Николя Д’Этьен Д’Орв - Тайна Jardin des Plantes
— Вас? Кого нас?
В этот момент происходит странная вещь: одна из белых обезьян встает, приближается к Сильвену и опускается на колени рядом с ним, взявшись за его руки.
Только теперь я с удивлением вижу, что это не обезьяна, а женщина, одетая в простую белую тунику. Молодая и красивая. Она так похожа на Сильвена, что их можно принять за близнецов. И взгляд у нее сейчас такой же затуманенный, как у него.
— Габриэлла… — шепчет он, даже не пытаясь улыбнуться.
— Зачем ты спустился? — спрашивает она, гладя его ладонью по щеке.
Они как будто забыли о нас и обо всем остальном мире. Сейчас они одни.
— У меня не было выбора, — шепчет Сильвен.
Габриэлла печально улыбается:
— Почему же? — ведь я оставила тебе выбор. Именно поэтому я одна спустилась в Аркадию — чтобы дать тебе возможность остаться наверху… Потому что я… — Она не в силах закончить фразу.
Сильвен рывком поднимает ее и прижимается лбом к ее лбу:
— Что произошло, Габриэлла? Что тебе сказал Любен? Что они с нами на самом деле сотворили?
— Они нас создали, ангел мой. Я это поняла уже очень давно…
— Поэтому ты и уехала, двенадцать лет назад?
— Да, и поэтому я осталась… Я могла бы уехать хоть на край света, но это ничего не изменило бы. Я не могла тебя оставить. Если кто-то и должен был принести себя в жертву, это должна была сделать я. Я слишком тебя любила, чтобы…
У нее перехватывает дыхание, и она снова замолкает. Я чувствую, как к горлу подкатывает ком. Сильвен мягко спрашивает:
— Так значит, ты знала?.. Всегда?
Габриэлла кивает:
— Любен мне все рассказал, когда мне было двенадцать. Но заставил поклясться, что тебе я об этом не скажу. По сути, он сделал это, чтобы заставить меня испугаться и спасаться бегством… он хотел дать мне шанс. Но я решила остаться.
— Ради меня?..
— Да.
— Но твое замужество…
— Мне нужна была жизнь, как у всех. Я не собиралась все время убегать и прятаться… и в вечном страхе ждать того дня, когда меня позовут в Аркадию… Я предпочла вести себя так, будто ни о чем не знала. И Любен точно так же вел себя с Жервезой — она так и не догадалась, что я знаю их тайну.
— И со мной ты себя вела точно так же…
Габриэлла опускает глаза:
— Да… и это было бесполезно. Все равно мы оба оказались здесь…
Сильвен обнимает ее и шепчет:
— По крайней мере, мы теперь вместе…
Я очарована. Все разрешилось так просто! Но эта сцена — настолько естественная и трогательная, настолько… человечная! Сильвен, как маленький ребенок, плачет на плече у Габриэллы, а она, закрыв глаза, нежно гладит его по волосам.
— Да, — повторяет она, — теперь мы вместе…
Отец, в отличие от меня, наблюдает за этой сценой с явным отвращением.
— Слишком поздно для счастливых встреч, — говорит он. — Жервеза Массон ошиблась. Ей не удалось обновить аркадийскую расу за счет человеческой крови. Ты, Сильвен, и Габриэлла — негодные образцы. Ошибка природы. — Он смотрит на них обоих устало и презрительно. — Вы несете в себе два параллельных мира. Эти миры не пересекаются.
— Да, вот такая шизофреническая раздвоенность, — небрежно замечает Сильвен, ощупывая свое тело с таким удивлением, словно впервые его увидел.
Габриэлла прибавляет:
— Эти миры существуют в нас, как существует Париж наравне с Аркадией!
— Но у них нет общей почвы, — говорю я. — Наверно, в том числе и генетической…
На губах отца мягкая, грустная улыбка. Он обводит взглядом лесную поляну, озеро, вкрапления островков… Сильвен и Габриэлла инстинктивно приближаются к белым обезьянам и садятся в их круг, словно ища защиты.
Я замечаю, что у них появляется та же мимика, то же выражение лица, те же движения.
Отец поднимает глаза к небу, откуда льется мягкий и чистый золотисто-розовый свет.
Ветер становится прохладнее. Он развевает влажные от пота пряди волос Сильвена; колышет густую высокую траву, отчего по поляне словно пробегают волны; играет с окутавшими башню зарослями плюща — и кажется, что строение ожило и медленно движется к нам.
И тогда я вижу детей.
Пятеро детей спокойно сидят в траве у подножия башни. Я снова испытываю ощущение дежавю: они были здесь все время, скрытые лишь некой преградой в моем собственном восприятии.
