Николя Д’Этьен Д’Орв - Тайна Jardin des Plantes
Все произошло так быстро, с такой невероятной затратой энергии, что он не выдержал и, потеряв сознание, бессильно вытянулся на полу.
Понедельник, 20 мая, 3.30«Кажется, он приходит в себя… — подумала Тринитэ. — Наконец-то!»
Сильвен чувствовал адскую головную боль. Приоткрыв глаза, он увидел над собой два лица — словно врачи склонились над пациентом в реанимации… Однако он был не в больнице.
Лежа на каменном полу Большой галереи, у подножия колонны, он продолжал всматриваться в эти лица — и наконец узнал свою мать и Тринитэ. Несмотря на ужасный вид Жервезы и кровавую рану у нее на груди, именно ее присутствие вернуло ему ясность мышления.
— Что произошло? — прохрипел он, чувствуя, что при каждом произнесенном слоге в его мозг словно вонзаются тысячи иголок.
Но, поскольку и у Жервезы, и у Тринитэ по-прежнему был заткнут кляпом рот, ни та, ни другая не могла ему ответить.
Он поискал взглядом Маркомира, все еще не понимая…
Потом, опираясь на локти, слегка приподнялся, посмотрел по сторонам и в ужасе произнес:
— Кто все это сделал?
И мать, и Тринитэ, казалось, избегали встречаться с ним взглядом.
Воздух был насыщен запахами мха, водорослей и болот. Отныне такова была атмосфера Парижа… Вместе с тем ощущался резкий запах скотобойни — свежей крови и внутренностей.
Люди, лежавшие на полу, выглядели такими… спокойными. Мертвые человеческие тела лежали на полу галереи вперемежку с чучелами животных. У некоторых были распороты животы, и кишки вывалились на пол, словно грязное белье из порвавшегося мешка. Один грабитель был насажен на бивни гигантского чучела слона, пронзившие его насквозь. Потрясенный зрелищем, Сильвен взглянул в проем распахнутой двери и увидел другие тела: они лежали на газоне, освещенные луной. Над ними уже кружились чайки, выклевывая глаза и внутренности. Чуть дальше, под скамейкой, валялась чья-то оторванная нога. Вокруг суетилось семейство крыс, видимо ошалевшее от счастья и не знающее даже, с чего начать.
И тогда Сильвен вспомнил…
Мелькающие фигуры, ужасные крики, вопли, хрипы… И невероятное ощущение свободы, наполнившее тело и душу… Краткий миг небывалого счастья…
Сама жизнь в ее абсолютной полноте и жестокости…
Он не способен был описать то, что произошло, поскольку в те мгновения он не думал. В мозгу не сохранилось воспоминаний — только в теле. Его мускулы, нервы, кожа, обладающие инстинктивной памятью, говорили ему: он сделал то, что должен был сделать.
Поэтому сейчас, глядя на неподвижно лежащие тела, профессор Сорбонны не испытывал ни ужаса, ни чувства вины. Только удивление из-за того, что он оказался на такое способен.
Но еще более примечательным было то, что эти смутные, почти подсознательные воспоминания были теми же, что оставались у него после созерцания картин.
«Долго он еще собирается тут сидеть?» — в отчаянии думала Тринитэ, с трудом постукивая ногами по полу и мыча сквозь кляп, чтобы вывести Сильвена из оцепенения.
Наконец он очнулся и, приблизившись к Тринитэ, быстро освободил ее от пут.
— Помоги мне позаботиться о маме… нужно ее уложить…
— Ее нужно отвезти в больницу… — невнятно проговорила Тринитэ, с трудом шевеля распухшими губами.
— Слишком… поздно… — выдохнула Жервеза, когда Сильвен вытащил из ее рта кляп.
Она держалась на ногах только благодаря своим путам — как только Сильвен снял их, она тяжело осела к подножию колонны.
— Помоги мне! — крикнул Сильвен, обернувшись к Тринитэ и одновременно пытаясь поднять Жервезу. Он с трудом мог поверить глазам — его мать рухнула на пол плашмя, словно мраморная статуя.
Вдвоем они кое-как смогли усадить Жервезу, прислонив ее спиной к колонне. Хранительница музея непрерывно стонала от боли.
— Мама!
Сильвен только что заметил, что кровь по-прежнему течет из ее открытой раны.
Он почувствовал нарастающую панику. Что делать? Перевязать рану? Позвать на помощь?..
Но Жервеза, собрав последние силы, сжала его руки в своих и снова прошептала:
— Слишком поздно…
Осознав, что она умирает у него на глазах, Сильвен мгновенно забыл все свои обиды, все вопросы, так и оставшиеся без ответов.
С трудом сдерживая рыдания, он сел рядом с матерью и осторожно положил ее голову себе на колени.
