Леонид Свердлов - Прогулка с нелюдем
— Они ей нравились, когда она выходила за меня замуж. Она говорила, что из меня выйдет толк, что с моими способностями мы сможем уехать из этой глуши, бросить замок. Я буду работать в столице. Через год после нашей свадьбы как раз была большая выставка в городе, недалеко отсюда. Я раньше никогда не участвовал ни в каких выставках, мне это было не интересно, но она настояла, говорила, что мастер должен демонстрировать свою работу, что признание само не приходит, его нужно добиваться. Я выставил несколько моделей. У меня не было никаких шансов: там выставлялись опытные мастера из столичного морского музея, выпускники судостроительных институтов. Куда мне до них — у них же подлинные чертежи, инструменты, материалы, мастерские. А у меня тогда было мало опыта, сейчас я делаю лучше. Конечно, я не получил ни одного приза. После этого жена и видеть мои корабли не хотела. Говорила, что это несерьезно, что я впадаю в детство, что надо мной смеется вся деревня. Я сказал ей, что все выбросил и больше никогда не буду этим заниматься. Я перенес все в подвал и работаю здесь по ночам, когда жена спит. Она ничего не знает. А я не смог бы жить без этих кораблей. Но и без нее тоже. Жена и корабли — все, что у меня есть в этом проклятом замке.
— Ваша жена…
— Да, да, она ничего не знает. Она считает, что у меня есть любовница в деревне, и я к ней хожу по вечерам.
— А это не так?
— Конечно нет. Я там почти никого и не знаю. Да я всегда был робок с женщинами. Мне, знаете ли, хватило того, как я когда-то ухаживал за своей женой.
— И как она к этому относится?
— К тому, что у меня есть любовница? Что вы! Она гордится мной. Она всегда хотела, чтобы я в чем-то был первым. Она считает, что у настоящего мужчины обязательно должна быть любовница. Она вообще придерживается современных взглядов.
Не знаю почему, но мне стало стыдно перед этим человеком. Как мало мы знаем о других людях!
— Вы создаете себе такие неудобства ради игрушечных кораблей?
— Это далеко не все. А сколько раз мне приходилось уезжать в город под разными предлогами, чтобы там рыться в архивах и библиотеках, встречаться со специалистами. Зато, посмотрите, чего я добился! Вот это, например, «Арабелла» капитана Блада. Вы, наверное, думали, что ее чертежей не сохранилось. Их действительно не сохранилось, но после долгих и трудных поисков удалось найти несколько свидетельств, довольно точных описаний корабля «Синко Льягас», который впоследствии и стал «Арабеллой». Я собирал материалы больше двух лет. По ходу дела, удалось найти интересную информацию о других кораблях. За это время я сделал три другие модели. А это «Летучий Голландец». По сохранившимся описаниям моряков, видевших его, он выглядел именно так. Мачта была сломана, команды не было, а на капитанском мостике стояла Смерть. А этот корабль, — дворецкий подвел меня к самой большой, еще недоделанной модели в центре мастерской, — через пару месяцев станет гордостью моей коллекции. Это фрегат «Альбатрос». Он участвовал в четырнадцати кровопролитнейших сражениях, из всех он вышел невредимым, а потом налетел на риф, возвращаясь в порт приписки, и потонул почти при полном штиле. Как нелепы бывают сюжеты судьбы!
— Да, — сказал я, — невероятно.
Я вышел из подвала. Было поздно, и в замке стоял полный мрак. В темноте я не заметил уборщицу и столкнулся с ней у своей двери. Она громко пискнула мне в ухо и отскочила назад. Я поспешно извинился.
— Ничего, — сказала она. — Вы всегда так неожиданно выскакиваете. Будто специально пугаете.
— Вовсе нет, — ответил я, — это ты всегда неожиданно выскакиваешь.
— Ничего я не выскакивала. Я на месте стояла. Это вы меня не заметили.
— Извини, было темно.
— Темно! Когда надо вы все замечаете, хоть темно, хоть светло.
— Что я замечаю?
— Не вы лично, все вы. Вроде этого, с чердака. Все из себя строит чего-то. Как на него посмотришь — отворачивается. Сидит на полу и на гитаре бренчит. Думает, я не понимаю, чего он всякий раз на пол садится, как я войду. А я ведь все вижу. Как я отвернусь, так он мне так под юбку смотрит, будто насквозь проглядеть хочет, аж по струнам не попадает. Как отвернусь, так он сразу сбивается. А посмотрю на него — сразу давай всякую чушь пороть про разные там песчинки в часах вечности. А сам все слюни глотает, кобель мелкотравчатый. Смотреть противно, а слушать — тем более. Знаю я таких. Ноют, хнычут, моргают, чего-то ждут. Я-то знаю, чего, но не я же должна им это говорить. Самое большее, на что их хватает: дарят цветы, а сами дрожат, не верят собственной смелости и думают, что я только об этом и мечтаю. А я не коза, я цветы не ем.
— Почему ты его кормишь? — спросил я.
— Из жалости. Он убогий человек. Ничего не умеет, ничего не делает, от людей прячется. Все желания у него на лице написаны большими буквами. А ведь слова не скажет, боится, думает, я разрушу его детские грезы. Только все смотрит исподтишка, развивает свое воображение.
