Рустем Сабиров - Веретено
— Далёко собрались, гражданин хороший?
Сергей Порфирьевич ошарашенно вздрогнул обернулся. То, что ему показалось сперва бесформенной грудой ветоши, оказалось человеком. Человек этот восседал на огромной грязно-желтой пластиковой канистре, на нем было долгополое черное пальто с комично длинными рукавами и поднятым воротником. Лицо бледное, бугристое, будто лунный ландшафт.
— Я, собственно…
— Не туда идете, гражданин, не туда. Вам в другую сторону надо.
— Так в какую сторону-то?! — закричал вдруг Сергей Порфирьевич сорванным голосом.
Человек коротко мотнул головой в сторону выхода.
— Туда. Только поспеши, а то не поспеешь.
«И что тогда?» — отчаянно выкрикнул Сергей Порфирьевич, но голос повис в пустоте и пропал в извилистых загогулинах эха. Поняв, что ответа не получит, он развернулся и зашагал к выходу. Сперва зашагал, а потом и вовсе побежал опрометью.
* * *А за дверью уже лютовала невесть откуда взявшаяся пурга, небосвод обернулся в огромную опрокинутую горловиной вверх вихревую воронку. Время перестало быть чем-то размеренно, плавно текущим, а выродилось и уподобилось этому перевернутому буранному смерчу, как в испорченном телевизоре. Сергей Порфирьевич, обдирая ладони и матерясь, вскарабкался на отвесную насыпь по мокрой замазученной щебенке.
…Этот товарняк стоит здесь, пожалуй с год. Похож на вздувшуюся, изрядно проржавевшую сороконожку. Слова и цифры, вычерченные на цистернах, сливались в единую, недоступную уму галиматью. Между шпалами — мёртвый частокол порыжелой прошлогодней травы. Объехать его, видимо, просто немыслимо. Впрочем, машины его уже не было, Да, вообразите, не было даже следов от нее, лишь всё та же нетронутая всепоглощающая снежная гладь. Почему-то это не удивило, скорее, наоборот. Постояв в нерешительности Сергей Порфирьевич, неловко скорчившись и чертыхаясь, поднырнул под платформу. Далее простиралась широкая пустынная полоса, пересечённая перекрестьями рельс, какие-то мятые металлические короба на искривленных ножках гнутые указатели неизвестно куда и откуда. Господи, прочь, прочь отсюда, из этого душного прокопченного мрака! Туда, в мир чистых снежных дюн и добрых елей. Навсегда, навсегда…
* * *Вскоре, однако, он вновь уперся в растянувшуюся в обе стороны бесконечную громаду товарняка, столь же недвижную и безжизненную. На сей раз подныривать нужды не уже было — Сергей Порфирьевич с трудом поднялся по согнутым железным ступеням на тамбурную площадку и решил наконец перевести дух. Хотел было закурить, но сигарет в кармане куртки не оказалось. Как не оказалось и самой куртки, однако это уже не имело значения, потому что вперёди неожиданно вспенилась, взбухла совершенно непроницаемая метельная кисея, да такая плотная, что идти туда было уже просто немыслимо, такая же беспросветная пелена воцарилась и сзади. Он не удивился, вернее, не успел, потому что состав вдруг пронизала по хребту громыхающая судорога пробуждения. Сергей Порфирьевич схватился за поручни, дабы не упасть ненароком: состав сдвинулся с места, скрежеща проржавевшими суставами и позвонками, и вдруг с ошеломляющей скоростью рванул вперёд, снежная кисея по обе стороны тамбура из вертикальной стала косой, его прижало к стенке…
* * *«Пройдите себе в вагон, гражданин, — услышал он вдруг, — услышал он вдруг, — не положено тут стоять. Или не понимаете?». Перед ним стояла круглолицая, улыбчивая женщина в странной темно-коричневой униформе.
«В вагон? Куда — в вагон? Туда?»
«Куда ж ещё-то. Только туда. Больше некуда покудова. Ладно хоть поспели вовремя».
«Поспел? Вовремя?.. А куда поезд-то идёт?»
«Куда-куда. Сами будто не знаете. Куда надо, туда и идёт…»
Он заглянул в вагон, там было пусто, сквозь щели в досках просачивались мечущиеся блики. И ещё почему-то — взявшиеся невесть откуда цветы желтоглазых одуванчиков. Одуванчики зимой, в вагоне мчащегося невесть куда товарняка? Ничего себе. Удушливо пахнуло машинной гарью и ещё почему-то нашатыркой. Да, вообразите, именно нашатыркой. Вагон неторопливо остановился, тишина разом заполнилась шумом, человеческими голосами. Пронизывающий ледяной сквозняк внезапно сменился пыльной духотой, а парящий мимолетным облачком в отдалении дух нашатырки вдруг приблизился, влез ветвистым электрическим разрядом, в самое нутро. И тут он с гортанным вороньим хрипом вобрал в себя воздух и открыл глаза.
