Максим Далин - Обманная весна
Когда Грин раздвинул края разреза и в черном блеснуло серебро, вампирша беззвучно выдохнула сквозь зубы и из уголка ее глаза скользнула кровавая капля.
— Чуточку неприятно? — сказал Грин, и Иван не узнал его голос. Тут такая была… беззлобная жестокость… переходящая непонятно во что. — Может, бросим так?
— Нет, — шепнула вампирша еле слышно. — Вытащи ее.
— Если я чуток промахнусь, ты же восстановишься? — хрипло спросил Грин.
— Да. Ты не должен сомневаться. Я в тебе не сомневаюсь.
Когда Грин выдергивал пулю, по телу вампирши прошла судорога. Конечно, им было не до Ивана, который стоял в дверном проеме, не в силах пошевелиться. Грин слишком увлекся, у его мертвой девки не хватало сил — а Иван никак не мог понять, как к этому относиться. Что это такое? Извращенный приступ гуманизма?
— Смотри, вот она, — сказал Грин, крутя кусочек расплющенного серебра в окровавленных пальцах. — Хочешь?
Вампирша дернулась. Грин поднял руку к ее лицу, едва не касаясь серебром кожи:
— Ну что ж ты? Возьми на память.
Вампирша отстранялась, Грин протягивал руку дальше, его девка вжалась в подушку спиной и плечами, вздернула верхнюю губу — вероятно, машинально, потому что выглядела не агрессивно. Грин хлестнул ее по лицу тыльной стороной ладони — скорее, обозначив, изобразив удар, чем ударив.
— Огрызаться, тварь?
— Я не хотела, — кротко прошептала вампирша, облизнув губы. Подняла глаза — и увидела Ивана.
Грин проследил за ее взглядом, обернулся — лицо у него было совершенно каменное.
— Ты что тут делаешь? — спросил он ледяным голосом.
— А ты?! — выдохнул Иван.
Грин встал, швырнул пулю на пол и медленно пошел к нему.
— Это не твое дело, — рубил он наотмашь, и Ивану показалось, что воздух между ними похолодел, а стены покрылись изморозью. — Я сказал — убирайся. Убирайся — или я тебя вышвырну к черту.
Ивана затрясло.
— Грин, — пробормотал он, чуть не плача, — ну пожалуйста! Я же помочь хотел…
— Ключ отдай, — перебил Грин.
Иван положил на выступ книжного шкафа влажный от пота ключ, который все еще держал в руке. У него дрожали губы и руки, и дрожь никак не хотела униматься.
— Грин… я же хотел…
— Я разговаривал с тобой, как с человеком, — на лице Грина появилась ужасная гримаса презрения, обращающего в ноль. — Я, как с товарищем, с тобой разговаривал, доверял тебе, у меня от тебя никаких секретов не было — а ты за мной шпионишь. Да я тебя видеть не хочу после этого.
— Грин, — сказал Иван, еле сохраняя лицо, — только скажи — это из-за гадины, да?
— Не твое дело, — отрезал Грин. Он остановился, скрестив руки на груди, сузив глаза в щели, и вся фигура выражала: «Я жду, когда ты уйдешь».
— Ну хорошо, — сказал Иван и помимо воли шмыгнул носом. — Я ухожу. Только скажи — тебе позвонить можно?
— Нет.
— А к бате ты сходишь?
— Нет.
— Но почему?
— Не твое дело.
— Знаешь, — не выдержал Иван, — ты душу губишь. Ты сейчас не сам говоришь, Грин — в тебя дьявол вселился, правда, только ты не понимаешь…
Его перебил смех вампирши.
Иван обернулся, будто его ударили. Мертвая девка лежала спиной на гриновой подушке и истерически хохотала, вытирая слезы. Грин в два шага оказался рядом с кроватью, коротко и сильно врезав ей под ребра. Смех оборвался.
— С тобой, Тонька, я потом поговорю, — сказал Грин вампирше, судорожно глотавшей воздух, и рявкнул на Ивана, — Ты что, еще здесь?!
Иван не выдержал. Он выбежал из комнаты, потом из квартиры, хлопнув дверью, потом, хлопнув дверью — из подъезда. Ветер швырнул ему в горячее лицо горсть снежных колючек, но это уже не имело значения. Некоторое время Иван шел куда-то, не разбирая дороги, потом ему попалась скамейка в каком-то загаженном сквере, он сел на эту скамейку и разрыдался.
Ивану казалось, что у него разрывается сердце.
День наступил серый, как шаровая краска.
Серые низкие тучи бродили в белесых небесах. Грязный снег примерз к серому асфальту. Серенький полусвет между серыми домами поднял Ивана с постели, тоскливый свет холодной весны, выродившейся в зиму.
