Дебора Харкнесс - Манускрипт всевластия
— Oui?
Изабо, наверно. Что-то вышло не так, кто-то не оказался вовремя в нужном месте — Мэтью говорил быстро, и я не поспевала за содержанием, но видела, что он раздражен. Пролаяв какие-то приказания, он завершил разговор.
— Как там Изабо? — Я погрузила пальцы в теплую воду, надеясь избежать нового кризиса.
Мэтью, взяв меня за плечи, стал разминать тугие комочки мускулов.
— Прекрасно, но звонила не она. Это Ален. У него там возникла непредвиденная ситуация.
— Это касается Рыцарей Лазаря? — спросила я, орудуя губкой.
— Да.
— Кто такой этот Ален? — Я поставила в сушилку вымытую тарелку.
— Бывший отцовский оруженосец. Филипп не мог обойтись без него ни в военное, ни в мирное время, поэтому Марта обратила его в вампира. Он в курсе всех дел ордена. Когда отец умер, Ален присягнул мне. Он звонил сказать, что Маркус не в восторге от моего послания.
Я повернулась к Мэтью лицом.
— Такого же, которое ты вручил Болдуину в «Ла Гардии»?
Он кивнул.
— От меня твоей семье одни хлопоты.
— Это больше не наше семейное дело, Диана. Рыцари Лазаря должны защищать беззащитных — Маркус знал об этом, когда вступал в их ряды.
Телефон зажужжал снова.
— А вот и он, — мрачно произнес Мэтью.
— Поговори с ним наедине, — предложила я.
Он поцеловал меня в щеку, нажал зеленую кнопку, вышел во двор.
— Привет, Маркус, — услышала я, прежде чем он закрыл дверь.
Я продолжала мыть посуду — монотонные движения успокаивали.
— Где Мэтью? — В кухню, держась за руки, вошли Сара и Эм.
— Во дворе. Звонок из Англии.
Сара, взяв с полки чистую кружку — четвертую за утро, насколько я помнила, — налила себе кофе, Эм взяла газету, но видно было, что им не терпится. Дверь со двора хлопнула, я приготовилась к худшему.
— Ну что?
— Маркус и Мириам вылетели в Нью-Йорк. Хотят кое-что с тобой обсудить, — сообщил мрачный как туча Мэтью.
— Со мной? Что, интересно?
— Он не сказал.
— Вероятно, не хочет оставлять тебя в компании одних только ведьм. — От моей улыбки Мэтью немного смягчился.
— Они будут здесь к ночи. Остановятся в городской гостинице, которую мы проезжали. Я к ним наведаюсь сразу, а разговор с тобой вполне может подождать до утра. — Мэтью с беспокойством взглянул на Сару и Эм.
— Перезвони ему, пусть едут к нам. — Я возобновила свое занятие.
— Они никого не хотят стеснять. — Все было ясно: Мэтью не желал навязывать Саре еще двух вампиров, но мать ни за что бы не допустила, чтобы Маркус после такого перелета останавливался в отеле.
Пальцы зачесались, чашка, которую я мыла, булькнула на дно раковины.
— Мой сын в гостинице жить не будет. Он остановится здесь, у своих родственников, и Мириам мы тоже одну не бросим. Оба приедут сюда, и точка.
— Сын? — испуганно повторила Сара.
— Маркус — сын Мэтью, а значит, и мой. Иначе говоря, он Бишоп и вправе жить в этом доме точно так же, как ты, я или Эм. — Я повернулась к ним, взявшись за локти мокрыми трясущимися руками.
Бабушка приплыла из холла посмотреть, что у нас тут за шум.
— Бабуля, ты меня слышала?
Думаю, не я одна — все остальные тоже, прошелестела она.
— Вот и отлично. Это касается всех Бишопов, как живых, так и мертвых.
Дом преждевременно распахнул переднюю и заднюю двери, устроив сильный сквозняк.
— Где же они спать-то будут? — задумалась Сара.
— Нигде, Сара. Они вампиры. — Покалывание в пальцах усилилось.
— Отойди-ка от раковины, mon coeur — ты искришь, — сказал Мэтью. Пальцы в самом деле уже потрескивали.
— Мы все поняли, — поспешно вставила Сара. — Один вампир у нас уже есть, пусть будет еще двое.
— Я приготовлю им комнаты, — вызвалась Эм с искренней, похоже, улыбкой. — Будем рады познакомиться с твоим сыном, Мэтью.
Муж отошел от старинного буфета, к которому прислонялся, отвел меня в сторону, уткнул подбородок в мою макушку.
— Хорошо, будь по-твоему. Сейчас позвоню Маркусу.
— Не говори только, что я называла его своим сыном — мачеха ему вряд ли нужна.
