Карл Штробль - Августовская пуща
Симонидес, которого не беспокоило присутствие хозяйки этого лесного замка, стал раздеваться наголо и осматривать раны. Косматый мужик сидел в самом темном углу и смотрел на Симонидеса. Карл Саммт вновь попробовал свои силы в объяснении на польском. В этот раз речь шла о еде: хорошие немецкие солдаты, голод. Клацал зубами, затем сделал вид, что грызет свой палец. При этом он жмурился и произносил «Амм! Амм!».
Хозяйка прислушивалась к нему и смеялась. На ней была замызганная блузка, когда то красная, сейчас просто грязная. Юбка была до костяшек. С правой и левой стороны ее блестели пятна. Видимо, тут вытирала руки после работы. Она еще не была настолько стара, чтобы быть совсем отвратительной. Выступающие скулы растягивали ее лицо, щедро покрытое оспинами. В ранце у меня был экземпляр «Приключений Симплициссимуса» Гриммельсхаузена. Поэтому я подумал, что так могли выглядеть маркитантки, которые таскались в обозах времен Тридцатилетней войны.
Когда Саммт закончил ораторствовать, женщина ответила, что в доме нечего есть — нет ни хлеба, ни сыра, ни молока, вообще ничего. Она говорила медленно и явно с трудом. Лесное безлюдье и общество этого существа должны были отучить ее разговаривать.
Люфтшульц пробормотал:
— Не будем играть в учтивость. У них должна быть еда. Одним воздухом даже российские мужики сыты не будут.
Он тут же принялся перетряхивать избушку, заглядывая в каждый угол, под каждую кучу мусора, простукивал стены, заглянул в печь и убедился, что под полом нет никакого подвала. Косматый мужик поднялся и ходил за ним. С опущенной головой и плечами так и бродил из угла в угол. Затем резкий окрик женщины отправил его обратно в угол.
Нечего съедобного не было и в кладовке, которая примыкала к избе. Создание присматривалось к тому, что делает Люфтшульц и бормотало что-то, стоя в дверях. Мужик вел себя как цепной пес, не выносящий присутствия чужих в доверенном ему помещении. Отошел от кладовки только после того, как женщина дважды толкнула его. Мы должны были смириться с тем, что придется удовлетвориться только глотком воды. Возле печки стоял деревянный ушат с водой, в которой плавала какая-то грязь. Но что поделаешь? Превозмогли отвращение и набрали этой мутной жижи в фляги, чтобы напиться. Последним подошел к ушату хозяин. Стоял за нами, будто бы жалел даже эти помои. Едва последний из нас набрал воды, он стал на четвереньки и стал пил воду, как зверь, опустив голову внутрь. Женщина сильным пинком отправила его в угол.
Симонидес громко провозгласил, что мы попали в обитель российской культуры, и, если бы он мог поиграть в Господа Бога, то охотно приволок бы сюда его превосходительство Пуанкаре и Французскую Академию, чтобы полюбовались на русского собрата во всей его красе.
— Чушь, — сказал Карл Саммт. — Мужчина — очень тяжелый случай. Он идиот. Но идиоты не являются российской особенностью. Женщина: присмотритесь сами. Она вполне может показаться среди людей. Стоит только сбросить это грязное тряпье, и надеть хотя бы чистый фартук. Не так ли?
Он улыбнулся женщине. В нем появилась кельнерская предприимчивость. О своих похождениях в Познани он нам неоднократно рассказывал. Были в этих россказнях и польские аристократки, одна даже хотела застрелить его из револьвера. Виолончелистка травилась из-за него вероналом. Приняла бы на две таблетки больше и все. Казалось, он собирался продемонстрировать нам свои таланты. Женщина поняла, что говорим о ней, потому что начала жеманиться и постреливать черными глазами в Саммта.
— Вижу, что Карл пытается уладить дело дипломатическим путем, — сказал Люфтшульц. Симонидес пробормотал, что перспективы мрачные, ведь всем известно, что нам в дипломатии не везет. Несмотря на усилия Саммта, мы легли спать голодными.
Женщина принесла две охапки соломы, и бросила их под стену. Бросили на солому плащи и улеглись спать. Были слишком уставшими, чтобы размышлять. Но и заснуть было тяжело. Пребывали на границе яви и сна. Эклер охал и хрипел в своем углу. Он не мог заснуть, жадно вдыхая воздух. Но он был хорошим товарищем, и не хотел никого из нас будить и просить о помощи. Снаружи свирепствовала снежная буря. Порывы ветра и комья снега врезались в дом. Ветер выл в щелях деревянного строения. Но в этом вое начали чудиться какие-то еще звуки, вроде царапанья. Я сумел очнуться и хорошо расслышал этот звук. Из соседней комнаты, где раньше было темно, через узкую щель пробивался лучик света.
