Тернистая звезда (СИ) - "Anevka"
Лица мужчины не видно: только тюрбан торчит. В левой руке он сжимает оружие – какое именно, Джеггу тоже не видно. Потому что правая рука прижимает нож к горлу женщины. Белая сутана ниспадает широкими складками, закрывает человека у пленницы за спиной. А мешок на голове не даёт разглядеть её лицо. Но Джегг знает, кто перед ним.
– Усе джаане до, – произнёс чёрный священник, перекатывая во рту слова, будто камешки. «Отпусти её».
Рука с ножом дрогнула, но не отнялась. У этого человека сильная воля. А зрительного контакта нет. Значит, будем беседовать дальше. Стелия промычала что-то невнятное – должно быть, кляп во рту. Попыталась мотнуть головой, чтоб щекой достать руку бандита – но это бессмысленно, Бессмертный в перчатках. Впрочем, Бессмертный ли? Судя по голосу, он уже не молод.
– Скажи ей, если ещё раз дёрнется – уши отрежу! – прорычал мужчина.
И Джегг отчётливо уловил нотку страха. Слабую, хорошо подавленную. Но всё же.
– Допустим, – сказал чёрный священник и сложил руки на груди. – Допустим, ты отрезал ей уши. Перерезал горло. Дальше что?
Тебе ведь тогда придётся встретиться со мной лицом к лицу. А ты этого боишься!
– Одной шайтанкой станет меньше!
– Шайтанкой или ракшасой? Ты б определился.
Мужчина неловко переступил с ноги на ногу за спиной у Стелии.
– А разница?
– Да культуры разные, – Джегг отошёл в сторону и уселся на постамент колонны. – Ты вот, если по выговору судить, из потомков Каурууву. – Джегг снял ботинок, демонстративно вытряхнул из него камешек. – А ведёшь себя, как преданный делу Паанду. – Ботинок вернулся обратно на ногу.
– Не тебе, подлый ракшас, судить о благословенном воине!
Джегг видел, что его собеседника начинает тяготить не только каверзная беседа, но и неудобная поза, в которой он вынужден стоять. Чёрный священник устроился на своём парапете с нарочитой небрежностью: откинулся назад на расставленные локти, ноги вытянул вперёд.
– Если тебя благословлял Мохан, так он меня ракшасом не считает. Уже.
– Ты колдун! И помрачил его разум! – мужчина махнул рукой в обвиняющем жесте и Джегг разглядел в ней энергоружьё.
Хорошо. Огнестрельное отчего-то считается более примитивным, но свинцовую пулю панцирь Императора Вселенной вряд ли выдержит.
– Может, я несу свет? И разум ему как раз прочистил. Ты как вообще определяешь, кто свой, а кто чужой? Кого слушать, а кого прирезать?
Чёрный священник встал, но в сторону собеседника даже не смотрел. Он уловил намерение так же, как внимание снайпера незадолго до этого разговора. Может, и неплохо, что Арг разыграл свою мизансцену. Без натурных испытаний Джегг вряд ли решился бы на следующее па этого смертельно опасного танца. Сегодня он не может позволить себе слишком рисковать.
Террорист толкнул Стелию прямо на Джегга, но затёкшая рука послушалась не сразу – промедлила мгновение, прежде чем вскинуть оружие и выстрелить, одним залпом пронзая и Ракшаса, и его презренную шайтанку, что б он там о разнице культур ни говорил.
Но этого мгновения Джеггу хватило, чтоб сграбастать женщину в охапку и развернуться спиной к энерголучу. То ли из-за того, что расстояние на этот раз было совсем небольшим, то ли ружьё у этого субъекта оказалось лучше заряжено, чем у снайпера, но теперь Джеггу было горячо: пятно жара пришлось как раз между лопатками. Может, небольшой ожог останется. Но думать об этом некогда.
Потому что, не останавливая вращательного движения, чёрный священник выпустил из рук коллегу и завершил оборот в триста шестьдесят градусов.
А паливший в него террорист не успел отвести глаз.
Неудачник.
***
Орион жарил немилосердно. Так, что невозможно было дышать: воздух сплавлялся в лёгких с песчинками, мелкими, как пудра, спекался в камень. А разве камнем можно дышать?
Джагжид закашлялся, прикрываясь рукавом от разъярённого светила, и попытался оглядеться. Где это он?
Кругом простиралась пустыня. Горячий ветер гнал тучу пыли, цепляющуюся за верхушки дюн. Тут и там из песка торчали каменные остовы. Обгоревшее дерево. Голова бога-героя Нааяка.
Джагжид со стоном вцепился в собственную бороду. Перед ним лежал Священный Хампи! Стёртый с лица планеты. И, видимо, уже давно.
