Николя Д’Этьен Д’Орв - Тайна Jardin des Plantes
Воздух сделался раскаленным, как в пустыне.
Любену все же удалось освободиться. Он медленно перенес ногу через шею хищника и направился к выходу. Гепард, не шевелясь, пристально следил за его медленными движениями. Когда смотритель наконец прижался спиной к прутьям клетки, к нему мягко приблизились два других гепарда. Четыре одинаковых желтых глаза впились в него — словно хищники рассчитывали наилучшую траекторию прыжка.
— Перестань!.. — пробормотал смотритель. — Ты же знаешь, я этого не выношу!..
— Тогда не надо было меня просить чистить клетку, — произнес Сильвен иронически. — С тех пор как я уехал отсюда, ты ведь всегда посылаешь своих подчиненных на эту работу? Что же это за смотритель зоопарка, который боится зверей?..
В этот момент в кармане у Сильвена завибрировал мобильный телефон.
«Что такое?..»
Гепард, видимо почувствовав ультразвук, отошел в другой конец клетки, где улегся на подстилку из сена.
Любен облегченно вздохнул. Зато Сильвен был явно взволнован. Он молча смотрел на дисплей мобильника, перечитывая короткое сообщение:
«Как насчет поужинать сегодня вечером?»
И подпись: «Габриэлла».
Пятница, 17 мая, 8.43Неверными шагами, спотыкаясь, я иду с грузом своей досады вдоль берегов Сены по острову Ситэ. Какая муха укусила комиссара Паразиа? Я по доброй воле пришла в полицейскую префектуру, намереваясь помочь в расследовании, а он выпроводил меня, решив, что я над ним издеваюсь!..
— Но в любом случае это хоть какой-то след, — бормочу я, пытаясь убедить себя в том, что мой визит не был совсем уж бесполезным. Конечно, я была права, решив пойти в полицию, хотя сейчас уже начинаю в этом сомневаться… Я убеждаю себя, что запись настоящая, это не монтаж со спецэффектами, а документальная съемка. Но что, если непонятный белый силуэт — это действительно какой-то трюк… или просто блик на экране?..
Да нет же, Тринитэ, ты отлично знаешь, что на самом деле его видела!
Но тогда почему Паразиа отказывается верить в эту улику? Он боится чего-то такого, что скрывается за этими кадрами? Или же его попросили спустить это дело на тормозах?.. Все возможно… И какой тогда толк от меня? К чему быть умнее остальных? Я вспоминаю упреки отца.
«Лишнее бремя! Мертвый груз! Никакой пользы! Вот если бы твой брат был здесь, он бы…»
Я никогда не узнаю, каким был бы мой брат — поскольку он мертв. И это сравнение неправомерно и ужасно несправедливо! Но мои родители не могут удержаться от него — это сильнее их. Я понимаю, отчего они стараются как можно меньше времени проводить дома — чтобы постараться забыть то, о чем я им постоянно напоминаю одним лишь своим присутствием. Они оба трусы на самом деле. Такие же, как копы.
Ноги незаметно приводят меня обратно — к дому 36 на набережной Орфевр. Люка по-прежнему здесь, у входа. Кажется, он ждет чью-то машину — то и дело смотрит по сторонам.
Я колеблюсь некоторое время, потом говорю себе: «Нет, это слишком глупо…»
И вот я стою перед полицейским, который выглядит скорее удивленным, чем раздраженным моим возвращением.
— Тебе, кажется, велели идти домой.
— Послушайте, я уж не знаю, из-за чего ваш начальник так на меня взъелся, но я принесла ему важный документ, который мог бы…
Люка отрицательно качает головой, как мне кажется, с некоторым сожалением.
— Нет, мой начальник отлично знает, что делает. Поэтому, если не хочешь понапрасну его злить, лучше тебе послушаться и уходить.
После этих слов лицо его буквально каменеет, и я невольно вздрагиваю. Суровый тип, как и все его коллеги…
— Но, по крайней мере, вы…
Нет смысла даже заканчивать фразу — Люка уже отвернулся и говорит с кем-то по мобильнику.
Смирившись, я уже намереваюсь уйти, как вдруг, невольно прислушавшись к словам копа, остаюсь на месте.
— Комиссар, это Люка. Я все еще здесь, на улице. Мне нужно сориентироваться… Не могли бы вы повторить точный список адресов, где были похищения?
Теперь я уже замираю и стою не шелохнувшись.
— Так… да, запомню. Улица Николя Уэля, дом один, рядом с Аустерлицким вокзалом. Улица Гобеленов, дом семнадцать… тот самый «Замок королевы Бланш». Улица Корвисар, пятьдесят шесть, булочная в первом этаже. Улица Кордельеров, двадцать девять. Улица доктора Люка Шампоньера, дом один… Хорошо, еду…
Прервав соединение, Люка снова замечает меня.
