Лэйни Тейлор - Дочь дыма и костей
Она сказала:
— Буду ждать тебя, сколько получится. Это большее, что я могу обещать.
Ей показалось, что сияние его пылающих крыльев слегка померкло. Не оборачиваясь, он упавшим голосом произнес:
— Спасибо и на этом.
Лираз обнажила меч, Азаил последовал ее примеру. Полицейские отступили, вскинули пистолеты, по-чешски рявкая команды бросить оружие. Объятые ужасом зеваки истошно закричали. Теснившаяся в толпе Зузана не сводила с Кэроу глаз.
Акива закинул обе руки за плечи и с мелодичным звоном вытянул мечи из перекрещенных между крыльями ножен. Не оглядываясь, он приказал:
— Кэроу. Беги!
Она сжалась в комок, присела и, перед тем как взмыть ввысь и черно-синей полоской растаять в небе, тихо попросила:
— Найди меня, Акива.
Кэроу исчезла, а он остался утрясать последствия своего судьбоносного выбора.
Однажды в тумане умирал ангел.
А дьявол склонился над ним, улыбаясь.
37
Словно во сне
Акива был не в силах удержать кровь в своем теле. Она пульсировала под пальцами и вытекала горячими струями с каждым толчком сердца. Остановить кровотечение не удавалось. Ужасная рана на ощупь была как пригоршня мясных остатков для кормления собаки.
Он умирал.
Мир вокруг утратил горизонты. Побережье Буллфинча обложил морской туман. Акива слышал, как бились волны, но разглядеть мог только лежащие вокруг тела — окутанные хмарью серые бугры. Химеры или серафимы — непонятно. Лишь самый ближний труп, распростертый в нескольких ярдах, с вонзенным в него мечом Акивы, точно принадлежал чудовищу — наполовину гиене, наполовину ящеру. Легко, словно холстину, прорвав панцирь, этот монстр вспорол тело Акивы от ключицы до бицепсов, впился зубами в мышцу плеча и не отпускал даже после того, как тот пробил мечом бочкообразную грудную клетку. Акива повернул клинок, всадил еще глубже, затем повернул вновь. Монстр взревел, но так и не разжал зубы, пока не издох.
Теперь, когда Акива лежал в ожидании смерти, воцарившуюся после сражения тишину разорвал оглушительный крик. Акива напрягся и крепче зажал рану. Позже он станет задаваться вопросом, почему поступил именно так. Уж лучше было умереть до того, как его найдет противник.
Враги обходили поле битвы, добивая раненых. На то, чтобы отбросить серафимов обратно к крепости в бухте Морвен, у них ушел день, и пленные их не интересовали. Акиве следовало ускорить конец, спокойно умереть от потери крови. Враг был бы куда менее милостив.
Что заставило его ждать? Надежда прикончить еще одну химеру? Но если так, почему он даже не попытался достать меч? Просто лежал и оттягивал смерть на несколько лишних минут — непонятно зачем.
А потом он увидел ее.
Сначала просто силуэт: огромные крылья летучей мыши, длинные рифленые газельи рога, острые как копья, — животные части тела врага. Черная ненависть захлестнула Акиву, наблюдавшего, как она останавливается у одного тела, затем у другого. У трупа гиены-ящера она задержалась надолго. Зачем? Провести прощальный ритуал?
Затем она повернулась и пошла в направлении Акивы.
С каждым шагом стройная фигура обретала все более определенные черты. Узкие человеческие бедра ниже колен переходили в грациозные газельи ноги, на точеных копытцах она балансировала как на шпильках. Крылья сложены, поступь легкая и одновременно пружинистая. В руке — нож-полумесяц, еще один — в ножнах у бедра. В другой руке она несла не оружие — нечто, похожее на пастуший посох, с крючковатого конца которого свешивался серебряный предмет — может, фонарь?
Нет, не фонарь. Света он не давал, только дым.
Через несколько шагов копытца утонули в песке, затем сквозь туман он разглядел ее лицо, а она — его. Поняв, что он еще жив, она резко остановилась. Он зарычал, попытался сделать выпад, однако девушка-химера не шевельнулась. Долгое время они просто смотрели друг на друга. Она недоуменно, по-птичьи наклонила голову, но в этом жесте проявилась не жестокость, а лишь любопытство.
Как ни странно, она была красива.
Девушка подошла на шаг ближе. Он посмотрел ей в лицо, потом взгляд его соскользнул на длинную шею, к ключицам. Хорошо сложенная, она была грациозна и худощава. Волосы, короткие, темные и мягкие как лебяжий пух, не скрывали строения безупречного лица. Черный грим был наложен вокруг огромных глаз — карих и ярких, выразительных и печальных.
