Леонид Свердлов - Прогулка с нелюдем
— Все там. Все там, — повторял нелюдь, тянул меня к столу, и улыбался. Он вообще всегда улыбался.
Вместо стола была большая могильная плита, положенная набок. Вокруг нее на сдвинутых вместе надгробиях сидели такие же нелюди, как и мой водитель. Некоторые из них еще немного смахивали на людей, на них даже сохранились остатки одежды, некоторые уже совсем превратились в скелеты. На столе горели свечи. Гости оживленно, то есть совсем как живые, беседовали, попивая что-то из стаканов. Среди них я заметил и девушку, к которой я и шел. Она была единственным живым существом во всей компании. Увидев ее, я уверенно сел за общий стол. Шофер расположился рядом и пододвинул ко мне стакан. «За встречу!» — прохрипел он, чокаясь со мной. Я понюхал. Это был спирт.
— Так значит, этим не только в гроб укладывают, но и из могилы подымают, — пошутил я, обращаясь к живой девушке.
— Спирт полезен мертвецам, — дружелюбно заметила она, — от спирта они лучше сохраняются.
— Не болтай, пей! — сказал нелюдь, пихая меня в бок.
Во главе стола поднялся замшелый, как мне показалось, скелет с волосами до пояса. Сжимая костлявой ладонью стакан, он весело сказал: «Я предлагаю выпить за врачей. Если бы не они, никого из нас здесь бы не было!» Тост понравился. Все стали чокаться, шутить, повторять слова тоста, вспоминать разные истории из своей жизни и жизни родственников и знакомых на том и на этом свете. Я выпил, и это оказалось гораздо легче, чем я ожидал. Я почти ничего не почувствовал, только голова закружилась. Я повернулся к девушке и, наклонившись к ней через стол, сказал:
— Знаешь, прошлой ночью…
— Не будем об этом! — ответила она, махнув рукой.
— Слушай, а где твоя тень?
— Там же, где и твоя. Какие тени ночью!
— Тени ночью не нужны, — встрял мой сосед. — Тени вообще не нужны, они только мешают.
— Живые без них никак не могут. Им кажется, что с тенью они занимают больше места. Они все только и думают, как бы занять больше места и оставить после себя как можно больше следов, — сказал другой мой сосед. — Цель их жизни — наследить. Свиньи!
— Почему покойники не любят живых, — спросил я, — ведь они сами когда-то жили?
— А почему живые не любят покойников, — передразнил меня сосед, — ведь они сами когда-то умрут?
— Ну, наверное, потому что вы нелюди и нечисть.
— Это как раз неизвестно, кто нечисть, а кто нелюди, — ничуть не обидевшись, ответил шофер. — Мертвые никому не делают вреда, зло бывает только из-за живых.
— Да, но я немного о другом. Вас не то чтобы боятся, просто вы странные, не как все.
— Между прочим, нас гораздо больше, — возразил мой сосед, — так что это вы, живые, не как все.
— Почему же тогда вы боитесь крестов, святой воды и тому подобного, вас ведь поэтому считают нечистью.
Те, кто слышал мои слова, рассмеялись.
— Посмотри, — сказал шофер, обводя вокруг себя своей костлявой рукой. — Вон сколько здесь крестов. Чего нам их бояться? А вот представь себе, что идешь ты по кладбищу, а навстречу тебе покойник, ты ему ничего, а он давай креститься, брызгаться святой водой, бормотать заклинания дрожащим голосом. Как ты поступишь?
— Мне бы это не понравилось, — ответил я.
— Вот, — сказал шофер. — А ты говоришь: «нечисть».
— А правда, что покойники боятся крика петуха?
— Не больше, чем ты боишься звона будильника. Раздражает, и только. Когда кричит петух, просыпаются живые и начинают шляться везде, даже по кладбищу, а нам-то какая радость, с ними сталкиваться? В гробу я видел такое удовольствие!
— Ты, наверное, в гробу вообще очень многое видел, — сострил я.
— Да уж побольше твоего, — огрызнулся водитель.
— Между прочим, покойники — самые лучшие люди, — вставил слово другой мой сосед.
— Верно! — подхватил шофер. — Для большинства людей единственный способ стать уважаемыми и всеми любимыми это умереть. Как бы их не ругали при жизни, после смерти для каждого находится доброе слово. Так что, даже вы понимаете, насколько мертвые лучше живых.
— Вспомни любого хорошего человека, — сказал второй сосед, — скорее всего, он уже умер.
— Значит, всех надо оживить, — сказал я.
— Этого нельзя делать! — перебила девушка. — Это ведь тоже, что и убить их!
— Все живые такие, — снисходительно сказал шофер, — им что убивать, что оживлять.
— Нельзя оживлять то, что умерло, — повторила девушка. — Нельзя искать то, что навсегда потеряно, и гнаться за тем, что ушло.
— Даже если оно дорого? — спросил я.
— То, чего уже нет, не может быть дорого. Его надо забыть.
— Я не хочу, — сказал я.
