Карлос Сафон - Марина
Окошко тут же закрылось.
Тишина. Я было собирался снова позвонить, как вдруг дверь квартиры открылась. На пороге появился силуэт. Из глубины помещения донесся рокот водопроводной трубы.
— Чего тебе, паренек?
— Сеньор Кольвеник?
— Я не Кольвеник, — перебил голос. — Меня зовут Сентис. Бенжамин Сентис.
— Прошу прощения, сеньор Сентис, мне дали этот адрес и…
Я дал ему визитку, которую получил от носильщика на вокзале.
Негнущаяся рука взяла карточку, и этот человек, лица которого не было видно, довольно долго изучал карточку, после чего вернул ее мне.
— Михаил Кольвеник уже много лет здесь не живет.
— А вы его знаете? — спросил я. — Может, вы сумеет мне помочь?
Еще одна длительная пауза.
— Проходи, — сказал наконец Сентис.
Бенжамин Сентис был крупным человеком, который, похоже, никогда не снимал свой фланелевый халат гранатового цвета.
Во рту у него была зажженная сигарета, а над губой красовались усы в стиле Жюля Верна, дополнявшиеся бакенбардами. Окна квартиры, из которых в помещение проникал эфирный свет, выходили на лес барселонских крыш старого квартала. Вдалеке виднелись башни собора, а еще дальше возвышалась гора Монтжуик. Стены комнаты были голыми, на пианино лежал слой пыли, а по полу были разбросаны кипы старых газет. В этом помещении не было ничего из наших дней.
Бенжамин Сентис жил в предпрошедшем времени.
Мы сели в зале с балконом, и Сентис снова посмотрел на карточку.
— Зачем ты ищешь Кольвеника?
Я решил рассказать ему все с начала, с нашего похода на кладбище, до внезапного появления дамы в черном на вокзале Франции этим утром.
Сентис слушал меня с отсутствующим взглядом, не проявляя никаких эмоций. Когда я закончил рассказ, в комнате повисло неловкое молчание. Он пристально посмотрел на меня. У него был волчий взгляд — пронизывающий и холодный.
— Михаил Кольвеник жил в этой квартире на протяжении сорока лет — почти с самого своего приезда в Барселону, — сказал он. — Тут до сих пор есть кое-какие книги. Это все, что после него осталось.
— А у вас есть его настоящий адрес? Не подскажете, где я могу его найти?
Сентис улыбнулся.
— Скорее всего, в аду.
Я непонимающе смотрел на него.
— Михаил Кольвеник умер в 1948 году.
Бенжамин Сентис рассказал, что Михаил Кольвеник приехал в Барселону из родной Праги в конце 1919 года. Ему тогда было чуть за двадцать.
Кольвеник бежал из Европы, разрушенной по время Первой мировой. Он не знал ни слова по-испански, хотя французским и немецким владел свободно.
В этом враждебном и сложном для выживания городе у него не было ни друзей, ни знакомых, ни денег. Свою первую ночь в Барселоне он провел в тюрьме за то, что спал в подъезде дома, чтобы не замерзнуть. Там его и схватили полицейские.
В тюрьме двое сокамерников Кольвеника, которые обвинялись в нападении, грабеже и умышленном поджоге, решили его избить под предлогом того, что «из-за этих паршивых иностранцев страна разваливается». Со временем три сломанных ребра срослись, ушибы и внутренние травмы зажили, но на левое ухо он остался глух.
«Повреждение нерва», — таков был приговор врачей. Плохое начало.
Но Кольвеник всегда говорил, что то, что плохо начинается, может кончиться только лучше, чем началось. Через десять лет Михаил Кольвеник стал одним из самых богатых и влиятельных людей в Барселоне.
Восстанавливаясь после избиения в тюрьме, он познакомился с человеком, который впоследствии стал его лучшим другом — молодым врачом Джоном Шелли, англичанином по происхождению. Доктор Шелли немного знал немецкий и прекрасно представлял себе, каково быть иностранцем в Испании. Благодаря ему Кольвеник по завершении лечения получил работу на маленькой фабрике «Вело Гранелл», где производились ортопедические изделия и протезы. Первая мировая в Европе и Рифская война создали все условия для появления спроса на эту продукцию. Тысячи людей, обезображенных ради увеличения прибыли банкиров, премьер-министров, таможенников, биржевых маклеров и прочих патриархов отечества, оказались выброшенными из жизни во имя свободы, демократии, могущества империи, нации и знамени.
