Вионор Меретуков - Тринадцатая пуля
Но все же читать перед смертью Толстого не советую. Особенно — "Смерть Ивана Ильича". Потому и не советую, поскольку сам только что перечёл. Брр!!!
Я надеялся, что мысли великого писателя примирят меня с неизбежным. Но старик сам ни черта не знал!
…Я часто вспоминаю лицо твоей матери в ее последнюю ночь. Она тогда была в сознании и сказала мне с глубокой убежденностью, что до утра не доживет.
После ее смерти жизнь надолго потеряла для меня смысл. Я ее очень любил… У меня потом были другие женщины. Я почему-то все это от вас скрывал. А вы ведь уже были взрослыми людьми… Эта боль со мной и посейчас.
Твоя мать была удивительным человеком. Лучше ее я не встречал. Я счастлив, что был с ней вместе много лет… Я наговорил сейчас с три короба банальностей, но почему-то именно такие затасканные слова вылезают из человека, когда он хочет быть искренним… Прости мне это.
И еще, не понимаю я вашего поколения! Скажешь, добрался папаня до молодежи. Но я видел твоих друзей… Все они какие-то… жидкие. Мы были покрепче…
Мы много работали, потом воевали с фашистами и победили их. Кстати, это главное, что сделало наше поколение.
Наше поколение состояло из очень разных людей, которых до поры объединяла, пусть фальшивая, но — вера! Вы живете без веры. Я понимаю, что вины вашей в этом нет, в этом повинны мы, ваши отцы… Но все же, все же… Ведь есть же что-то другое — кроме наследственности, — что управляет человеком. Может, это он сам, то есть его эго?..
Повторяю, мы много работали, спорили до хрипоты и драки, шумели… И, похоже, вам оставили только этот шум… На большее нас не хватило.
Да, мы ошибались, но мы жили! Мы же не подозревали, что ошибаемся — всё ведь было таким ясным, понятным!..
Да, мы жили… И мы были шире. Кстати, в таких, широких, самостоятельных мужчин, способных на поступок, даже на безрассудство, даже на проступок, безоглядно влюбляются женщины.
Мы бывали счастливы и не боялись говорить об этом открыто. Да, мы были наивны, доверчивы, на многое закрывали глаза, мы верили (твой отец до поры тоже верил…), что еще при нашей жизни будет построен рай на земле, где все люди будут счастливы, но… мы обманулись, и в этом трагедия моего поколения…
И все же, как прекрасна бывала жизнь!..
А вы? Создается впечатление, что вам просто не интересно жить! Вы напоминаете мне маленьких старичков. Не успев пожить, вы всем свои видом показываете, что уже разочарованы.
Вы — несчастное поколение. Как ни горько это признавать, в этом тоже повинны мы, ваши отцы. То, во что верило мое поколение, рухнуло. Вы стоите на перепутье. У вашего поколения есть шанс. Не быть такими легковерными дураками, какими были мы.
И не быть безразличными, кстати, безразличие, мне кажется, одно из свойств вашего поколения. Нельзя оставаться в стороне от судьбы страны. Было бы заблуждением думать, что, ничего не делая, можно сохранить в неприкосновенности свою внутреннюю чистоту и нравственность. Жизнь накажет, поверь мне, я это знаю. Ведь у вас тоже будут дети. Не повторяйте наших ошибок.
Ты скажешь, легко говорить прописные истины, сложнее — следовать им. Но все же, мне так хочется быть услышанным тобой! Повторяю, запомни, нельзя оставаться безучастным, бесстрастным, равнодушным, когда решается судьба твоей родины, твоей отчизны.
Если будешь отсиживаться трусливо в кустах и ждать, когда и чем все кончится, придут другие — более решительные и нетерпеливые, свободные от сомнений и рассуждений о нравственности, — и заставят тебя жить по их законам!
Мое поколение долго верило, что открыло то, что было всегда за семью печатями. Смысл жизни. Истину!
Мое поколение полагало, что, совершая Зло, оно творит Добро. Как мы бездарно ошибались! Мы не знали, что Истина не в голове. Она в душе.
Мы ошибались… Вся жизнь, если вдуматься, прожита напрасно… Ты не можешь себе представить, как это страшно!
Мое поколение искорежило само себя.