— Что же тут плохого?
— Не люблю я это. Я не какая-нибудь там. Не то вас всех интересует.
— А что нас должно интересовать.
— Другое. Вас всех тревожит, что у меня под платьем, но хоть кто-нибудь поинтересовался бы моей душой, моим внутренним миром!
— Неправда, — возразил я, — мне, например, это очень интересно. Я хотел бы заглянуть тебе в душу и прикоснуться к твоему внутреннему миру.
— Ты прикасаешься совсем к другому месту.
— Это потому что темно, — ответил я, убирая руки за спину. — Я имел в виду, то есть я хотел не это.
— Я знаю, чего ты хотел, — сказала она и глубоко вздохнула.
Ее теплое дыхание коснулось моей щеки. Ее губы были совсем близко. Теперь я и сам понял, чего хотел.
— Пошли к тебе, — обречено сказала она, и взяла меня за руку. — Все равно ведь теперь не отстанешь. Как вы мне все надоели!
IX
— Так ты считаешь, что можно хорошо знать мир, сидя в башне?
— Во всяком случае, не хуже, чем гоняясь за тенями, — ответил отшельник.
— А ты сам-то когда-нибудь за ними гонялся?
— Кто же этого не делал?
— Догонял?
— Тень не догонишь. Догнать можно человека. А когда не знаешь, чья тень, не знаешь, за кем погнался, никого не догонишь.
— Это вздор. Я не знаю, что тут словах неправильно, но чувствую, что ты говоришь глупости и сам не веришь своим словам.
— Просто ты любишь эту тень, и любой разумный аргумент кажется тебе вздором. Ты хоть примерно знаешь, кто она?
— Примерно знаю, кажется, я видел ее раньше. Впрочем, я не помню. Может, это был не я. И кто знает, было ли это вообще. Все, что мне осталось: тень и смутное воспоминание о чем-то далеком и ненужном. Мы не узнаем друг друга, мы точно не могли друг друга узнать. Но я не успокоюсь, пока всего не вспомню, пока не узнаю, чью тень я видел.
— Ты не успокоишься, пока не наживешь себе неприятностей. Как я тебя понимаю!
— На твоем месте, я бы вышел из этой башни хотя бы ради таких неприятностей.
— Да их у меня было уже достаточно. О них хорошо вспоминать, но, по-моему, глупо пытаться их повторить. Что ушло, то не вернешь. Кстати, у меня есть об этом песня.
— Опять про принцесс?
— Нет, на этот раз не про них.
Он сел на корточки, немного подстроил гитару и запел:
«Никогда не спеши край покинуть родимый,
А, покинув, обратно дорогу забудь.
Будет путь твой короткий или будет он длинный,
Но обратно уже не ведет этот путь.
Древний грек рассказал мне за кружкою пива:
Дело было давно, до Троянской войны.
Чудный город стоял у морского залива,
Чудный город далекой античной страны.
Ни болезней в стране той, ни нужды, ни метелей,
А богов вы на рынке могли повстречать.
Они были как все, но они не старели,
И немного умели на погоду влиять.
В городке у залива родилась богиня.
Для нее у залива построили храм.
В нем веками хранились городские святыни
И богиня внимала хвалебным словам.
Розы пышно цвели каждый год перед храмом,
Жрец усердный огонь каждый день разжигал,
Он ее был поклонником, преданным самым,
И хвалы неустанно он ей воздавал.
Да и было за что: во всей древней Элладе
Было меньше десятка красавиц таких.
Люди смерть принимали улыбки их ради,
И поэмы, и песни слагались о них.
Приедается все. И богиня устала
Славословия слушать, благовонья вдыхать,
И, народу рукой помахав у причала,
В путь отправилась, мир красотой покорять.
Заезжала в Афины, на Олимпе бывала,
Посетила Египет, увидела свет,
И банальную истину в результате узнала:
Что прекраснее родины ничего в мире нет.
И богиня решила вернуться в свой город.
Ошибалась, петляла, сбивалась с пути,
Испытала тревогу, лишенья и голод,
Наконец удалось ей дорогу найти.
Да, сюда калачом не заманишь туриста:
Храм разрушен, заплеван, мочой провонял.
Ну а жрец неожиданно стал атеистом
И святыни из храма на рынке продал.
Там, где розы росли, оставалась пустыня:
Все цветы растащили украшать торжества.
И она поняла, что уже не богиня:
Где нет веры и храма, там нет божества.
Попыталась она пригрозить страшной местью,
Говорила о связях высоких своих:
У нее была связь разве только с Гермесом.
У него очень много было связей таких.
И не стала она доводить до скандала,
Понимая, как мало она может сейчас.
Ну а вечером в зеркале вдруг увидала
Длинный волос седой и морщинки у глаз.
Все прошло, отстрадалось у бывшей богини.
Вышла замуж она, нарожала детей,
И к заливу ходила смотреть на руины,
Вспоминая о юности давней своей.
Древний грек все наврал, я скажу без пристрастья,
Но совет, что он дал мне, безусловно, не ложь:
Никогда не гоняйся за призрачным счастьем.
Счастье здесь. Будет поздно, когда ты поймешь».
— Как ты и хотел, ни слова о принцессах, — удовлетворенно сказал отшельник, откладывая гитару.
