Рустем Сабиров - Веретено
— Так. Ну так что же все-таки было дальше? То есть, нет, не так. Что было вначале? С какой стати вы вообще здесь оказались? Место тут— сами видите. Бывает и получше, как говорится.
— Я? — Сергей Порфирьевич отчего-то с трудом оторвался от фотографии на стене. — Ну… Я ехал. Кажется… ну да, я едва не заснул за рулем. Да, собственно, и заснул, вообразите! На какое-то мгновение. А там — здоровущая такая фура на перекрестке. Да. И надпись такая красная, размашистая, наискосок, как молния. Я даже успел прочитать. «ОРФЕЙ». Представляете?! Вообще, скажу вам, день у меня был тяжелый. Во всех отношениях. Жара ещё эта адова. Так вот, эта фура…
— Погодите. Как вы сказали? Жара? Сегодня? Вы уверены?
Сергею Порфирьевичу вдруг стало не по себе. Даже, как будто, в жар бросило.
— Ну да, — он смущенно поморщился. — Да, в самом деле, какая жара среди зимы. Сугробы, ели…Что-то я запутался. Ну так вот, значит, фура. Она стояла на перекрестке как-то в раскорячку, наискосок….
— И вы в нее врезались?
— Я?.. Да нет… Нет! Вы что! — Он даже усмехнулся. — У меня ж скорость было под сто двадцать, наверное. Меня бы размазало в повидло!
— Так вы затормозили? Вы помните, как вы затормозили?
— Ну разумеется, я затормозил, иначе бы…
— Так помните или нет?!
— Ну да… — Сергею Порфирьевичу вновь стало не по себе. — Конечно, затормозил. Иначе бы сейчас я не с вами. Я бы сейчас с ангелами разговаривал.
Тут женщина почему-то криво усмехнулась и покачала головой.
— Ангелов в природе нет, уж поверьте.
— Ангелов-то нет, положим. Но почему вы так странно смотрите?
Женщина в самом деле смотрела словно мимо него, на кого-то неразличимого, кто был сейчас будто бы за его спиной. Сергей Порфирьевич с трудом подавил в себе желание обернуться.
— Это я не на вас. Это — так. Ладно хорошо, вы затормозили, — голос её стал низким и хрипловатым. — Допустим. Хотя вы как-то неуверенно говорите. Что было дальше? Вы можете припомнить?
— Припомнить! Что значит припомнить! Конечно, могу. Странные вопросы у вас…
И тут он понял, что, внезапно нахлынувшие растерянность и раздражение его как раз и вызвано тем, что он не то что бы не может это вспомнить. Может. Но воспоминание это, как подкрашенный ртутный шарик, то и дело уворачивается от него, дразнит, отскакивает, но и не исчезает совсем.
— Ну так что!?
— Ой, да что ж вы все кричите-то?! Дальше… Так. Ну дальше я подумал, что так вот ехать просто рискованно. Надо хоть немного, но поспать, — он заговорил оживленно, жестикулируя, будто помогая самому себе. — Поначалу думал: съеду на обочину да и покемарю. Потом вижу— мотель этот. Название-то какое — «СНЕГ»!.. Кстати, никогда прежде не видел мотеля этого. Да и обочин там нету. Вообразите! Нету никаких обочин! И съехать некуда. Дорога — как долбленый жёлоб. Сугробы, сугробы по обе стороны. Ну так вот, значит мотель. Странное какое заведение. Даже документов не попросили. Просто дали ключи, и всё молча. Ну вот, поднялся на второй этаж. Бухнулся, не раздеваясь в кресло и уснул. Тут же… Потом проснулся, видимо, так крепко спал, что долго не мог вспомнить, где я и как вообще сюда попал. Потом телевизор включил. От нечего делать. А там…
— А там?!
— А что там. Фильм какой-то был. Муть. Больше похоже на любительскую съемку. Хотя сейчас это модно. Дорога. Вот примерно такая же, как я говорил — без обочин, без поворотов. Просто ложбина кротовая. Закрытый шлагбаум, станция заброшенная, ржавые цистерны. Дороги нет. Потом — некая криминальная свара. Шпана какая-то обкуренная. Кажется, там всё кончилось плохо. Женщина кричала. Жуть, в общем. Вы тоже смотрели?
— Я? — Женщина отозвалась чуть помолчав, глянула на него точно с тяжелого сна. Недвижный взгляд её вновь прошёл как-то сквозь него, как через сито. — Пожалуй, смотрела. Только давно… Однако теперь ясно.
— Что ясно?
— Вам надо уезжать отсюда. Немедленно.
— Ух ты, прозвучало-то как. Как у Агаты Кристи.
— Это не смешно. Сейчас идите к себе в номер. Соберите манатки, если они у вас есть, садитесь в машину и езжайте уже. Слушайте! Я не знаю, что там может случиться. Может, то же, что и в той киношке, что вы видели — шлагбаум, цистерны, шпана. Может, что другое. Скорее всего… Не перебивать меня! Так вот, вам надо обязательно, любой ценой выбраться отсюда. Через шпану и шлагбаумы, цистерны, таверны, каверны… Обратно — нельзя. Ясно? Тогда — всё, прощайте!
