Александр Зорич - Без пощады
Неужели все повторится?!
— Коля! Самохвальский! Не дури!
— Да здесь я, здесь… Ты-то как? — Я не знал, что сказать.
Радости иногда тоже бывает слишком много. И тогда она иссушает сердце, иссушает до полной обыденности, до эмоционального нуля по Кельвину.
— Нормально.
— А у меня ведомого, кажется, выбило. Твоему тоже досталось. Ты им займись, Саша, а я постараюсь докричаться до своего… Да, маркировать прицельную точку не забудь, уже можно.
Действительно, на канале ведомого, автоматически заблокированном, когда меня вызвал Самохвальский, панически мерцал вызов. А я, голова садовая, хорош тоже ведущий, так из-за Кольки распереживался, что о злосчастном мичмане Лобановском совсем позабыл.
— Здесь «Лепаж», слушаю тебя.
— Товарищ лейтенант! В меня попали! — Чувствовалось, Лобановского переполняют новые впечатления и он спешит поделиться ими со всем миром. — Флуггер разваливается!
— Отставить «попали», «разваливается»… — проворчал я, проделывая одновременно несколько манипуляций: запуск автомата противоракетных ловушек, наложение маркера наведения «Мурен», а также укрупнение картинки ведомого истребителя на экранах заднего обзора.
Ага, так, красиво… Парню оторвало консоль крыла по самый центроплан. Летели бы в атмосфере — уже штопорил бы к земле. А в космосе хоть бы хны, только потерял вместе с консолью одну «Мурену» и один блок «Оводов»… И ничего он не разваливается, напора-то встречного воздуха нет… Что же с ним делать, с болезным? Только бы не катапультировался сдуру, вот это точно верная гибель!
— Разрешите катапультироваться?!
— Категорически запрещаю! Ты мне тут панику не разводи, понял?! Подумаешь плоскость ему отбили! Даже если от машины голый обрубок останется, все равно боевую задачу выполнять надо, а не сопли распускать! Что неясно? Повтори!
— Есть выполнять боевую задачу!
— Молодец. А теперь быстро захватил левую верхнюю дюзовую группу! И после звоночка в наушниках можешь уже стрелять!
— Обижаете, товарищ лейтенант, этому-то меня учили…
— Вот и действуй.
Я сам себя не узнавал. Откуда только взялась в моем голосе спокойная ленца бывалого аса?
В моих наушниках звоночек уже прозвенел — это «Мурены» рапортовали, что их головки самонаведения учтут все пожелания товарища пилота. Но я выждал еще пять секунд и только потом спустил их с цепи. Сперва с подкрыльевых пилонов сошла пара, кричащая «За Иссу!» и «За Готовцева!», а потом с внутренней подвески вторая пара — угрюмая, молчаливая.
— «Дутыш», ты еще здесь?
— Так точно! Все выпустил!
— Отлично. Теперь отходим согласно маршруту. Атэдэшники тебе автопилот успели починить?
— Да.
— Можешь смело включать. И — никаких зрелищ.
Не надо нам вот этого… Необъятные колоссы авианосцев, которые вырастают из пустоты на полгоризонта за считанные мгновения… Взрывы… Трах… Тарарах… Куски железяк…
Мы прошли за кормой «Римуша» в пяти тысячах километров и ровным счетом ничего интересного не видели.
А по телеканалу? И по телеканалу тоже, потому что после отворота с боевого курса камеры цель потеряли и восстановить захват не смогли: исчезло целеуказание от «Асмодея». Укатали, видать, сивку крутые горки…
На отходе по нам пристрелялись кормовые батареи клонских авианосцев. Но мы, на «Дюрандалях», могли только посмеиваться.
Собственно, приличный, хорошо спланированный боевой вылет этим и отличается от всяких импровизаций. Прошел проложенным за тебя курсом, понажимал на кнопки, один раз крепко перетрухнул, потом еще немного кнопок — и все осталось далеко-далеко позади.
Что пришлось в той атаке пережить пилотам других эскадрилий? Как сказать… На войне у каждого своя судьба.
Очень нелегко пришлось штурмовикам, тяжелее всех — торпедоносцам…
«Горынычи» провели тяжелейший бой с клонскими истребителями. Им помогали две эскадрильи «Хагенов», укомплектованные европейскими экипажами и действовавшие с борта «Дмитрия Донского». И хотя держались «Хагены» довольно далеко от свалки, обеспечивая общее прикрытие, они прозевали массированный ракетный обстрел с фрегатов и вот их урановые стержни выкосили через одного.
Но для нас, лично для нас, пилотов «Дюрандалей», атака прошла рутинно. В потерях числился только Колькин ведомый, фамилии которого я так и не узнал.
А музыка играла.
Второй удар нанесла группа «Буран», введенная в бой на правом фланге против авангарда авианосных колонн.