— Об этом вы с ним сами договоритесь, — решил он с затаенным весельем.
— Что тебя так насмешило? — Я запрокинула к нему голову.
— После всех утренних событий ты беспокоишься, нужна ли Маркусу мачеха. Ходячий сюрприз, вот ты кто. Это всем ведьмам свойственно, Сара? Или одним только Бишопам?
— Только Бишопам, — подумав, сказала она.
Тетушек обступала толпа согласно кивающих призраков.
ГЛАВА 35
Когда я домыла посуду, мы с Мэтью разложили в столовой все содержимое пакета: письмо матери, таинственную сопроводительную записку и страницу из «Ашмола-782». Большой обшарпанный стол теперь почти не использовался — какой смысл сидеть вдвоем по краям пространства, рассчитанного на дюжину едоков. Тетушки пришли к нам с кружками кофе.
— Почему ж он такой тяжелый? — Сара снова взяла в руки пергамент.
— Тяжести я не чувствую, — признался Мэтью, — а вот пахнет он странно.
— Почему странно? — принюхалась Сара. — Старостью пахнет.
— Не только. Запах старости я уж как-нибудь различаю.
Меня и Эм больше интересовала записка.
— Что это, по-твоему, значит? — Я придвинула себе стул.
— Не знаю. Кровь обычно символизирует род, войну или смерть, а вот отсутствие? Может быть, имеется в виду пропавшая из книги страница? Или кто-то предупреждает твоих родителей, что их уже не будет, когда ты вырастешь.
— Ну, а последняя строчка? Может, они совершили какое-то открытие в Африке?
— А тебе не кажется, что открытие чародеев — это ты?
— Скорее всего это значит, что Диана открыла «Ашмол-782», — предположил Мэтью.
— У тебя на уме только я и эта несчастная рукопись. Здесь, между прочим, упоминается тема твоего эссе для колледжа Всех Святых — страх и желание. Любопытно, не правда ли?
— Не более любопытно, чем мой герб, украшающий нарисованную невесту. — Мэтью пододвинул ко мне страницу.
— Она олицетворяет ртуть, символ летучего начала в алхимии.
— Ртуть? — Это его позабавило. — Вечный двигатель в семействе металлов?
— Вот-вот. — Я тоже улыбнулась, вспомнив, как вручила ему сгусток своей энергии.
— А жених?
— Предполагается, что это солнце, но на других рисунках его, как правило, одевают не в красное с черным, а исключительно в красное.
— В таком случае он — не обязательно я, а она — не обязательно ты. — Мэтью обвел пальцем лицо невесты.
— Возможно. — «Придите ко мне, все живущие в этом мире, — медленно процитировала я, — и внемлите: мой багряный возлюбленный воззвал ко мне. Он искал меня и нашел. Я есмь цвет полевой, лилия, что растет в долине. Я есмь матерь любви истинной, и страха, и разумения, и благословенной надежды».
— Что это? — Мэтью обвел пальцем мое лицо. — Похоже на Библию, только слова не те.
— Описание химической свадьбы из «Авроры». — Наши глаза встретились. Воздух сгустился, и я поменяла разговор. — Почему отец говорил, что мы должны отправиться в путешествие?
— Штемпель на конверте был израильский. Может быть, Стивен хотел, чтобы мы туда съездили.
— В Иерусалиме, в Еврейском университете, хранится много алхимических манускриптов. Многие из них принадлежали Исааку Ньютону. — Это так — но, учитывая прошлое Мэтью и Рыцарей Лазаря в придачу, я отнюдь не стремилась посетить этот город.
— Израиль в глазах Стивена не заслуживал определения «дальние странствия», — заметила Сара.
— А что заслуживало? — спросил Мэтью, перечитывая письмо.
— Ненаселенные районы Австралии. Вайоминг. Мали. Любимые места его путешествий во времени.
Эти «путешествия во времени» поразили меня не меньше, чем известие о наложенных на меня чарах. Я знала, что некоторые чародеи способны на это, но даже вообразить не могла, что нечто подобное практиковалось и в нашей семье. Редкостный дар, почти не уступающий уникальностью колдовскому огню.
— Стивен Проктор перемещался во времени? — произнес Мэтью с нарочитой невозмутимостью — он часто говорил так, когда речь заходила о магии.
— Да, каждый год — обычно после декабрьской антропологической конференции.
— Смотрите, на обороте письма что-то есть, — углядела Эм.
Мэтью перевернул последний листок.
— Точно. Я не заметил сразу, потому что спешил вынести тебя из дому до начала потопа. Но писала это не твоя мать — почерк другой.
Написанный карандашом постскриптум изобиловал завитушками и острыми пиками.
Запомни эти слова, Диана: «Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, — это ощущение тайны. Оно лежит в основе всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то, во всяком случае, слепым».