– Нравится?
Человек в инкрустированном золотом чёрном доспехе подобрался на удивление бесшумно. Лицо говорившего, с тонкими, благородными чертами, было Джагжиду смутно знакомо, но вспомнить, где он его прежде видел, отчего-то никак не получалось. Вместо шлема на воине белая чалма с двумя золотыми перьями. А рядом весело прыгает оцелот. Огромный, как пантера.
– Что, махараджа? – задыхаясь и кашляя, спросил Джагжид.
– Дело рук твоих, – чудесный воин широким жестом очертил всю пустыню до горизонта. – Это ведь ты сотворил.
– Я? – искренне удивился Джагжид.
– Конечно, ты, – серьёзно кивнул человек с оцелотом. – Это ведь ты растерзал толпу женщин и детей в сердце колонии Большого Пса. Ещё и верхушку конклава проредил. Помнишь, хотя бы, зачем?
Джагжид помнил.
Надо было показать им Силу. Мощь. И неотвратимость. Внушить страх этим чужакам, захватившим их исконные земли. Окружившим себя забором. Им, считавшим себя более умными, более цивилизованными. И неуязвимыми.
Горло не саднило, как если бы Джагжид проталкивал через него слова пополам с пылью. Ведь Джагжид молчал. Но махараджа с боевым оцелотом, должно быть, читал его мысли, потому что произнёс:
– Разве сильным мы зовём того, кто избивают женщин и детей? Нет, Джагжид. Так поступает только злодей. Сильный истребляет зло, а не тех, кого легче истребить. Вы считали себя сильными, убивая колонистов. А колонисты считали себя сильными, стирая в порошок вас. Прекрасно, не так ли?
Каждая пылинка вокруг стала вдруг состоять не из песка, а из стыда. Целая пустыня стыда. Джагжид вдыхал стыд, кашлял стыдом и валялся по стыду, роняя на него почерневшую слюну, тоже сплошь состоящую из стыда.
А безжалостный махараджа не отставал.
– Идём, я покажу тебе.
Джагжид не хотел идти. Но шёл. Мимо улицы, на которой жили его родители. Мимо занесённых песком каналов. Мимо разрушенных домов.
Когда навстречу стали попадаться отполированные песком скелеты в обрывках ткани, Джагжид упал, но оцелот встряхнул его за шкирку, как мелкого грызуна, и заставил продолжать путь.
– Они победили нас, – стёсанными о песок губами шептал несчастный.
– Нет, – жёстко отрезал его проводник. – Не победили.
И дальше они снова шли по пустыне. Но теперь из песка торчали бетонные остовы и неряшливая бахрома арматуры, покорёженные листы металла, огромные, как от космических кораблей.
Они и были от космических кораблей.
– Когда Бессмертные поняли, что проигрывают, они отравили все источники воды вокруг колонии. И взорвали космопорт, – рассказывал жестокий махараджа, возложивший на Джагжида ответственность за эти чудовищные разрушения.
– Мы убили вообще всех на планете? – с ужасом прохрипел Джагжид.
– Нет, – синхронно шелохнулись два золотых пера на чалме. – Кое-кто остался. Люди живучи, знаешь ли. Забились в дальние пещеры. Откатились в развитии лет на пятьсот. Но живут. Вместе. Потомки Каууруву, Паанду и колонистов Большого Пса. Они теперь один народ. Очень примитивный. Но один.
Дагжид выл и снова валялся в пыли. Махараджа молча смотрел. А потом встал рядом на одно колено, и тихо спросил:
– А знаешь, кто победил?
Воспоминание озарило сознание, как вспышка.
– Юсфиталь, – имя вырвалось легко, как будто губы смочили водой.
Он помнил её последнюю улыбку. Перед тем, как она садилась в шлюпку-челнок. Он ведь сам её на стартовую площадку провожал.
– Юсфиталь, – подтвердил оцелот, ткнувшись мордой Джагжиду в плечо. – Вспомни, зачем это ей.
И пустыня рассыпалась. Воронкой ухнула вниз, в пустоту, а несчастный человек катался по брусчатке и выл от осознания того, что было известно ему и раньше, прежде. Про шаха Рамода, про то, как он не желает допустить перемирия между колонией и коренным населением на Большом Псе. Джагжид ведь не одурманенный Бессмертный. Он всё знал! Просто ему нравилось убивать. Он обожал это ремесло, получал удовольствие от унижений, которым раз за разом подвергал колонистов. Нравилось, как легко ему удавалось вербовать зажравшихся юнцов, решивших взбунтоваться против родителей и взрывавших, что им прикажут. Нравилось чувство власти, контроля над сотнями жизней.
