Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Том 19
Роксана — обширный континент, а лететь придется почти из самого его центра к южному побережью. Для Дэнни время тянулось мучительно медленно. Летели высоко — большей частью высоко: на высоте чуть ниже среднего уровня облачного слоя. Именно поэтому часто возникали турбулентные потоки, машина проваливалась в воздушные ямы, и они теряли из виду картину лежащей внизу суши. Но затем машина выходила из полосы дурной погоды, и снова перед ними возникали виды планеты — чистые и незамутненные. Такие можно было видеть только на Рустаме.
О'Малли сделал несколько попыток завязать со своим компаньоном обычный живой разговор. Дэнни пытался отвечать, но слова не шли с языка. Наконец беседа окончательно увяла. Кабину заполнял лишь рев ракетных двигателей, а иногда в нее врывался вой ветра или канонада грома, разносимые в плотной атмосфере планеты на огромные расстояния.
О'Малли попыхивал трубочкой, иногда насвистывал какой-то незатейливый мотивчик, но всегда оставался настороже, чтобы успеть перехватить в случае нужды управление у автопилота. Дэнни сжался на сиденье рядом с ним. Ну почему я не захватил с собой хотя бы какую-нибудь книжку! — повторял про себя мальчик одно и то же. Тогда бы мне не пришлось сидеть здесь и таращиться в иллюминатор на то, что лежит там — снаружи.
— Великолепно, как считаешь? — сказал О'Малли своему спутнику. А Дэнни еле удержался от того, чтобы не выкрикнуть ему прямо в лицо:
— Нет, это ужасно! Неужели вы не понимаете, как это отвратительно!
Небо над ними было перламутрово-серого цвета, и только на востоке пятнышко света говорило о том, что там скоро появится солнце. Внизу громоздились горы — необычайно высокие, особенно в непосредственной близости от мест, заселенных человеком. Их вершины терялись в небе. Потом горы резко снижались, превращаясь в дикий лабиринт утесов, ущелий, каньонов, огромных затопленных туманом долин, расселин, где сталью отсвечивали обнаженные лезвия рек, крутых обрывов, где черные горные породы прорезались белой проволокой водопадов. А впереди лежали предгорные холмы, за которыми еще западнее начинались прерии, тянущиеся до самого круглящегося горизонта. Там бушевали бури, крутилась белая кипень облаков, в которых полыхали и гасли молнии, там свирепствовали безжалостные ливни, гонимые сильными, но медленными штормами с низин. Краски отличались большим разнообразием — растительность покрывала все, кроме самых каменистых вершин. Но преобладали тона голубовато-зеленые, коричневатые, желтоватые, которые глазам Дэнни представлялись столь же мрачными, как и одноцветная пелена над их головами. Даже всплески крыльев миллионоголовых косяков птиц, трассы которых они пересекали, заставляли его думать только о том, как чужда ему вся эта жизнь, кипящая внизу.
Взгляд О'Малли снова остановился на мальчике.
— Жаль, что тебе все это не по душе, — пробормотал он. — Это ж твоя страна, верно? Ты приспособлен к ней так, как я никогда не смогу приспособиться.
— Не нравится, и все тут, — выдавил из себя Дэнни. — Не будем говорить об этом. Пожалуйста, сэр, не надо.
Если мы станем разговаривать, мне не удастся спрятать от него правду, я задрожу, начну заикаться, не смогу скрыть страх, который сейчас леденит мои ладони и подмышки, который течет у меня из носа; и все вырвется наружу, и он увидит, что я просто трус. О Господи, как я боюсь! Может, я даже расплачусь, и отец будет краснеть за меня. Отец, мой отец, который пошел за мной в тот низинный ужас и выхватил меня из рук смерти.
Этот страх беспочвен, уговаривал себя Дэнни. Он повторял себе это год за годом, когда сон, или телепередача, или чье-то нечаянное слово переносили его ночью в те же джунгли. Это было как клеймо, которое носишь всю жизнь. Нет, не жара, не влажность, не сумрак. И не голод и жажда (желудок все-таки заставил его есть какие-то фрукты, которые не походили на известные ему ядовитые). И не шорохи, не потрескивания, не стрекотание, не рев и завывания, даже не маниакальное хихиканье. Все это было спасением от оглушающей тишины. И не та зубастая тварь, которая гонялась за ним, и даже не… нет, даже не та гигантская хищная птица, чей разинутый клюв был нацелен на него. Страх заключался в самой бесконечности этих джунглей, через которые он плелся часами, складывавшимися в дни и ночи… особенно в ночи…
Иногда Дэнни казалось, что какая-то часть его так и не вернулась домой, что она навеки обречена скитаться где-то там, плача среди высоких древесных стволов.
