Айрис Мердок - Зеленый рыцарь
— Мне хочется, чтобы я оказался лесбиянкой.
— Харви! Не может быть! — Беллами даже представить не мог, как это можно захотеть быть лесбиянкой.
— А что тут особенного? Мне нравится, как этим занимаются девушки, и, вообще, женское устройство гораздо проще. Я, конечно, не вполне представляю…
Беллами, вовсе не собиравшийся задумываться о женском устройстве, поспешил сменить тему:
— Надеюсь, теперь ты сможешь возобновить занятия, начитывать понемногу классику. По крайней мере, в квартире Эмиля тебе вполне комфортно и спокойно.
— Нет, не смогу. Я не могу думать ни о чем, кроме Флоренции, все мои планы были направлены на Флоренцию, теперь они рухнули… и я опустошен.
Опустив глаза, Беллами сидел, молча терзаясь угрызениями совести.
— Беллами, нет, тут нет никакой твоей вины, в любом случае я прошелся бы по парапету, такой уж я безумный дурак! Послушай, можно, я закажу от тебя такси?
— Извини, у меня нет телефона.
— О, черт, придется прогуляться.
— Нет, оставайся пока здесь. Я схожу и поймаю машину.
Харви уехал. Беллами заплатил за него таксисту и погрузился в грустные размышления. Его удивило то, что Харви сказал о Лукасе. Беллами мало думал о личностных качествах Харви. Более того, возможно, он не думал ни о ком, кроме себя. Что же будет, когда он останется наедине с Господом? Бывал ли он когда-либо по-настоящему счастлив, как Клемент, как Харви до этого несчастного случая? Возможно, в далеком прошлом, когда он работал в социальной сфере, возможно, на каких-то свиданиях с Магнусом. Почему же он бросил ту работу? Потому что увлекся религией, поисками Абсолюта, поисками божественного призвания. Что ж, сейчас, когда он почти достиг желаемой цели, вопрос счастья, в сущности, больше не имеет значения.
Стучавшие в его окно мальчишки теперь колотили дверным кольцом.
Ночью Клемент почти не сомкнул глаз. Когда он дремал, ему снились кошмары. Рано поднявшись, он взглянул на мокрую улицу в сумеречном свете, заполненную рядами медленно ползущих унылых автомобилей. Хорошо еще, что дождь кончился. Он чувствовал себя отвратительно и не мог даже смотреть на еду. Его взгляд то и дело устремлялся к настенным часам. Одежду Клемент выбирал с особой тщательностью. Он должен заехать повидать брата. Беллами позвонил вчера поздно вечером из телефонной будки и сказал, что Лукас «в прекрасной форме» и «никого не желает видеть». Правда, Беллами еще добавил: «Безусловно, с тобой-то он хочет повидаться». У Клемента такой уверенности не было. Но он должен. Если он не поедет, то может свихнуться.
Лукас, будучи «жаворонком», обычно садился за работу около половины седьмого и с ясной головой трудился в полнейшей сосредоточенности. Ранний визит будет нежеланным. Вероятно, стоит подождать часов до десяти или одиннадцати. Или Лукас уже ждет его прихода? Звонил ли он вчера Клементу до того, как разговаривал с Беллами? Конечно, Клемент мог бы и сам позвонить Лукасу прямо сейчас. Но это казалось немыслимым. Лукас не терпел телефонных разговоров, при этом могли возникнуть мерзкие недопонимания или просчеты. Да и Лукас мог попросту заявить, что не желает видеть Клемента. Тогда этот жизненно важный визит превратится в отвратительное, навязчивое вторжение. Клемент решил немного повременить, а потом, прогулявшись до дома Лукаса, зайти к нему около десяти. В конце концов он вышел из дома, зажав под мышкой коричневый бумажный сверток.
Клемент нажал на кнопку дверного звонка. Тишина. Ни звука. «Так, — подумал он, — хозяин решил не отвечать, зная, что это я». Он представил, как Лукас сутулится за столом, дожидаясь, пока Клемент позвонит еще раз, а потом, возможно, и вовсе уйдет. Клемент повторил звонок. Его дыхание стало глубоким и взволнованным. Он представил безжизненное тело Лукаса. Клемент думал, что его брат мог покончить с собой.
Дверь приоткрылась на длину цепочки. Лукас пристально взглянул на Клемента. Сняв цепочку с крючка, он удалился.
Войдя в прихожую, Клемент защелкнул входной замок. В конце коридора маячила открытая дверь гостиной. Клемент вступил в гостиную. Лукас стоял в странной позе возле длинных коричневых бархатных штор, которые, возможно, только что отдернул, открыв вид на садовые деревья с еще мокрой от дождя золотистой листвой. «Он сам мучается», — подумал Клемент.