Акива знал — печалится она о своих погибших товарищах, не о нем, однако с удивлением обнаружил в ее взгляде сострадание. Он вдруг подумал, что никогда прежде не смотрел химерам в лицо. При встрече рабы всегда опускали глаза, а воинов — таких, как эта, — он видел только в те мгновения, когда они в угаре кровавой битвы уклонялись от его смертельного удара или наносили свой. Если не обращать внимания на окровавленный нож и плотно подогнанный черный панцирь, сатанинские крылья и рога и сосредоточиться только на лице — таком неожиданно очаровательном, — она выглядела как обычная девушка. Девушка, которая нашла на берегу умирающего юношу.
На мгновение он почувствовал себя таким юношей. Не солдатом, не чьим-то врагом. И нависшая над ним смерть казалась ему лишенной смысла. Точно так же, как лишена была смысла их жизнь. Ангелы и монстры бесконечно сражались друг с другом, убивали и умирали сами.
Они не могли жить иначе. И эта девушка явилась сюда с той же целью, что и он: сразить врага. Его, Акиву.
Почему же тогда она медлит?
Она опустилась на колени, будто совсем не боялась его. У Акивы на бедре был нож — маленький, он и в сравнение не шел с ее полумесяцами, — но все же мог убить. Одно движение — и нож вонзится в мягкий изгиб ее шеи. Идеальной шеи.
Акива не пошевелился.
К тому времени он уже был словно во сне. От потери крови. Вглядываясь в склоненное над ним лицо, он не соображал, реальное оно или нет. А вдруг это предсмертный сон, а она — гонец, явившийся за его душой, чтобы проводить ее в следующую жизнь? Из висевшей на крюке серебряной кадильницы исходил дым с ароматом трав и серы. Почуяв его, Акива ощутил притяжение, соблазн. Закружилась голова, и он подумал, что с удовольствием отправится с этой посланницей в другой мир.
Он представил, как она его поведет, и с этой умиротворяющей картинкой перед глазами убрал руку с раны и потянулся к ее пальцам, поймал их в свою ладонь, скользкую от крови.
Глаза ее расширились, она отдернула руку.
Он невольно напугал ее.
— Я пойду с тобой, — произнес он на химерском языке, который знал достаточно хорошо для того, чтобы давать указания рабам. В их грубой речи переплелись многочисленные диалекты, объединенные Империей и со временем слившиеся в один общий язык.
Акива с трудом уловил собственный голос, но девушка прекрасно расслышала его слова.
Она взглянула на кадильницу, затем вновь на него.
— Это не для тебя, — сказала она, отодвинув крюк и воткнув его в землю поодаль. — Вряд ли тебе захочется идти со мной.
Даже звериные интонации языка не портили мелодичный голос.
— Смерть, — выдохнул Акива.
Сейчас, когда он больше не зажимал рану, жизнь покидала его быстрее. Глаза слипались.
— Я готов.
— А я нет. По-моему, это скучно — быть мертвым.
Она произнесла это легко, весело, и он внимательно посмотрел на нее. Пошутила? Она улыбнулась.
Улыбнулась.
Он тоже. Потрясенный, он обнаружил, что отвечает на ее улыбку.
— Скучно — это хорошо, — пробормотал он, позволив глазам закрыться. — Будет время почитать книги.
Она приглушенно хихикнула, и Акива в полузабытьи решил, что действительно умер. Было бы странно, если бы все это происходило на самом деле. Он больше не чувствовал разорванное плечо и ее прикосновение, пока не ощутил резкую боль. Вскрикнув, он открыл глаза. Все-таки заколола?
Нет. Намотала жгут над раной. Отсюда и боль.
Он озадаченно посмотрел на нее.
— Рекомендую остаться в живых, — сказала она.
— Я попытаюсь.
Неподалеку послышались голоса. Химеры. Девушка замерла, прижала палец к губам:
— Тсс.
Они обменялись прощальными взглядами. Рога и крылья засияли на проступившем сквозь туман солнце. Короткие бархатные волосы казались мягкими, как шея жеребенка, лоснящиеся, словно смазанные маслом, рога сверкали. Несмотря на жуткую боевую раскраску, и лицо, и улыбка отличались нежностью. С нежностью Акива встретился впервые. Он ощутил укол в самом центре груди, где-то глубоко, в месте сосредоточения чувств, о существовании которого раньше и не догадывался. Ощущение было незнакомым, как будто на затылке открылся глаз, глядящий в новое измерение.
Захотелось прикоснуться к ее лицу, но он удержался — ладони были в крови. Вдобавок ко всему даже здоровая рука казалась такой тяжелой, что вряд ли удалось бы ее поднять.