Нет,Лты слишком впечатлителен, бранил его разум еще до того, как он нашел убежище в собственном доме, в своей родной Верхней Америке.
Когда наступал день, небо тут было необыкновенно синим и ясным, оно просто сверкало после ночной темноты с ее звездами и зорями; все было омыто чистыми дождями, а если и приходил оглушительный ливень, то и он был бодрящим. А зимой на землю ложилась белая незапятнанная пелена. Поля пшеницы отливали золотом, когда легкий ветер гладил их, цветочное многоцветье раскрывало чашечки под звонкие птичьи трели. И еще туг были никем не покоренные холмы для восхождения, леса, распахнутые навстречу солнцу. Были реки, чтобы плавать, испытывая тысячи прохладных ласковых прикосновений, или чтобы грести, а потом пустить лодку на волю течения куда глаза глядят, наслаждаясь сладостным покоем. И была ширь озера Олимп — всего в двух часах лета на аэробусе, что было вполне доступно в любое свободное от занятий или от работы в поле время. Дело стоило того — там был шлюп, который они построили вдвоем с Тоширо Хираямой. Были даже опасности, когда налетевший неожиданно шторм чуть не утопил их. Но даже это было прекрасно — и вызов, брошенный им, и доказательство, что они опытные мореходы и прочно встали на путь, который сделает их мужчинами… хотя, конечно, вряд ли следует рассказывать родителям о том, как близко к краю они подошли…
И всего этого я должен лишиться. Только потому, что у меня не хватило мужества признаться: меня до сих пор терзает страх. Неужели до сих пор? Ведь в последнее время кошмары, которые мне снятся уже много лет, стали не так страшны.
Да и задача, поставленная перед ним, вовсе не обязательно окажется невыполнимой, говорил он себе. Нет, «самом деле, вовсе не обязательно. На этот раз с ним будет рядом сильный и опытный спутник, у них есть радиосвязь с миром людей, будет хорошая еда, одежда и оборудование, а там и быстрое возвращение домой, как только работа будет закончена, обещанная высокая плата за нее и еще более щедрые премиальные. И все, что мне нужно сделать, — это прожить несколько тяжелых, полных неудобств дней. И ничего больше. Ничего. Господи, да, может быть, такая жизнь поможет мне стряхнуть с себя остатки детских страхов. Но сюда я больше все равно никогда не вернусь.
Он поудобнее устроился в своем кресле, подтянул ремни безопасности и постарался расслабиться.
Их машина — большой грузовой самолет — почти полностью загромоздила лужайку, на которую они сели. Высокие, с листьями, похожими на вайи папоротников, голубовато-зеленые стебли — растения из того многочисленного и плохо изученного семейства, которое невежественные колонисты нарекли просто „травой“, — почти полностью скрыли колеса и даже большую часть поплавков. Стеной стояли деревья, окружая лужайку со всех сторон. В большинстве это были так называемые „золотые деревья“ с рыже-красной корой, но кое-где виднелись тонкие, с перистой листвой мыльные деревья, мрачные псевдососны — приземистые колючие гномики. Меж древесными стволами переплетение кустов и лиан образовывало сплошную массу — оно было похоже на толпу, ожидающую немедленной атаки. Несколько метров вглубь, и в лесном сумраке многие миллиарды листьев сольются в сплошной зеленый фон, на котором не увидишь хоть сколько-нибудь различимые тени. Какие-то инсектоиды яркими вспышками пронзают вечный сумрак. Где-то вверху хлопают крылья — что-то огромное бьется в этой непереносимо давящей атмосфере. Жизнь здесь отличается от той, что существует в Верхней Америке, вернее, она не имеет с ней ничего общего. Там и тут среда обитания слишком различна.
В воздухе не ощущается никакого движения, он был жарок и тяжел. Полно запахов — отвратительных, сладких, резких, горьких, а главное — ничем не похожих на запахи дома. Звуки необычайно громки — щебет, шелест, жужжание, шорохи, журчание воды, шаги, — и на этом фоне первые неожиданные звуки человеческой речи.
Дэнни делает вдох, другой. Жилы на шее напрягаются, но он все же заставляет себя оглянуться. Каким бы страшным ни выглядел этот куст, но он не прыгнет на меня и не укусит. Надо почаще напоминать себе об этом. Немного помогало и то, что они постепенно повышали давление в кабине, прежде чем решились выйти наружу: у Дэнни была возможность дать своим легким и кровеносным сосудам привыкнуть к новым ощущениям.