Кажется, моя собеседница хотела что-то ответить, да я вовсе и не хотел, чтобы мои слова стали последними в нашем разговоре, но вдруг откуда-то зазвучала музыка. Мертвецы вскочили и схватились за руки, у кого они были. Кто-то подхватил и меня, и девушку, и мы все понеслись по кладбищу в каком-то нелепом танце, прыгая через упавшие надгробия и распевая странную, совсе мне попадавшую в такт музыке, песню:
«Не рой другому яму,
А рой ее себе!
Иди по жизни прямо
И покорись судьбе!
Не думай о здоровье,
Не думай о деньгах,
Про ненависть с любовью,
Про доблесть и про страх!
Возьми лопату, милый,
И яму себе рой,
Пока тебе могилу
Не выкопал другой!
Иди по жизни прямо
И покорись судьбе!
Не рой другому яму,
А рой ее себе!»
Все кружилось, неслось и взлетало. Я вместе с ними оторвался от земли, и полетел, то поднимаясь почти до верхушек деревьев, то опускаясь совсем низко. Лететь было не трудно, это получалось даже у самых прогнивших покойников. Но я это делал, конечно, лучше всех. Жалко, что я никогда не летал раньше, думал, что это невозможно, а оказалось, летать легко и даже очень приятно. Взмывая вверх, я пытался заметить, куда исчезла моя собеседница, мне еще о многом надо было ее расспросить, но ее не было видно. Я вообще плохо различал, где я нахожусь: было темно. Паря над полем и кладбищем, я понял, что это происходит не со мной. Просто я спал и видел сон. Я и не заметил, как уснул прямо под тем самым кленом, где я несколько часов назад наблюдал игру в гляделки.
Ночной холод разбудил меня. Я поднялся и, кутаясь в куртку, быстро пошел к замку. В этот день я так и не сходил за капустное поле, но это, собственно, не так уж срочно.
VIII
В замке было тепло и уютно. В камине потрескивали дрова, от них приятно пахло смолой. Я подошел к огню, и некоторое время стоял, любуясь языками пламени. Я быстро отогрелся, расстегнул куртку и отошел от камина довольный и усталый. Хотелось спать.
Я уже подошел к своей комнате, когда вдруг заметил, что внизу, там, где лестница вела в подвал, дверь была приоткрыта и за ней горел свет. Сон пропал сразу. Любопытство оказалось сильнее усталости. Я спустился вниз и открыл дверь.
Могло ли что-нибудь еще удивить меня в этот вечер? Оказывается, могло. В ярко освещенном подвале вместо тряпок и метел я увидел корабли с поднятыми парусами. Все было заставлено моделями парусников: старинными каравеллами и корветами прошлого века, большими фрегатами и маленькими яхтами. На стенах висели чертежи и рисунки. На них были изображены те же самые парусники. Посреди комнаты за верстаком в грязном фартуке и нарукавниках стоял дворецкий. Когда я вошел, он вздрогнул, и побледнел.
— Простите, я не вовремя, — сказал я, оправившись от удивления. — Это вы сами сделали?
Дворецкий неопределенно развел руками. Его лицо постепенно становилось спокойным как обычно.
— Да, — ответил он. — Не сразу, конечно. За десять, нет, больше — пятнадцать лет.
— Странно, я и не думал…
— Нет, нет, я этим очень давно увлекаюсь. В детстве я мечтал стать моряком, читал книги о путешественниках, пиратах, адмиралах. Я не мог представить себя без этого. Но меня не взяли в мореходное училище из-за плохого зрения, и мне пришлось расстаться со своей мечтой. Тогда я решил, что если я не могу быть на корабле, то пусть корабли будут у меня. Я купил инструменты, купил материалы, собрал чертежи и научился делать модели кораблей. Теперь, когда я с ними, мне кажется, что моя мечта сбылась. Пусть они все маленькие, но ведь и я не великий.
— Вы мне ничего об этом не говорили.
— Я не думал, что вам это интересно.
— Вы просто скрывали это от меня.
— Нет, что вы! Совсем не от вас. Я просто не хотел, чтобы об этом узнала моя жена.
— Жена? Она не любит корабли?
— Они ей нравились, когда она выходила за меня замуж. Она говорила, что из меня выйдет толк, что с моими способностями мы сможем уехать из этой глуши, бросить замок. Я буду работать в столице. Через год после нашей свадьбы как раз была большая выставка в городе, недалеко отсюда. Я раньше никогда не участвовал ни в каких выставках, мне это было не интересно, но она настояла, говорила, что мастер должен демонстрировать свою работу, что признание само не приходит, его нужно добиваться. Я выставил несколько моделей. У меня не было никаких шансов: там выставлялись опытные мастера из столичного морского музея, выпускники судостроительных институтов. Куда мне до них — у них же подлинные чертежи, инструменты, материалы, мастерские. А у меня тогда было мало опыта, сейчас я делаю лучше. Конечно, я не получил ни одного приза. После этого жена и видеть мои корабли не хотела. Говорила, что это несерьезно, что я впадаю в детство, что надо мной смеется вся деревня. Я сказал ей, что все выбросил и больше никогда не буду этим заниматься. Я перенес все в подвал и работаю здесь по ночам, когда жена спит. Она ничего не знает. А я не смог бы жить без этих кораблей. Но и без нее тоже. Жена и корабли — все, что у меня есть в этом проклятом замке.
