Владимир Михайлов - Властелин
– Вот как… Пожалуй, вы правы. Но разве вам не хочется, чтобы ваш сын – а Изар уж позаботится, чтобы родился сын, на то у нас есть медицина, – чтобы ваш сын стал Властелином?
– О, только не это!
– Протестует ваша скромность? Я ведь вижу, что вы скромница.
– Может быть… но не это главное. Я не хочу… не могу представить, что мой сын со временем будет вынужден убить своего отца… что его с раннего детства будут приучать к этой мысли и обучать тому, как душить людей… Что придет час, когда он должен будет изнасиловать какую-то женщину, которую мне уже сейчас жаль, хотя она, наверное, еще не родилась на свет…
– М-да… Вас, пожалуй, можно понять.
– А разве вас такие мысли не приводят в ужас?
– Веселее мне от них не становится… Хотя, откровенно говоря, я как-то не задумывалась об этом всерьез. Ведь ко всему привыкаешь, особенно когда знаешь, что так происходит в каждом поколении. К любому свинству можно привыкнуть, если оно освящено веками и если тебе с детства внушали, что иначе просто не бывает, не может быть.
– Но ведь это и в самом деле чудовищно!
– Наверное… наверное, вы правы. Ну что же: до следующего сеанса пройдет еще много, очень много времени… а там видно будет. Однако вы заставили меня думать об этом – теперь такие мысли обязательно будут лезть в голову… хотя сегодня есть дела поважнее. Я рада, что вы пришли – мне приятно говорить с вами, да и полезно, наверное… Леза, что с вами: вы себя плохо чувствуете?
Лезе и на самом деле стало казаться, что с нею происходит что-то странное. Последние слова Ястры доносились словно из другой комнаты или даже с улицы – они звучали далеко-далеко… Ее одолела вдруг неудержимая зевота, глаза стали закрываться сами собой. Она нашла силы, чтобы лишь пробормотать:
– Простите… Да, со мной что-то творится… Не беспокойтесь, это, наверное, сейчас… пройдет… я никогда…
И, уже совсем засыпая, она услышала последнее:
– Великая Рыба, что за свиньи эти мужчины! Ведь решено было не так…
Вот что вспомнилось ей сейчас. Больше как будто ничего не произошло. Во всяком случае, не осталось в памяти ни единого обрывка даже, какой позволял бы думать, что Леза потом пришла в себя, покинула Жилище Власти – сама или с чьей-то помощью. Это заставляло решить, что никаких других событий не было. Уснула там, за столиком – и проснулась в этой вот комнате.
Быть может, ее усыпили? Так бывает в романах. Однако Леза вовсе не была уверена, что к тому, что пишут в романах, следует относиться с доверием.
Все было непонятным сейчас – кроме одного: ее судьба, видимо, сделала еще один резкий поворот. Неясно только – в какую сторону. Хотя ничего не указывало на то, что поворот был к лучшему. Потому что лучшего, чем было, просто нельзя было представить.
Леза встала. Сделала несколько нерешительных шагов. Ноги еще дрожали, но уже держали ее. Она отворила дверцу шкафчика. Он был пуст. Осмотрелась повнимательнее. Нет, больше в комнате не было ничего такого, что нуждалось бы в исследовании. Кроме узкой дверцы в дальней стене. Леза заметила дверцу не сразу: она ничуть не выдавалась и была выкрашена точно так же, как и стены. Но маленькая круглая ручка выдавала ее. Наверное, там помещались необходимые удобства, какие предоставляются даже арестантам. А это определение, кажется, сейчас как нельзя лучше подходило к ней.
Леза потянула ручку на себя, потом толкнула – но без результата. Тогда она попыталась повернуть ручку, и дверца отворилась, словно только того и ждала.
За ней начинался небольшой и слабо освещенный коридорчик, в котором были еще две дверцы. За одной, как она и предполагала, оказался туалет. Она отворила другую.
За другой дверью Лезе открылась длинная и узкая комната, уставленная вдоль длинных стен стеллажами, а у коротких стояли высокие, до самого потолка, шкафы. Полки были завалены увесистыми, аккуратно связанными пакетами и картонными коробками, на каждом пакете и на каждой коробке виднелись буквы и цифры, обозначавшие неизвестно что. И пакеты, и коробки были покрыты толстым слоем сухой пыли. Леза приоткрыла одну из коробок. В ней были бумаги, старые бумаги, желтые от времени и ломкие. Бумаги ее не интересовали. Она отворила один из шкафов. Там тоже стояли коробки, картонные и деревянные, с такими же обозначениями. Нет, в комнате не было ничего интересного.
Леза вышла из комнаты, притворила двери и в туалете вымыла руки. Полотенца не оказалось, и она держала ладони на весу до тех пор, пока они не высохли.
