Семён Слепынин - Звёздный странник
— Верю! — живо возразил Актиний. — Именно верю. В других институтах с художниками поступают более круто, а я стараюсь сохранить их всех, рассовать по подземельям и больницам.
— И все же ты убежден, что их надо изолировать. Почему?
— Мое правило такое: чем хуже, тем лучше.
— Что ж, — усмехнулся я. — Диалектика в этих словах есть. Но не совсем понимаю…
— Сейчас поймешь! Художники со своим неистребимым зудом создавать произведения искусства поддерживают в обществе какой-то минимальный духовный уровень. А теперь представь, что они исчезли. Образуется полный вакуум, на планету опустится бездуховный космический холод. Вот тогда люди вздрогнут и очнутся…
— А если не очнутся?
— Нет, не говори так, — в глазах Актиния мелькнул испуг. — Этого не может быть.
— Возможно, ошибаюсь, — желая утешить расстроенного Актиния, сказал я. — Еще не разобрался.
— Конечно, не разобрался.
На прощание Актиний просил раз в день появляться в институте.
— Для формальности, — добавил он. — Да и мне скучно будет без тебя. Я, может быть, впервые живого человека встретил.
Актиний ушел, а я стал осматривать комнату.
Одна стена — стереоэкран, на котором, если нажать кнопку, замелькают кадры нового секс-детектива. Эта «духовная» продукция изготовляется поточным методом не людьми, а, вероятно, самим городом-автоматом.
На другой стене — ниша для книголент. Однако никаких книг не было, кроме сочинений Генератора. Я взял первое попавшееся и нажал кнопку. Вспыхнуло и заискрилось название — «Вечные изречения». Большинство афоризмов, за исключением известного «Болезней тысячи, а здоровье — одно», для меня были непонятны. Впрочем, если вдуматься… Скажем, такое изречение: «Человек — клубок диких змей». Под дикими змеями, которых надо беспощадно вырывать, подразумевались, вероятно, индивидуальные качества… Отложил в сторону сборник изречений и взялся за другие книголенты — основные философские труды. Однако сразу же запутался в лабиринтном, мифологическом мышлении Генератора. Какая-то дикая смесь прагматизма и «философии жизни».
Махнул рукой, прилег на диван и отдыхал до вечера. А когда выступили звезды, вышел на балкон…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Город Электронного Дьявола
Итак, я вышел на балкон. Внизу, управляемый вычислительными машинами, шевелился бесконечный город. Змеились ярко освещенные эстакады и ленты, перекатывались разноцветные искры. В этом гигантском чреве копошились биллионы людей — одноликая армия стандартов. Сверху сквозь сонмище огней и паутину эстакад я пытался разглядеть их. Безуспешно — людей без остатка поглотили электронные джунгли.
Я сел в глубокое кресло-качалку и, положив голову на мягкую ворсистую спинку, стал смотать на ночное небо. На минуту охватила радость: передо мной распахнулся иной мир — бесконечный простор Вселенной. Но странно — созвездия казались еще менее знакомыми, чем прошлой ночью…
— Хранитель Гриони! — послышался голос с соседнего балкона. — Что вы один скучаете? Заходите к нам.
На соседнем, балконе за круглым уютно освещенным столом сидели хозяйка и красивая молодая женщина лет двадцати пяти.
— Моя дочь Элора, — сказала хозяйка, когда я вошел.
Я слегка поклонится и назвал себя.
— О, вы очень старомодны. — По красиво очерченным полноватым губам Элоры скользнула надменная усмешка. Вообще в ее стройной фигуре, во всем ее облике было что-то аристократически высокомерное.
Однако только с первого взгляда казалась она холодной, как айсберг. В ее словах было немало душевной теплоты. А когда она рассказывала о своем мире, о знакомой интеллектуальной элите, лицо ее было задумчивым и печальным. В широко открытых глазах отражались извивающиеся огни супергорода. И вдруг мне показалось, что в черной бездне глаз за этими пляшущими бликами мелькает глубоко запрятанный, неосознанный ужас. Нет, Элора не так проста. Ей самой неуютно и даже страшно в этом мире…
Об искусстве она отзывалась пренебрежительно. И вот однажды — это было через несколько вечеров — мне захотелось показать ей красоту забытой природы и величие человека, воспетое «первобытным» искусством. Сделать это на сухом и бедном всепланетном языке Электронной эпохи почти невозможно. А что если научить Элору русскому языку? Я мог успешно справиться с этим: в период предполетной подготовки все члены экипажа овладели методикой обучения инопланетных жителей земному языку.
— Я хорошо знаю один из древних языков. На нем созданы замечательные произведения художественной литературы.
— Откуда знаете?
— Ну, хранителю гармонии приходится иметь дело с разными людьми, — уклончиво ответил я. — Хотите знать этот красивый и богатый язык?
— А что, — оживилась Элора. — Иногда бывает так скучно… Память у меня хорошая. Да и техника поможет.
Она принесла из комнаты украшения, похожие на серьги или клипсы. Прикрепив их к мочкам ушей, пояснила:
— Украшения создают вокруг головы особое силовое поле. Это новый стимулятор памяти. С его помощью буду запоминать быстро и прочно, как машина.
Почти через час Элора знала уже около трехсот слов и с десяток стихотворений.
Мать Элоры, наморщив лоб, пыталась вникнуть в смысл нашей беседы. Наконец с недоумением произнесла:
— О чем вы говорите?.. О, небеса! Я ничего не понимаю.
Элора, шутливо подражая матери, сложила руки на груди и сказала:
— О, Гриони! Не продолжить ли наше образование где-нибудь в увеселительном заведении? Я так редко бываю там.
Я согласился. Аборигены ложатся спать очень поздно, предаваясь первую половину ночи «техносферным» развлечениям.
В увеселительном заведении у меня зарябило в глазах — так много было здесь крикливо одетых людей, так прихотливо извивались и пульсировали на стенах и потолке разноцветные огни. Мелькали незапоминающиеся фарфорово-гладкие лица.
К счастью, на нас никто не обращал внимания. Все уставились на сцену. Там раздевалась девица. Части интимного туалета она швыряла в людей. Долетев до центра зала, одежда с сухим треском рассыпалась электрическими искрами. В толпе лениво спорили — натуральная это девица или светоробот.
Столы располагались вдоль стен. Середина зала была свободна.
Перед тем как сесть, я взглянул в зеркало и чуть не ахнул. Не мудрено, что аборигены эпохи оглядываются на меня! Нет, внешне я будто ничем не отличался от них. Тот же рост, только чуточку повыше. Те же черты лица.