Вашему — предстоит все начинать заново. Постарайтесь избежать наших ошибок. Тогда из вас, может быть, получится что-нибудь дельное…
Ты, наверно, ждешь, когда же я, наконец, из своего далекого прошлого спрошу тебя, стал ли ты настоящим художником? Конечно, мне это небезразлично. Но для меня важней другое… Ты знаешь что — стал ли ты тем, кем так и не стал твой отец…
Странная штука — время. Для тебя, читающего эти строки, я давно умер, а я, пишущий в настоящий момент те же строки, — жив, и для меня ты, читающий сейчас мое письмо, находишься в отдаленном будущем. И, тем не менее, мы с тобой ведем разговор. Есть над чем задуматься…
Мне страшно даже предположить, что к тебе может не попасть это письмо. Ведь может же такое случиться! Пропадут напрасно мои последние мысли.
А ведь мои мысли — это, в сущности, и есть я… Остальное — оболочка: тело, мясо, хребет, кишки, сухожилия, кровь, дерьмо, моча, болезни, боль. Короче, то, что очень скоро будет предано земле… Боже, какая же это мерзость — умирать!
Прощай, мой сыночек. Постарайся оттянуть нашу встречу, которая — вдруг! (если все-таки Он есть) — может и состояться, но при иных обстоятельствах и в иных условиях.
Твой отец.
P. S. Извини за сумбур. Но когда за спиной стоит безносая с косой и костистым коленом неумолимо подталкивает тебя к могильной яме, согласись, трудно соблюсти стройность изложения.
P. P. S. Запомни, вам предстоит исправлять наши ошибки. И только тогда этим ошибкам будет найдено оправдание. Таким образом, в ваших — а значит, и в твоих — силах сделать так, чтобы наши с тобой потомки не плевали в наши могилы".
Закончив читать, я закрыл тетрадь и посмотрел на Славу. Все это время она сидела молча, положив руки на колени.
Удивительно, что и отец, и случайно встреченный мною священник говорили об Истине одними и теми же словами. Но почему отец знал дату своей смерти?..
— Ну вот, — сказал я, — теперь для меня кое-что прояснилось…
Глава 29
… Квартира опять постепенно оживляется звуками. То вдруг кому-то ночью вдруг вздумается передвигать тяжелую мебель. То послышатся возгласы, напоминающие крики о помощи или армейские команды. То, ни с того ни с сего, предутреннюю тишину взорвет рев воды в туалете. И еще — появились запахи несвежего белья.
— Воняет казармой, — морщит носик чистоплотная Слава, привыкшая в своей благоуханной Франции к другим запахам. Она стала принюхиваться ко мне:
— Нет, это не от тебя. Ты пахнешь масляными красками… и моими духами.
Я прекратил работать, и целыми днями мы со Славой бездельничаем. Изредка выбираемся из дому и, почти не разговаривая, слоняемся по безлюдным переулкам.
— Ты знаешь, — сказала однажды Слава, — я скучаю. Я скучаю…
— По Парижу? По Эйфелевой башне?..
— Я скучаю по тому времени, когда мы с тобой сидели на балконе в соломенных шляпах, и я пила нормальный кофе… И мальчик… ах, мальчик…
Я все время думаю о письме отца, но я не знаю, с чего начать, я не знаю, как повлиять на события. Я готов не отсиживаться в кустах, я готов действовать, готов что-то делать, куда-то бежать… Но что делать, куда бежать, в каком направлении…
Улицы Москвы грязны и пустынны. Столица будто вымерла. Куда подевались жители этого многомиллионного города? Я читал, что так же вымирала Москва, когда в разные годы к ней подступал чужеземный враг… Но нет сейчас ни якобы гениального Наполеона, ни якобы придурковатого Адольфа…
Наконец позвонил Илья. Он в Париже! Слава Богу! Каким-то чудом прорвался. Разговаривали, соблюдая конспирацию, не более минуты. Говорили о каштанах, которые давно отцвели, о щенке колли, который жить без меня не может: так привык, собака, что от тоски перестал жрать. Завуалировано говорили о картинах… Я понял, что Илья сумел их вывезти. Осталось дело за тобой, сказал он… М-да, конспираторы…
В "Правде" появилась коротенькая статейка о Василии Бедросове. Ее автор вспоминал великого драматурга Николая Погодина и его бессмертную пьесу "Кремлевские куранты", постановка которой возобновлялась во МХАТе им. А.М. Горького. Автор пинал прежнее руководство театра и Ваську за пьесу, которая еще полгода назад шла на той же сцене.
Пьеса называлась "Кремлевские мутанты" и была посвящена… впрочем, это неважно, патетически восклицала газета, чему она там была посвящена!
Пьеса эта идеологически вредная, не наша эта пьеса, да и бездарный автор, враг народа Василий Бедросов, уже вторую неделю вместе с худруком и дирекцией театра в полном составе корчуют пни в лесах Архангельской области. И поделом им, негодовала "Правда", так будет со всеми, кто покусится…
