Игорь Тумаш - Проруха
— Ведьмы и сталевары, — осторожно иронизируя над шефом, подсказал Арнольд.
— То–то и оно, — очень серьезно согласился Прищепкин. — Кто будет наш фирменный чай, поднимите руки.
Подругу детства Ольги Масака звали Лерочка Сковородко, в девичестве Татаринова. Судя по нынешней фамилии, ее муж — уроженец Миорского района, вскользь подумал Прищепкин, набирая номер домашнего телефона Сковородко — Татариновой. Через полчаса они встретились в ее квартире, вылизанной, словно умывальня Кремлевского полка.
— С детства знаю обоих, — подтвердила Валерия, скромная домохозяйка. — Олег всегда был со странностями, если не сказать грубее — с приветом. Весь в себе, а из себя, извиняюсь, прыщ в очечках, фиг с бантиком. У него даже друзей никогда не было — шарахались от него людишки — только приятели. Ему вот ни на грамм не были свойственны увлечения, характерные для всех остальных мальчишек. Не играл ни в войну, ни в теннис, не коллекционировал значки или марки. Его единственной страстью всегда были книги. Для меня Олег был настолько неинтересен, что я его просто не замечала. Словно тот был не парнем, а фикусом. Что же касается наших отношений после Ольгиного отъезда, то рассказывать, собственно, нечего. Отслужив в армии, Олег несколько лет без зазрения совести сидел на шее приемной матери — ведь отец–то его погиб в год Ольгиного отъезда. Когда та умерла, устроился где–то что–то сторожить, летом ездил на какие–то строительные шабашки. Сами понимаете, на зарплату сторожа невозможно прожить даже одному. Работал и спасателем на водной станции, и крыс кормил в виварии. Словом, отдавал предпочтение работам, не отнимавшим ни силы, ни время, на которых можно было читать книги. Если же и отказывался от подобного режима, то только ради больших денег и ненадолго. Когда начались все эти кооперативы, биржи и порнография, Олег несколько лет простоял на переходе станции метро «Октябрьская», где торговал с лотка эзотерической литературой и всякими сопутствующими восточными прибамбасами вроде благовонных палочек, амулетов, разноцветных ароматических свечей. Как жил последние годы, не знаю. Несмотря на столь длительное знакомство, Олег так и остался для меня загадкой. Ведь в свою душу он никого не пускал. Вообще, была ли она у него — вопрос. Олег производил впечатление робота для чтения книг.
«Во фрукт», — подумал Георгий Иванович и спросил:
— А хоть женщины у него когда–нибудь были, неужели он ни разу в жизни даже не влюбился?
— Да разве роботы способны на любовь? Их невозможно запрограммировать даже на элементарные дружеские привязанности: ящик, а в нем всякие жестяные пилюльки, связанные разноцветными проводочками. Олег производил ощущение некоего бесполого существа. Его приемная мама, Наталья Владимировна, по этому поводу очень переживала. Но таким уж, видно, Олег и родился.
— Скажите, Валерия, какие отношения складывались у него со спиртным?
— Знаете, какие–то даже ненормальные. Олег относился к спиртному так, словно его боялся. Будто алкоголик, который «завязал». Даже на свадьбе Ольги и Марселя едва пригубил рюмку.
— Но Олег хотя бы курил? — спросил Прищепкин и от желания набить трубку даже зажмурился. Но постеснялся: ведь в умывальне Кремлевского полка запрещено даже умываться.
— В юности точно курил. Что же касается последних лет, сказать трудно. Ведь мы едва здоровались. У каждого была своя жизнь. Олег вообще не располагал к тому, чтобы остановиться и просто поболтать с ним о каких–нибудь пустяках. Однажды, правда, походя, спас меня от отчаяния, — когда случилась эта история с мужем. И ведь даже не объяснился! Для меня то, что произошло на автобусной остановке, так и осталось тайной, а вы спрашиваете о такой мелочи: курил или нет?
— Так что же случилось с вашим мужем? — живо заинтересовался детектив этим случайно оброненным фактом из жизни миорчанина.