Равномерное царапанье доносилось из этого помещения, в котором должны были спать хозяева. Двери на завесах висели криво, и между ними и косяком была узкая щель. Придвинувшись, увидел женщину на корточках, которая скребла пол возле печки. Она мерно работала веником. В такт движением щетки колебалось и ее тело. Этот приступ любви к чистоте среди вопиющего беспорядка и грязи был совершенно непонятен мне, и даже обеспокоил меня.
Эклер услышал, как я возвращаюсь от двери на свое место. Подозвал меня к себе, и подтянул потной ладонью мою руку к своему лицу.
— Не оставляйте меня тут, и сами тут не оставайтесь. Утром надо найти своих, — сказал он. Я пообещал ему так и сделать. Через минуту он задышал равномерно и уснул.
Пошкрябывание прекратилось. Только ветер завывал в лесу.
Утром голод напомнил о себе с новой силой. Когда женщина начала клясться, что еды нет, что она много дней ничего не ела, показывая на свой живот, Люфтшульц сунул ей кулак под нос:
— Не пытайся нас обмануть. Мы не дураки, чтобы верить в подобную чушь.
Она не выглядела изголодавшейся.
Люфтшульц не договорил — полетел прямо в угол. Это было делом рук идиота, двинувшего его своей огромной лапой. Выглядел он страшно. Сросшиеся кустистые брови топорщились над глазами, полными гнева, а из под клочковатой бороды виднелись грозные щелкающие зубы. Женщина резко одернула его. Мужик послушался, хотя и неохотно, и отправился в свой угол.
Эклер сидел за столом. Его лицо впало. Он говорил так, будто сражался за каждое слово:
— Коллеги, ради Бога, бежим отсюда поскорее. Как-то оно будет. Я тоже сумею тащится. Со мной проблем не будет.
По существу, если мы не собирались применять в отношении наших хозяев приемы солдат времен Симплициссимуса, как то щекотки штыком или прижигание пяток огнем, то надо было убираться из хибары как можно скорее. Тяжелый переход на пустой желудок — перспектива не из приятных, но надо было что-то решать, хотя бы из-за Эклера.
Саммт вновь попытался ворковать с хозяйкой. В этот раз это было тяжелее, чем прежде. Женщина не понимала его кельнерского польского, а может этот язык был вообще для нее чужим. Они общались при помощи сложной жестикуляции. Саммт постепенно приходил в ярость.
Во время очередного обмена мнениями, когда они размахивали руками, как крыльями ветряка, а вспомнил о ночном шуршании. Я осмотрел место возле печки, и нашел каменную плиту с прорезью в середине и желобками, ведущими к нему. Именно ее хозяйка чистила ночью.
— Боже мой, — наконец-то Саммт обратился к нам. — Когда это кончится? Она твердит, что из леса нет выхода. По крайней мере, она такого не знает. Как такое вообще возможно? Или эти люди сидят тут, в лесу, не зная пути к другим людям?
Симонидес утверждал, что женщина хочет от нас избавиться. Поэтому сразу же надо исключить, что может скрывать от нас информацию, если такая у нее есть. Люфтшульц ответил, что такие рассуждения в данный момент бесполезны, поскольку эти люди где-то должны брать еду и одежду. Не ходят же они голыми, поэтому должны знать какой-то путь во внешний мир.
Он сказал:
— Думаю, мы должны остаться здесь подольше, пока голод вынудит хозяев либо поделиться с нами своими запасами, либо показать нам дорогу из леса.
— Только не оставаться, не оставаться здесь дольше! — охнул Экерт.
— Если бы не больной, то могли бы попытаться найти выход, — громко произнес Симонидес. — Но не с Экертом скакать по этим буреломам.
Полдня ушло на обсуждение того, что предпринять, и в попытках найти общий язык с хозяйкой. Она только смеялась и пожимала плечами.
Экерт забился в свой угол и мы слышали его тяжелое дыхание.
Около двух женщина сказала идиоту несколько слов. Он выпрямился — голова почти достала потолка, ощерил зубы в жуткой усмешке, надел кожух и вышел из дома. Еще несколько минут мы видели его, идущего сквозь снежную круговерть в направлении леса.
— Подождем еще, пусть сильный снегопад прекратиться, — предложил Люфтшульц. Он всматривался через окно в кружащийся снег.
— Это жутко, — нам показалось, что он сказал что-то другое. — Подождем еще: подождем еще: хотя бы, чтобы тот, под стеной, пришел в себя. В очередной попытке вырваться из леса, нам понадобятся все силы, мы не можем позволить себе быть неготовыми:
Мы ждали.
Карл Саммт и женщина крутились друг возле друга и обменивались выразительными взглядами. Пышные формы хозяйки манили нашего товарища. Он применил свои лучшие кельнерские манеры. Казалось, на Саммте не мятый мундир, а безукоризненный фрак.