Иван постоял в ванной, переглядываясь со страшным отражением в зеркале — «Слушай, рожа, ты моя? Ну, свинья!» Почистил зубы — не следовало вчера жрать из горлышка водку из непроясненной дряни, купленную в случайном ларьке: во рту кошкин дом. Плеснул в лицо водой — но на черные полосы под глазами это особенно не повлияло.
— Ванюша, кушать будешь? — спросила мама, и надо было что-то ответить.
— Мне не хочется, — сказал Иван.
— Лидочка звонила, — сказала мама, выходя из кухни в коридор. — Просила, чтоб ты перезвонил, когда проснешься.
— Я позвоню потом, — сказал Иван.
— Ты бы не обижал ее, — сказала мама, вытирая руки кухонным полотенцем. — Хорошая девочка… Что у тебя с лицом? Ужас же…
— Голова болит, — сказал Иван вяло.
Мама еще что-то лепетала о «таблеточке», о «кефирчике», еще о чем-то, но Иван не слышал, во всяком случае, в сознание ее слова не проникали. Он заставил себя одеться и выйти из дома.
На улице было очень холодно. Какая-то мелкая сухая крупа скупо сыпалась с неба на вымерзшую землю. Прохожие бежали мимо черные, нахохленные, спрятав обветренные лица в воротники — и прохожие были февральские, и ветер был февральский, и пахло злым февралем, и март был только на календаре с глянцевой картинкой, изображающей желтые вербовые шарики.
Трамвай трясся, ныл, визжал, свистел — и в конце концов остановился. Иван немного посидел — и вышел из вагона, с приступом тошноты увидав длинную вереницу трамвайных составов, растянутую на полкилометра суставчатую красно-белую кишку, вдоль которой, ругаясь, брели изгнанные пассажиры. Иван стукнул себя кулаком по колену и пошел пешком. Он надеялся только, что батя будет дома.
Отец Николай был дома. Он открыл дверь на звонок, улыбнулся в бороду — и нахмурился, когда встретился с Иваном взглядом.
— Иван, — спросил, отходя в коридор и давая дорогу, — что-то случилось? Худо?
— Хуже некуда, — сказал Иван, входя.
Ему очень надо было кому-то выплакаться, кому-то, знающему об их с Грином делах, верящему, понимающему — и он выплакался и выговорился за травником с медом, в милейшей батиной кухне, перед чудесным ликом Казанской Божьей Матери, как больше не мог бы нигде.
Отец Николай не перебивал, только все больше и больше мрачнел. Когда Иван рассказывал об их с Грином последнем разговоре, батя смотрел уже мрачнее тучи.
И решительно встал, когда рассказ был закончен.
— Мне всегда казалось, что Илья играет с огнем, — сказал он глухо. — Доигрался.
— Он не виноват, — сказал Иван. — Все из-за этой твари.
— Я предупреждал его, — сказал батя. — Я все время ему напоминал, что с сущностями из преисподней нельзя разговаривать. С ними нельзя идти на компромиссы. Зло ломало людей куда более сильных, чем Илья, людей святой жизни иногда — а Илья слишком ко многому относился небрежно…
— Отец Николай, — сказал Иван возмущенно, — почему вы говорите об Илье чуть ли не в прошедшем времени? Он же жив, он придет в себя — ему просто нужно помочь…
— Надеюсь, — сказал батя. — Нам надо пойти к нему, что бы он тебе не говорил. Он не властен над собой, поэтому его слова не стоит принимать близко к сердцу. Его квартиру надо освятить. Если дьяволица еще там, то ее необходимо уничтожить. А что делать Илье — это мы с тобой поймем, когда поговорим с ним самим. Надеюсь, зло не овладело его душой окончательно.
Иван кивнул. С его плеч свалился камень, а с души — гора. Отец Николай, как бы то ни он не общался с Грином, был одним из немногих людей, которые всегда знали, как надо на самом деле. Вот сейчас мы придем к Грину и вытащим его на свет из тьмы. Наверное, ему придется долго бороться, как тем одержимым, о которых как-то рассказывал батя, но это уже не так страшно, как его чужое ледяное лицо и закатывающийся смех мертвячки.
И Иван подал отцу Николаю пальто, поздоровался с выглянувшей из комнаты матушкой, перекрестился и еще раз перекрестился и успокоился.
В подъезде Грина воняло кошками и перегаром. На его лестничной площадке опрокинулась банка с хабариками. Серый свет лежал на бетоне бледными квадратами. Ивану отчего-то снова стало не по себе.
Батя подошел к двери в квартиру Грина и позвонил. Звонок гулко продребезжал в пустоте. Батя позвонил еще и еще раз. За дверью не было слышно решительно ничего.
— Он не собирался уходить? — спросил батя.
— Не знаю, — сказал Иван, холодея. — Он был очень странный. Я не знаю, что он собирался. Обычно он спал днем, если не работал. Сегодня у него выходной.
— А ты его рабочий телефон знаешь?
— Сейчас, — Иван полез в записную книжку мобильника. — Сейчас.