Ну так и есть, обыкновенный летний день. Как и следовало ожидать.
Обыкновенный летний день
Обыкновенный летний день. Плавающий в насыщенном летнем вареве обыкновенный тополиный пух, обыкновенный писк воробьиный, обыкновенный, милый сердцу городской шум. Сергей Порфирьевич благодушно зажмурился — вот наконец-то всё и свершилось. Да вот же оно, прекрасное лето, и закончились эти блужданья по искореженным рельсам и безжизненным полустанкам. Правда, эта нашатырка, откуда?.. Да и бог с ней совсем! Он со счастливой улыбкой огляделся по сторонам и даже привстал, точно приглашая всех порадоваться вместе с ним.
Итак — летнее кафе. Круглые столики на лироподобных ножках, вообще, всё вокруг округлое, ленивое, улыбчивое, глуповатое. Как в круглом школьном аквариуме. Всё верно, мир таков, каковым и должен быть — округл, светел и слегка глуповат.
Некоторое время Сергей Порфирьевич ещё силился рассудочно совместить друг с другом тот недавний сумрачный мотель с ускользающим из сознания названием, вязнущие в снегу дремучие ели, укатанную, искрящуюся снегом дорогу, дрянной, скрежещущий полустанок и это кафе, плавающее, в жаре, как во фритюре. Но затем с радостным изумлением понял, что ничего совмещать и не надобно, что вообще, пустое это дело — совмещать несовмещаемое. И всё, что сейчас требуется, так это встать, расплатиться за этот кофе и пойти восвояси, при этом не заостряясь на том, что решительно не можешь вспомнить, когда и с какой стати он этот кофе заказывал, потому как кофе вовсе и не употреблял. Придет время, всё объяснится — неожиданно, просто и до смешного логично. И всё будет, как раньше. Всё будет.
Или уже не будет?..
* * *— Не будет!
Голос прозвучал с хрипловатой отрывистостью. Однако интонация не злая, скорее сочувственная. Сергей Порфирьевич вздрогнул и растерянно обернулся, будто желая убедиться, что тяжелой этой, рубленой фразы не было вообще, что она просто померещилась, или что он не так её расслышал, или что она была обращена не к нему, а к кому-то иному, какому-нибудь завсегдатаю этой распаренной, продымленной кофейни…
— Простите, я не расслышал. Вы что-то сказали? — обратился он наконец подчеркнуто громко к женщине, сидевшей за соседним столиком. Просто потому, что не к кому более было обратиться.
Женщина как женщина. Лет сорока, пожалуй. Не лишена привлекательности, хотя косая, низко посаженная челка и едва заметный косой шрамик над переносьем делают лицо немного неприветливым. Просторная блуза в крупный горошек, брюки из светло-серого вельвета, затемненные очки. На кого-то похожа, как будто. Отдалённо…
— Вы всё расслышали. И всё правильно поняли. Так вот, как раньше, вернее всего, уже не будет. Уж поверьте.
И пока Сергей Порфирьевич лихорадочно силился как-то мягко, но решительно закончить этот странный, выводящий из спасительного равновесия разговор, свести его к незатейливой шутке, наконец, запить его этим чёртовым кофе, коли уж он на столе, женщина неторопливо пересела за его столик, прихватив с собой лишь дымящуюся пепельницу. Сергей Порфирьевич машинально полез в карман за сигаретами, но их не было. И тотчас из взбаламученном, вздувшемся зеркале памяти тускло отразился заснеженный проржавевший тамбур с обледенелыми ступеньками, занавешенный с обеих сторон метельной кисеёю. Кажется, там он тоже искал несуществующие уже сигареты в несуществующей куртке. И всё это не далее, как полчаса назад, а то и поменьше. Он вновь с отстраненным удивлением и тоской огляделся — обыкновенный, до жути обыкновенный летний день, без всякого намека на воющую пургу, заиндевелые поручни…
— Хотите курить? — спросила женщина, щурясь от дыма. — Могу предложить только дамские. Годится?
Сергей Порфирьевич молча кивнул и торопливо вытянул из пачки длинную сиреневую сигаретку.
— Можете сказать, что с вами произошло? Хотя бы коротко?
Женщина говорила медленно, точно нарочито растягивая слова. Смотрела на него пристально, в упор, но взгляд её словно обтекал его со всех сторон и уходил дальше, неведомо куда.
— С чего я вам должен что-то рассказывать? Кто вы вообще такая?
Он опасливо и неприязненно взирал на сидевшую рядом с ним женщину, будто именно она была повинна в этом немыслимом временно́м зигзаге, располосовавшем мир. Женщина, однако, смотрела на него без раздражения и насмешки, а лишь со спокойным участием.