Цеха «Вело Гранелл» располагались рядом с рынком в Борне. Там были и ателье с витринами, на которых были выставлены искусственные руки, ноги, глаза и суставы, напоминая всем о хрупкости человеческого тела. Со скромным жалованием и рекомендацией предприятия Михаил Кольвеник обосновался в квартире на улице Принсеса. Он любил читать, и уже через год свободно изъяснялся на испанском.
Его талант и инженерный гений были оценены по достоинству, и довольно быстро он стал одним из главных работников на фабрике. У Кольвеника были широкие познания в области медицины, хирургии и анатомии. Он разработал революционную модель пневматического протеза руки и ноги, движениями которого можно было управлять. Изделие реагировало на мышечные импульсы, что придавало ему огромную подвижность. Это изобретение сделало «Вело Гранелл» одним из лидеров рынка.
И это было лишь начало. На столе Кольвеника не прекращали появляться новые заказы, и в конце концов он был назначен главным инженером активно развивающегося производства.
Через несколько месяцев трагическая случайность позволила молодому Кольвенику вновь проявить свой талант. Сын основателя «Вело Гранелл» попал в ужасный несчастный случай. Гидравлический пресс оставил его без обеих рук, как будто откусив их. Кольвеник несколько недель без устали трудился над созданием новых рук — из дерева, металла и фарфора, которые бы реагировали на импульсы мышц и сухожилий предплечья.
Кольвеник разработал модель, которая работала за счет приема электрических импульсов нервных окончаний.
Через четыре месяца после происшествия пострадавший уже получил новые руки, которыми он мог брать предметы, зажигать сигары и застегивать рубашку без посторонней помощи. На этот раз все были убеждены, что Кольвеник совершил невозможное.
Не любитель похвал и дифирамбов, Кольвеник скромно отвечал, что он всего лишь трудится на ниве новой науки. В благодарность за его работу основатель фабрики сделал Кольвеника генеральным директором предприятия и одним из главных держателей акций, что фактически превратило его в одного из совладельцев фабрики наряду с тем человеком, которому, благодаря таланту Кольвеника, достались новые руки.
«Вело Гранелл» под началом Кольвеника вошла в новую фазу развития. Фабрика расширила рынок и выпустила новую линию изделий. Символом завода стала черная бабочка с раскрытыми крыльями, чего Кольвеник так и не объяснил. Предприятие выпустило новые механизмы: подвижные суставы, циркуляционные клапаны, костные ткани и множество других изобретений. Парк аттракционов Тибидабо пополнился за счет механизмов, которые Кольвеник проектировал развлечения и эксперимента ради.
«Вело Гранелл» поставляла изделия в Европу, Америку и Азию. Стоимость акций и личное состояние Кольвеника росли, однако он не хотел уезжать из скромной квартирки на улице Принсеса, и говорил, что ему незачем переезжать. Кольвеник был человеком одиноким, жившим простой жизнью, и ему с его книгами вполне хватало такой квартирки.
Но этому суждено было измениться с появлением на игровой доске новой фигуры. Ева Иринова была звездой нового спектакля в Королевском театре. Юной русской диве едва исполнилось девятнадцать лет. Поговаривали, что ее красота стала причиной не одного самоубийства в Париже, Вене и других европейских столицах. Ева Иринова путешествовала в компании двух странных личностей — близнецов Сергея и Татьяны Глазуновых, которые позиционировали себя как агенты и наставники Евы. Ходили слухи, что Ева и Сергей были любовниками, что злобная Татьяна спала в гробу в подземельях Королевского театра, что Сергей убил одного из Романовых, что Ева могла общаться с духами умерших… Какие только сплетни ни окружали славу прекрасной Ириновой, которая очаровала всю Барселону.
Слухи о легендарной певице дошли и до Кольвеника. Заинтригованный, он пошел однажды вечером в театр посмотреть, из-за кого была вся шумиха. Тогда-то он и влюбился в Иринову.
С того дня гримерная певицы была в буквальном смысле завалена цветами. Через два месяца Кольвеник забронировал в театре ложу и каждый вечер любовался оттуда предметом своего восхищения. Что и говорить, за этой историей с пристальным вниманием следил весь город.
Однажды Кольвеник собрал своих юристов и сказал им готовить деловое предложение для импресарио театра — Даниеля Местреса. Он хотел приобрести старый театр вместе со всеми его долгами, полностью его перестроить и превратить в главную сцену Европы. По его мысли, в театре должны были быть последние достижения техники и, конечно, его обожаемая Ева Иринова. Дирекция театра ухватилась за столь выгодную возможность. Новый проект получил название Большого королевского театра.