* * *Сергей Порфирьевич очутился в коридоре. Его попросту бесцеремонно выпихнули в коридор. Вышибли, будто пьяного посетителя. Э, нет, так не пойдет! Сергей Порфирьевич рывком распахнул дверь нараспашку.
Женщина все так же стояла возле двери, скрестив на груди руки.
— Так. Что на сей раз?
— Послушайте! Хватит дурить мне голову. Я не ребенок, если вы заметили. Объясните, и без всяких этих ваших ужимок и недомолвок, — что произошло?! — Ему вдруг захотелось сказать что-то резкое, грубое этой насмешливой и по-своему красивой женщине. — Что это за чёртов мотель?
— Не знаю. Понимаете? То, что знаю, — поймете сами. Скоро. Если не будете тратить время на болтовню. То, чего не знаю, и вам не узнать. Ну? Что вы уставились? Что вы там увидели? — женщина говорила, уже не скрывая раздражения.
— Скажите, — Сергей Порфирьевич вдруг разом успокоился, будто ему неожиданно сообщили долгожданную благую весть, — вон там, на фотографии в комнате, — это вы? Извините, но мне это важно знать. Да, почему-то важно.
Женщина глянул на него с участливым недоумением. Как на слабоумного.
— Можно сказать — я. Только… А со мной мой сын. Славик.
— А где он сейчас? Простите мою настойчивость…
— Славик? А он — там! — она кивнула в сторону заснеженного окна. Лицо её потемнело, глаза потускнели, словно подернувшись пеплом. — Уже давно. Автобус с детьми провалился под лед. Двенадцать школьников вместе с преподавателем. Возвращались с новогодней елки в Свияжске. Слышали, наверное. Выбрался только водитель. Суд ему дал два года условно. У него была хорошая характеристика и заботливые родственники. Давно это было. Да. Давно. Давно…
Женщина ещё несколько раз повторила это «давно», неотрывно глядя сузившимися глазами в бесформенно облепленное снежными напластованиями окно.
— Вы извините, — торопливо и растерянно забормотал Сергей Порфирьевич, поглядывая на нее с тревогой. — Я, пожалуй, в самом деле пойду.
— Ну да, конечно, — тотчас встрепенулась женщина. — И поторапливайтесь, я ведь уже сказала.
— Да, да. А… как вас зовут? — спросил, точно спохватившись, Сергей Порфирьевич. — И вообще… мы увидимся ещё?
— Увидимся? Это возможно, — женщина протянула руку, не то указывая ему путь, не то зазывая его обратно. — Кто знает. А зовут меня Линда. Вернее, звали. Когда-то. Но это другая история. Ступайте скорее. Дорога только одна…
Дорога только одна
Воистину так. То, что она, дорога впрямь была до уныния схожа с той, что он видел в искаженном подобии кино в мотеле, Сергей Порфирьевич понял лишь минут через пятнадцать пути. Всё так же — дорога без единого поворота. Только что музыки нет. Он ткнул пальцем кнопочку плеера, но вместо томительно-блюзового гитарного соло Сантаны вновь ржаво зазвякала, запылила, закучерявилась та самая дрянная музычка, что была тогда в кино. Так. И что с того? Мы ведь спокойны, не так ли? Всё происходящее мы склонны рассматривать не более, как череду парадоксов и совпадений, выброс воспаленного рассудка, порожденный каким-то несусветным, исковерканным временны́м сбоем, которому не нужно искать толкований, из коего надо попросту спокойно, ничему не удивляясь, выходить. И любое иное рассмотрение вносит ненужный хаос и разброд. Ну вот оно, то раскуроченное надвое дерево, теперь поворот направо. Всё как в кино.
Всё тот же ржавый полустанок. Ну и что? Мало ли их, таких брошенных, ненужных полустанков? И скамеечка та, кстати, на месте. Но — пуста. Так что декорация всё же поменялась.
Почему-то это ожесточило. Почти по колено в рыхлом податливом снегу он добрался до того желто-белого сооружения. Надпись была уже до неузнаваемости залеплена снегом. Он потянул дверь — она, похоже, была заперта изнутри. Чудно́. Ехать некуда. Кругом запертые двери, вагоны, цистерны, платформы, шлагбаумы, скамейки. А дорога только одна — назад. В мотель «Снег»? А что, дорога чистая, но всё в одну сторону. Потому и чистая, что в одну. Он выругался и в ярости пнул дверь, и она вдруг подалась с леденящим средневековым скрипом, открылось полутемное помещение, освещённое моргающим светом мутноглазой лампы где-то высоко на потолке. Какие-то ящики, дух мазута, битума, пыльного дерева. Бред какой-то. А что, может, вернуться? Мотель «Снег», искристый, волнистый зимний ландшафт за окном, всколоченные, долгополые ели, приятная соседка, с которой очень возможно… Жить, существовать в комнате с телевизором и фикусом в желтой трапециевидной кадке, — есть некая прелесть в этих комнатах — сложатся, как карточные домики, и снова прежнее — тройка-семерка-дама Пик, знать что ровно в семь непременно будет ужин, а раз в неделю, в субботу, к ужину будет приложен какой-либо сюрприз — ну там розочка в компоте или шоколадное яичко, и весь смысл проживания сведется к угадыванию: розочка, яичко, тройка, семёрка, дама…Мысль о том, что день завтра завершится так же, как день сегодня, — это ль не формула бессмертия?