Лукас перешел к массивному письменному столу, где включенная лампа освещала обычную картину, состоявшую из открытых книг, тетрадей, чернильниц и стеклянного пресс-папье. Сев за стол, он взглянул на Клемента поверх очков, потом снял их и начал полировать лоскутком замши.
«Не хлопнуться бы мне в обморок», — подумал Клемент. Он приблизился к Лукасу и положил на стол коричневый бумажный сверток. Потом, словно побуждаемый внезапной силой, удалился в конец гостиной и, прислонившись к книжным полкам, замер там точно пригвожденный. Лукас с интересом наблюдал за братом. На сверток он даже не взглянул, продолжая хранить молчание.
«А ведь он так и будет молчать, — подумал Клемент. — Говорить придется мне, он не желает ничего выяснять. А потом я уйду. И мы никогда больше не увидимся. После этого наступит конец света».
В отсутствие Лукаса Клемент множество раз представлял себе сцену их встречи. Но в его мыслях Лукас говорил, а Клемент отвечал. «Теперь, — подумал Клемент, — я должен сказать все сам, я должен найти правильные слова. Но какие?»
— Послушай, — начал Клемент, — я понимаю, что мы не можем обсуждать случившееся… или то, как оно повлияет на наши будущие отношения… но что-то надо сказать, в сущности… по-моему… хотелось бы с этим разобраться. Слишком Долго я держу все это — всю чудовищность того события — в себе, слишком долго оно тайно терзает меня. Мне нужно сказать тебе лишь одно… о том, какие мысли и чувства посещали меня во время твоего отсутствия. Я не думал и не чувствовал, что случившееся означает, или должно означать, конец. Я имею в виду конец наших отношений. То есть мне не хочется этого. Я очень много думал о том самом моменте, и сказанное мной, имеется в виду только что сказанное, является для меня абсолютно ясным. Нам необходимо поговорить, по крайней мере, я должен сказать кое-что… а ты можешь воспользоваться привилегией молчания, в любом случае, я не в силах заставить тебя говорить, да и не хочу… возможно, я боюсь того, что ты можешь сказать. От тебя зависит, окажется ли наша встреча, которая должна была состояться, как и мой монолог, последним приветом и окончательным прощанием. Мне не хотелось бы такого завершения… хотя я также осознаю и серьезные сложности… и даже, возможно, опасную зависимость от не подвластных нам вещей… или даже невообразимых на данной стадии… Прости, что мои слова несколько туманны. Я не понимаю, каковы твои мысли и чувства… а о себе мне больше не стоит говорить… На мой взгляд, я сказал все, что считаю наиболее важным. И сейчас мне вдруг пришло в голову, что лучше всего было бы, если бы я сейчас ушел и оставил тебя… подумать над тем, что я сказал… Я надеюсь, позже ты осознаешь… что мы можем обсудить все более основательно… либо предпочтешь оставить все как есть, иными словами, не говорить об этом вовсе или вообще больше не общаться… Но я оставляю за тобой право сообщить мне о твоем решении… и я приду, если ты захочешь видеть меня… рано или поздно.
Клемент отстранился от шкафа. Он вдруг заметил, что во время этого смущенного монолога теребил корешки книг, с которыми соприкасались его нервные пальцы. Его взгляд был устремлен в одну точку. Клемент стоял тихо, словно внимательно ожидая ответа. Он мог дать Лукасу пару минут на обдумывание, а потом, поскольку совершенно не надеялся, что Лукас решится нарушить молчание, просто тихо покинуть гостиную и выйти из дома. На самом деле, возможно, так будет лучше всего. Клемент развернулся и встал лицом к двери, его руки бессильно повисли, голова склонилась, губы приоткрылись. Из груди его вырвался глубокий вздох. Веки опустились. Он почувствовал страшную усталость. Покачнувшись, но устояв на ногах, Клемент сделал шаг к двери.
— Погоди, прошу тебя, не уходи, — сказал Лукас уверенным, слегка раздраженным тоном, — Я хочу, если ты не возражаешь, прояснить один вопрос, который ты, по-видимому, уже полагаешь ясным, но в котором мне хотелось бы удостовериться. Пожалуйста, не мог бы ты присесть?
Клемент взял стул и приставил его к книжному шкафу. Он сел лицом к брату.
«Это похоже на зал суда, — подумал он, — и я на скамье подсудимых! Абсурд, просто мистика какая-то, хотя… надо будет подумать об этом позже… возможно, в каком-то смысле… если в этом деле вообще есть какой-то смысл».
Лукас довольно долго и пристально разглядывал Клемента, а потом продолжил:
— Ты уверен, что полностью понял произошедшее, включая, разумеется, то, чему было суждено произойти, и то, что могло бы произойти?