— Ты все еще здесь? — произносит он с удивлением. — Иди домой, тебе говорят! — добавляет Люка и быстро садится в «рено-клио», только что затормозившую прямо перед нами у подъезда.
Не говоря ни слова, я смотрю, как включается полицейская мигалка и автомобиль уносится в сторону площади Сен-Мишель, направляясь в южную часть Парижа.
у меня в голове все становится на свои места.
Они отказываются от моей помощи? Ну что ж, тем хуже для них. Я тоже могу без них обойтись. Ведь, в конце концов, самое важное — найти похищенных детей, разве не так?
Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться. Глядя на собор Нотр-Дам, я повторяю про себя пять адресов, которые назвал Люка.
И тут я замечаю большое скопление людей возле собора, рядом с «нулевым километром» — точкой, от которой отсчитываются все французские расстояния. По меньшей мере сотня человек!
На паперти стоит человек, который держит речь перед собравшимися — точнее, судя по его жестам и интонациям, произносит проповедь.
Я приближаюсь.
Не могу различить его лица, но громкий патетический голос отчетливо звучит у меня в ушах:
— Все знаки свидетельствуют о том, друзья мои! Знаки указывают на то, что время пришло! Париж погибнет, и вы вместе с ним, если не спасетесь бегством!
«Где-то я это уже слышала», — думаю я, пробираясь сквозь толпу.
Люди слушают как завороженные. Разинув рты, они впитывают слова оратора.
— Париж начал поглощать сам себя! Свирепая богиня-пожирательница вот-вот пробудится! Она выйдет из реки и вернет себе свои владения!
Толпа замирает от ужаса. Пары теснее прижимаются друг к другу, крепко держат друг друга за руки, как пассажиры тонущего «Титаника». Я замечаю у многих в руках или под мышкой книгу «SOS! Париж».
«Стало быть, это он», — думаю я.
— Это конец, друзья мои! То, о чем я написал в своей книге, вовсе не вымысел! Меня пытаются оклеветать, но я сказал чистую правду! Завтра настанет апокалипсис!
Его голос звучит все громче и громче, интонации — словно у бредящего в жару больного.
— Прошлой ночью пятеро детей были похищены! Полиция не может их найти! И не найдет, потому что они уже не в нашем измерении! Только я один об этом догадался!
Я с трудом продираюсь сквозь плотный лес чужих ног, рук, тел — и вдруг неожиданно оказываюсь прямо перед папертью собора.
«Пророк» смотрит на меня как на неожиданно явившееся знамение.
Да, это и в самом деле Протей Маркомир — тот самый новоявленный гуру, автор книги, уже много месяцев возглавляющей списки бестселлеров.
Он замолкает.
Я замечаю, что он буквально пожирает меня глазами, словно маньяк-ученый — идеального подопытного кролика.
Затем, постепенно и очень медленно сгибая свою высокую тощую фигуру, он склоняется ко мне:
— А ты не боишься умереть, малышка?
Не раздумывая, я отвечаю:
— Это вы боитесь!
Он разражается смехом:
— Ах вот как! И почему же?
Мои слова звучат как будто сами собой:
— Потому что это вы умрете…
Глава 18
— Погодка-то какая, а? — вполголоса произнес Леон Камелю, слегка потягиваясь в лучах яркого солнца, достигшего зенита.
Два рыбака, сидящие на берегу Сены, меньше чем в метре от кромки воды, казались двумя неподвижными статуями, воздвигнутыми зачем-то на самой оконечности острова Сен-Луи. Этот небольшой островок, застроенный еще в семнадцатом веке, чудом сохранил свой тогдашний облик среди окружающего урбанистического пейзажа. Архитектурное единство его строений, на котором настоял Кристоф Мари, главный организатор строительства мостов во Франции в эпоху Людовика Тринадцатого, с тех пор так и не было нарушено. Поэтому островок привлекал туристов со всего света, которые видели в нем совершенный образчик «французского классицизма». Светлые здания с классическими фасадами, частные особняки за высокими въездными воротами, плавные очертания берегов — и, конечно, Сена, омывающая остров Сен-Луи и два соседних — Нотр-Дам и Коровий (где в течение столетий паслись стада коров), — словно некую Атлантиду, чудом поднявшуюся из глубин.
Но двум рыбакам не было никакого дела до парижской истории. Погруженные в свои мысли, они были так же неподвижны, как их собственные удочки. Вокруг было тихо — ни ветерка. Лишь издалека иногда доносился радостный гомон туристов, либо вываливающихся из знаменитого кафе-мороженого «У Бертийона», либо наслаждающихся бокалом вина на террасе ресторанчика «Флор-ан-иль».