— Слишком поздно, Тринитэ… — доносится до меня голос отца. — Я знаю, что ты хотела их спасти, но…
В моем мозгу все смешивается. Я испытываю облегчение от того, что дети целы и невредимы, и ужас от того, что их ждет.
— Что ты собираешься с ними сделать? — спрашиваю я, но отец не обращает на меня внимания.
Он пристально смотрит на белых обезьян. Теперь он улыбается им абсолютно искренне.
Сильвен все еще не может оправиться от потрясения. По лицу Габриэллы невозможно догадаться о ее чувствах. Что касается обезьян, они смотрят на отца, застыв от ужаса.
— Это конец, — говорит отец. — Для вас и для нас. Смерть… смерть всему.
Я во весь голос кричу: «Что?!» — и бросаюсь к белым обезьянам. Сильвен и Габриэлла сидят неподвижно, бледные как полотно. Отец решительным шагом приближается к ним и чуть слышно произносит:
— Это конец наших двух миров. Париж, затопленный водой, провалится под землю и разрушит Аркадию.
Я с ужасом смотрю на детей, ползущих к нам сквозь высокую траву, словно разведчики. Но больше всего меня ужасает взгляд отца. И его жест. Он вскидывает руку к небу. Потом мрачным тоном, словно говоря надгробную речь, произносит одно-единственное слово:
— Сейчас.
В следующее мгновение окружающий мир содрогается, и апокалипсический грохот разносится по всей Аркадии…
Эпилог
Тринитэ прекращает писать. Рука ее дрожит. Обрывки воспоминаний сталкиваются и перемешиваются у нее в голове, словно обломки той Аркадии, невероятную реальность которой она с таким трудом пыталась изобразить словами. Как передать мощь этого апокалипсического разрушения? Как его описать? Как заставить в него поверить?
Сейчас, пять лет спустя, Тринитэ по-прежнему этого не знает. Как долго от нее этого требовали! Все хотели узнать тайну Тринитэ Пюсси, героической девочки, спасшей пятерых детей, любимицы всего «послепотопного» Парижа, настоящей звезды первых времен реконструкции… Она так и не рассказала, что же на самом деле произошло, предпочитая ссылаться на провалы в памяти.
«Я не помню… все было как в тумане…»
И вот теперь, спустя пять лет после трагедии, потрясшей весь Париж, Тринитэ наконец чувствует, что готова открыть правду. В чем причина этих запоздалых признаний? Она не знает. Девочка-вундеркинд выросла, и много воды утекло с тех пор под мостами усмиренной Сены. Время для исповеди пришло будто само собой, так же естественно, как роды — разве что эта «беременность» продолжалась пять лет…
Решив наконец доверить бумаге свои воспоминания и тем самым от них освободиться, Тринитэ много дней подряд садилась на одну и ту же скамейку на набережной Конти — ту самую, с которой она некогда увидела начинающийся потоп, — некоторое время наслаждалась весенним солнцем, затем доставала из сумки ручку и блокнот. Этих блокнотов она исписала не меньше десятка — быстрым, мелким почерком примерной студентки. Бывшая маленькая шпионка из «Замка королевы Бланш» превратилась в миловидную брюнетку, гибкую и стройную, и молодые люди на улицах часто оборачиваются на нее. Но в своих воспоминаниях она по-прежнему ощущает себя тринадцатилетней. Не оттого ли ей так трудно закончить рассказ? Все случившееся кажется ей таким… невероятным! Может быть, поэтому ей захотелось рассказать о тех событиях до того, как она окончательно повзрослеет и рационализм заставит ее поверить, что они были нереальными, воображаемыми?
Машинально наблюдая за медленным течением Сены, омывающей остров Ситэ, и за размытым отражением величественного здания Французской академии, девятнадцатилетняя девушка шепчет:
— Как поверить, что все это было под водой?.. Невероятно!..
Сплетая пальцы рук, Тринитэ ощущает, что ее ладони влажные и холодные, как Париж в начале наводнения.
Это заставляет ее прийти в себя и снова начать писать.
Катастрофа, обрушившаяся на Аркадию, похожа на мощнейшее землетрясение. Все вокруг содрогается, я не могу устоять на ногах и падаю, вопя от ужаса. Адский грохот разносится по всему лесу. Озеро становится похожим на море во время жестокого шторма. Земля под ногами вибрирует, словно под ней работает гигантский мотор.
— Конец!.. — стонет отец. — Сейчас Париж обрушится на Аркадию, и она перестанет существовать!
Все остальные тоже распростерлись на земле. Только Сильвен в отчаянии пытается подняться. Габриэлла хочет обнять его, он отбивается и стонет: «Нет…»
