки, однако, оказались пустыми, но их мы
проверили больше для проформы — в такую теплую погоду мясо все равно
нельзя долго хранить. Затем Эвьет завела меня в малинник; кусты были
усеяны сочными крупными ягодами, и мы с удовольствием угостились. Тем
временем я уже начал воплощать в жизнь свое решение научить Эвьет
кое-чему полезному, причем не без практической отдачи — я описал ей,
какие травы мне нужны и от чего они помогают, а она припомнила, что
такие действительно растут в этом лесу, и показала мне пару полянок, где
я смог пополнить свои запасы. В общем, мы вернулись в замок довольные и
нагруженные трофеями. Птицу, конечно, надо было еще ощипать и зажарить;
к тому времени, как мы подкрепились более существенным образом, чем в
малиннике, и сложили оставшееся мясо мне в котомку, солнце уже
подбиралось к полудню.
— Ну, пора ехать, — решительно объявил я. — Что ты хочешь взять с
собой?
— Кроме арбалета и ножа, в общем-то и нечего, — пожала плечами
Эвьет. — Волчью шкуру только жаль тут бросать.
— Ладно, тащи ее сюда, — решил я; в смутные времена не стоит
отказываться от вещи, которую потом можно будет продать или обменять. -