К сожалению, в ее использовании был допущен серьезный просчет. Как показал позднейший анализ сражения, правильнее всего было использовать триста пятьдесят флуггеров «Бурана» одновременно с нашими — и тоже с кормовых ракурсов.
К моменту появления на арене авианосцев «Бурана» адмирал Шахрави был уже внутренне готов к любым неожиданностям. По его приказу эскадра дальнего прикрытия, болтавшаяся без дела далеко за плоскостью системы, подошла к месту боя через Х-матрицу и вклинилась между «Бураном» и своими авианосцами. Наши флуггеры натолкнулись на сплошную стену зенитного огня, а к «Александру Невскому», «Адмиралу Ушакову», «Адмиралу Нахимову» и «Князю Потемкину Таврическому» устремились клонские торпедоносцы.
Пережившие громовой март 2622 года пилоты гордились тем лютым боем, как драгоценным орденом. Но это — не моя история.
Наши «Дюрандали» достигли «Трех Святителей» и благополучно сели.
Я дождался, пока Лобановского вытащат из его битой машины спецы на спасательном флуггере, и тоже пошел на посадку. Рядом на своих машинах крутились Бердник и Бабакулов, так что одиноким я себя не чувствовал.
Вслед за мной начали садиться одиночные «Горынычи» и редкие «Хагены» — некоторые с преизрядными дырками. В общей сложности их ожидалось штук сорок, ведь мы подбирали не только свои машины, но и уцелевшие истребители с «Рюрика» и «Дмитрия Донского».
Вот уж не ожидал, что снова окажусь на борту родной посудины! Да еще и в обществе друзей, которых уже успел, врать не буду, записать вместе с собой в покойники.
Скольжение по полосе магнитного финишера…
Гостеприимно распахнутые створки подъемника…
Верхняя ангарная палуба…
Да здесь собрался едва ли не весь авиатехнический дивизион!
Каждый вернувшийся флуггер срывал бурные аплодисменты. Только я вылез из кабины размять ноги — на это особого разрешения командования, к счастью, не требовалось, — как оказался в компании Егора Кожемякина, Кольки, Лобановского, кучи техников, включая белобрысого Петю, и трех незнакомцев. Последние были гостями: они на моих глазах вылезли из «Горынычей» с эмблемами 11-го отдельного авиакрыла, приписанного к «Дмитрию Донскому».
Эге, да я же одного из гостей знаю! Это Григорий Свинтилов, мы вместе в лагере сидели!
— Гриша?
— Саша!
— Вот так номер!
— Здорово, гвардеец!
Мы обнялись. Вот примета того огненного времени: мы со Свинтиловым не виделись-то всего четверо суток, ведь нас всех вместе возили на экскурсию в Москву и Техноград. Но, прощаясь на борту «Емельянова», мы были уверены, что никогда больше не встретимся. И вот надо же!
— А это, познакомься, младшие лейтенанты из пополнения: Тексас Ро Масакр и Данкан Тес. Северные американцы.
— Данкан Тес?..
— Можно просто Дан, — почти без акцента сказал парень и протянул мне руку.
— Саша, — промямлил я, чувствуя, как пол уходит из-под ног.
«Дан Тес… Дантес! Неужели… судьба?.. И лицо до чего же неприятное… Даже за забралом скафандра видно! Губы тонкие, бескровные… Скулы торчат… Страшный как смерть!.. Да ладно, глупости какие… Не обращай внимания! Просто дебильные имя-фамилия, случайное созвучие такое вот получилось…»
А тут еще Колька, как назло, будто бы хотел сказать: «Да нет, судьба, именно судьба!»
— А друзья не называли вас Дантесом? — спросил он у американца, многозначительно взглянув на меня.
— Извините?
— Не обращайте внимания, Дан, — встрял я. — Скажите, где вы так хорошо выучили русский?
— А, это! — Парень улыбнулся. — Брал в школе. Папа говорил: «Сын, учи русский! Вырастешь и поедешь в Россию работать! Рабочий русского завода имеет столько денег, сколько у нас не имеет… Нэшнл лиг бейсболман… Как это по-русски?.. Не важно… Знаменитый спортсмен!»
«Ну естественно, — подумал я. — Велика важность, спортсмен… Какая от него польза, кроме как самому себе, что здоровый он, как кабан? А рабочий ценный продукт производит…»
— Хорошие у вас школы, — не скрывая удивления, заметил Лобановский.
— Школы? Школы о'кей, хорошие. — В том, как именно Дантес (хотелось мне или нет, но Данкана Теса называть для себя иначе я уже не мог) признал этот факт, мне почудилась недоговоренность. Кажется, он хотел сказать нечто вроде «школы-то хорошие, только жизнь хреновая», но не стал развивать свою мысль.