Очевидно, подумала она, ее не собирались держать тут долго. Потому что убить ее, наверное, не хотели, – хотели бы, так и убили бы уже, – а если бы решили заключить ее на продолжительное время, то хоть полотенце повесили бы, дали какое-то белье, одеяло… И, кстати, подумали бы о том, что ее нужно и кормить.
Вот именно. Леза почувствовала, что не прочь была бы что-нибудь съесть. Наверное, немало уже времени прошло после той чашки кофе, если она успела проголодаться.
Но сейчас, понимала она, не в ее силах было изменить что-либо. Надо было только ждать. С ранних лет она знала, что судьбе нужно покоряться: все равно она сильнее. Судьба любит спокойных и умеющих ждать. Такие в конце концов выигрывают. Им дают белье, приносят еду…
Она вспомнила, что не успела приготовить Изару ужин и он наверняка остался голодным. Ей стало очень жалко Изара. Обремененному множеством очень важных дел, ему теперь приходится еще и тревожиться о ней. Леза не сомневалась, что он тревожится. Жаль, что ему неизвестно, что с ней случилось и где искать ее.
Она снова села – ничего другого не оставалось – и стала грустить об Изаре. Как и всегда, он оставался главным в ее мыслях. Не о себе же было ей думать: о ней наверняка думают те, кто с нею так поступил. Нечестно.
Наверное, сейчас время обеда. Какого дня? Скорее всего все-таки завтрашнего, подумала она, непроизвольно ощущая себя еще в том дне, когда все произошло – вероятно, во вчерашнем, но для нее он был пока что сегодняшним.
Потом от мыслей об Изаре она перешла ко вчерашнему-сегодняшнему разговору за чашкой кофе и решила, что Ястра, в общем, неплохая женщина, хотя в жизни ей, конечно, пришлось нелегко и это не могло не повлиять на нее.
Она вспомнила Задиру и решила, что он тоже хороший человек, хотя сначала и трудно было в это поверить.
Вслед за ним пришел черед того человека, которого она увидела у Ястры. Кем он приходился Жемчужине? Она не могла назвать его мужем, так же как, разговаривая сама с собой, никогда не называла себя женой Изара: знала, что это не так. Кем же был тот мужчина? Любовником? Если ее, Лезу, недоброжелатели могли бы назвать содержанкой Изара, то как можно было назвать этого? Содер… Содержимым, вдруг подумала она и невольно рассмеялась. Это и правда было смешно: содержимый человек!..
И, кажется, назвав его так, она накликала его приход. Потому что сейчас же – словно только того и ожидали – за дверью послышались шаги. Негромкие, спокойные. И Леза почему-то сразу подумала, что приближается именно содержимый человек. И не ошиблась.
Металлически щелкнул замок, и он вошел. Леза невольно встала, хотя и не считала, что человек этот по уровню выше, чем она. Он жестом показал ей, чтобы она села, и сам огляделся – но не нашел ничего, на что мог бы присесть. А пристраиваться рядом с ней на кушетке не захотел, видимо, – то ли считал это для себя унизительным, то ли боялся, что она поймет это неправильно: ведь, по сути, она тут была целиком в его власти, и он, конечно, был сильнее.
Итак, он остался стоять у столика, посреди комнаты, внимательно глядя на Лезу. Потом улыбнулся – улыбка ей неожиданно понравилась – и снова сделался серьезным.
– Наверное, вы на нас в большой обиде, – сказал он. – Сейчас я постараюсь все объяснить вам. Но прежде познакомимся. Меня зовут Ульдемир. Я советник Жемчужины Власти.
Он говорил свободно, но с уловимым акцентом. Возможно, так говорили в каких-нибудь дальних донкалатах. Но речь его была речью образованного человека, и это позволило Лезе почувствовать себя более спокойно: она считала, что люди образованные не любят делать зло – хотя в этом была, к сожалению, далека от истины.
Представившись, он сделал паузу, – как будто ожидая вопросов. И Леза действительно спросила:
– Вы ее любите?
Он сперва высоко поднял брови, потом засмеялся:
– Вопрос на засыпку… Думаю, что да.
– Разве об этом нужно думать?
– Бывает и так, – сказал он. – Обо всем в жизни приходится думать. Вот вы наверняка успели уже многое передумать, оказавшись здесь.
– Нет, не очень, – сказала она. – Я недавно проснулась.
– Да, мы усыпили вас основательно, – признался он, хотя, кажется, без особого сожаления.
Так она и предполагала: если она не станет задавать главных сейчас вопросов, он сам заговорит об этом, и для нее так будет лучше.
– Да, – сказала она в ответ, – мне показалось, что кофе был с привкусом. Но я подумала – может быть, она так его готовит.