— У Гены дружок есть, Петя Дышков. Они на флоте вместе служили. Живет Петя в Гатчине, что под Питером. В марте прошлого года Гена был у него в гостях, и тот пригласил мужа порыбачить на льду Финского залива. Рыбаки ведь оба страстные, хоть колы им на головах теши, все равно на уме мормышки, поплавки одни. Что поделаешь, все мужики такие. Жена, дети у них на втором плане, мульки разные (Прищепкин поперхнулся) на первом. Сколько ни отговаривала их Петькина жена — нашли–де время, лед уже тонкий совсем, — бесполезно. Водку, лески там всякие по сумкам и — айда по ленинским местам. Естественно, только отошли на несколько километров — сразу ветер переменился, с берега задул. Лед затрещал, задвигался. Петька с Генкой вдруг обнаружили себя на большой льдине, дрейфующей в сторону Финляндии. День прошел, еще один. С ума схожу возле телефона… На седьмой день заметила, что седых волос у меня изрядно прибавилось. Как это, думаю, собраться с духом пацанам нашим объявить, что нету больше папки на свете. Стала закупать продукты для поминок. На восьмой утром случайно столкнулась с Олегом на автобусной остановке. «Не паникуй, Генка твой живой и здоровый. На остров их вынесло. Рыбу жарят, водку пьют, одна у них печаль — сигареты кончились». Этак мимоходом сказал и поспешил к автобусу. И при этом вид у него был такой, словно знал о злоключениях Гены и Петьки с самого начала, но не придавал им никакого значения; не встреться мы случайно, то сам бы Олег и разыскивать меня, чтобы успокоить, вряд ли удосужился. Вот честное слово, именно такое он произвел впечатление. Еще через двое суток Генку и Петьку действительно обнаружили на маленьком необитаемом островке и сняли их оттуда — пьяненьких, веселых и вполне довольных рыбалкой — вертолетом.
— Странная история, — пробормотал Прищепкин, пытаясь переварить информацию, которая не влезала в обычные рамки. — Валерия, как вы думаете, у Олега могли быть враги, которые желали ему смерти? — спросил он после паузы.
— В отношении Олега я бы не удивилась даже тому, если бы он вдруг оказался марсианином, — после недолгих раздумий призналась мадам Сковородко.
Георгий Иванович поблагодарил ее и откланялся. Беседа с Валерией показалась ему весьма содержательной.
Прищепкин был опять влюблен, не зря же он последнее время так часто задумывался о сущности любви, вообще об отношениях между мужчиной и женщиной. Его очередной пассией была заведующая «столом заказов» авиаремонтного завода Алеся Николаевна Дрыневич. На любовь его подвигнуло перманентное состояние голода, который терзал детектива по причине лени к готовке и хождению по продуктовым магазинам. Иногда, впрочем, дело было в элементарном отсутствии для этого денег и времени.
Что же касается Алеси Николаевны, то ведение домашнего хозяйства было для нее тем же, что сыскарство для Прищепкина. То есть всем и даже чуточку большим, иными словами, смыслом жизни и религией. В этом плане она являла собой полный антипод прежней возлюбленной детектива Леночке Болтуть. Ведь Алеся Николаевна превратила в некий магический обряд даже такое простое, казалось бы, дело, как квашение капусты, успешность проведения которого не в последнюю очередь зависела от расположения звезд и фазы Луны. К шинковке можно подходить, только отрешившись от мирской суеты, наверно говорила она. Или, во всяком случае, могла так сказать — это ли важно? Во всяком случае, когда она брала в руки первый кочан, вид у нее был вполне жреческий, а глаза, словно у прокурора, строгими–строгими. Или внимательными–внимательными, будто у хирурга или художника.
Кроме выдающихся хозяйственных качеств Алеся Николаевна обладала также и несомненными телесными достоинствами: рост гренадера, грудь, попа — все как у людей. То ли профессиональная близость к продуктам сказывалась, то ли, согласно теориям Луизы Хей и Левшинова, правильность мышления. И одевалась она очень прилично. Зимой в мутоновую шубу и каракулевую кубанку с вуалькой, летом в крепдешиновые платья практичных тонов с неким секретом: в радиусе пяти метров от шкафа, где они висели, почему–то вся моль передыхала. А между тем, хотите верьте, хотите — нет, нафталином Алеся Николаевна никогда не пользовалась.
Пол в квартире Алеси Николаевны мылся каждый день с шампунем и пятипроцентным раствором крымской лаванды. Он сверкал неземной чистотой, источал умиротворение и покой. С него можно было кушать, но для гостей у Алеси Николаевны был дулевский фарфоровый сервиз из двенадцати тарелок со всеми русскими царями, Бурбулисом и Русланом Имрановичем Хасбулатовым, а также супницы, сахарницы и белоснежного соусника. В зале был сделан декоративный мангал с настоящими вертелами для крупной дичи и подсветкой из польских филипсовских разноцветных лампочек. На книжной полке стояло изваяние Будды, которое Алеся Николаевна привезла из поездки по Средней Азии. Нет–нет, конечно, она была православной христианкой, и об этом свидетельствовали многочисленные красивые иконы, прекрасно сочетавшиеся с моющимися голландскими обоями.