— Мама, — простонал он, прижимая ладонь к ее лбу, — то, что случилось сейчас… что это было?
Жервеза слабо улыбнулась:
— О, котенок, ты был… прекрасен!
Глаза Сильвена наполнились слезами. Его мать уходила, он терял ее навсегда… и отныне оставался один. Наедине с этим рушащимся миром.
Он едва замечал Тринитэ, стоявшую рядом с ним на коленях. Но тут она наклонилась к Жервезе и прошептала:
— Куда белые обезьяны унесли детей?
Сильвен уже собирался сделать ей знак замолчать, но осознал, что она права. Видимо, и Жервеза это поняла. Она повернула к Тринитэ распухшее лицо в сплошных кровоподтеках и что-то неразборчиво прошептала в ответ.
— Что она говорит? — тихо спросила Тринитэ у Сильвена.
Он нежно погладил мать по щеке и прошептал ей на ухо:
— Мама, постарайся говорить погромче. В последний раз… Где дети? Мы должны их спасти.
— Они… под… — с трудом выговорила Жервеза.
Тринитэ напряглась, как кошка перед прыжком:
— Под чем?
Жервеза забилась в судорогах. Ее лицо исказилось, зубы застучали. Потом она оцепенела. Спустя несколько мгновений Жервеза с трудом вдохнула воздух.
— Под чем, мама? — спросил Сильвен, едва сдерживая слезы.
Голос Жервезы был еле слышен:
— Они… в Аркадии.
— В какой Аркадии, мама? Пожалуйста, скажи, что это за место?
— В Аркадии… с Габриэллой…
Сильвен вздрогнул:
— С Габриэллой? Но где она?
Охваченный паникой, он не выдержал и встряхнул мать за плечи. Голова Жервезы откинулась назад.
Глаза ее остекленели. Изо рта вытекла тонкая струйка крови.
Затем Сильвен почувствовал, как тело матери внезапно отяжелело в его руках, словно под бременем тайн, которые она уносила с собой в могилу.
Понедельник, 20 мая, 4.15Сильвен долго сидел неподвижно, глядя в пустоту.
«Всего в течение нескольких часов его мир рухнул, — думала Тринитэ, не решаясь вывести его из оцепенения. — Только что он потерял мать… а незадолго до того сам убил два десятка человек…»
Девочка не знала, что думать о происшедшем, и в конце концов отказалась от поиска объяснений. Но неразрешимые вопросы причиняли ей почти физическую боль — как сильные порывы ледяного ветра, бушующего над новым, незнакомым Парижем.
«Почему он не двигается? Почему так упорно смотрит на луну? Какой инстинкт в нем пробудился?»
Они сидели на песчаной дорожке возле галереи, в нескольких метрах от кромки воды.
Недалеко, в полузатопленном розарии, дремали крокодилы.
На поверхности воды кое-где виднелись какие-то обломки, которые Тринитэ не могла распознать.
Наконец, не выдержав, она осторожно спросила Сильвена:
— С вами все в прядке?
Не отвечая, он медленно повернулся к ней. Дыхание у него было прерывистым, движения — вялыми и неловкими, как у человека, который в жаркий день уснул на солнцепеке и никак не может прийти в себя.
Затем, так же неуверенно, он произнес одно-единственное слово. Это было имя.
— Габриэлла…
Тринитэ вздрогнула — голос его был совершенно неузнаваемым, словно шел из глубокой пещеры.
Немного поколебавшись, она наконец спросила:
— Как по-вашему, что все это значит? И что это за Аркадия? Ваша мать и раньше упоминала о каких-то аркадийцах…
Сильвен, не отвечая, тряхнул головой. Взгляд его по-прежнему был мутным.
Потом он достал из кармана мобильник, который отключил еще вчера.
— Вряд ли сейчас работает связь, — заметила Тринитэ.
— Нет, работает…
Сильвен нахмурился и стал сосредоточенно нажимать клавиши.
Ни домашний, ни мобильный телефон Габриэллы не отвечал. Вдруг раздался звуковой сигнал: пришло голосовое сообщение.
— Послание от Габриэллы!..
Звук ее голоса был для него как нож в сердце.
— Сильвен, ангел мой… Сегодня воскресенье…
— Вчера… — пробормотал он машинально.
— Я… я ухожу… далеко… слишком далеко, чтобы меня найти… но для тебя есть только одно средство спастись. Нет иного выхода, кроме…
В динамике послышался треск.
— … но знай, что делаю я это только потому, что ты всегда был для меня единственным… моим ангелом… ангелом-хранителем…
Снова треск.
Затем, прерывистым голосом, едва сдерживая рыдания, Габриэлла произнесла:
— Я спускаюсь в Аркадию… Только Любен смог бы…
Короткий гудок — и голос Габриэллы оборвался.
