Денис Ватутин - Легенда вулкана
Кадык сказал, что нас накормят лучше всех, и буквально растворился в этой толчее.
Когда большая часть людей вышла, поднялись и мы с Ириной.
Снаружи, среди бурлящего столпотворения, стояла черная прокопченная бочка с торчащей вверх трубой. Полевую кухню обслуживали два бойца, наливали всем в свою посуду ароматную похлебку: ветер доносил дразнящий запах копченостей.
В некоем нестройном подобии очереди, напоминающем анатомическую схему расположения кишечника, махал нам рукой и озирался Кадык, посчитавший себя нашим покровителем. Он уже занял нам очередь и теперь ругался с охранниками по поводу того, что он нам занял. Игнорировать было нереально. Как ни странно, но охранник в конце концов кивнул и отошел в сторону, — видно, и правда этого парня знали здесь.
— Ну где вы ходите, блин, — проворчал Кадык, — ко мне тут уже набиваются всякие… Вы не бухали?
Вдоль очереди из разношерстной публики ходило трое охранников с ручным цербером на поводке, который периодически злобно порыкивал. Они были без шлемов и коротко стриженны. На их рукавах были черные повязки. Они светили стоящей в очереди братии в лица фонарями и, если находили пьяного, выталкивали его пинками под злобное гавканье собаки, невзирая на жалобные причитания.
Когда они подошли к нам и довольно бесцеремонно направили луч света на нас с Ириной, Кадык немедленно сказал, что мы его друзья и чтобы нас не трогали.
Потом он наклонился к одному из черноповязочников и что-то тихо шепнул. Тот кивнул и ушел. Вернулся он спустя пару минут и сунул мне в руки весь во вмятинах почерневший старый алюминиевый чайник.
— Держи, вам с дамой на двоих, — буркнул он.
Я сказал всем «спасибо», что, кажется, вызвало недоумение, и уже через несколько минут в этот чайник щедрый черпак кашевара налил нам вкусного дымящегося супа.
Я не знаю, чем это они его приправляли, но такой вкусной свиноконины с концентратами и даже сушеными овощами я ни разу не пробовал. Это даже не отдавало обычным глютоматом.
Правда, Ирина некоторое время отказывалась есть из чайника, мотивируя это тем, что посуда наверняка не прошла должной санитарной обработки. Но Кадык заверил, что перед карантинной зоной все дезинфицируют, такой порядок. В такт своим словам он убежденно кивал.
Потом мы с Ириной и Кадык курили, сидя на куче труб за вагоном, а он нам травил зэковские байки. Ирина же с таким любопытством разглядывала этого представителя местной фауны, что я даже незаметно пихнул ее ногу коленом.
Потом вернулись в вагон. День уже вступил в свои права, и всем полагалось спать. Свет притушили, и от этого стало не уютнее, а только мрачнее. Я устроил Ирину на верхнем ярусе, пытаясь убедить себя, что поспать просто необходимо, даже в таком бедламе.
Я аккуратно сложил бронежилет, положил сверху сумку, вынув оттуда все металлическое и рассовав по карманам, после чего попытался лечь на это головой, глядя на черные решетки тусклых ламп.
Я вновь вознес молитву всем богам, в которой пытался попросить что-то вроде тишины, избавления от неприятностей, и, в частности, говорил, что ту долю удачи, которая мне выпадала последнее время, я, кажется, уже честно и с «горкой» отработал…
За этим внутренним монологом меня и сморила чуткая дремота. Мне казалось, что я не сплю, а лежу, слегка прикрыв веки, упираясь взглядом в эти зарешеченные фонари…
Мне то ли снились, то ли вспоминались какие-то глюки, гомон вокруг превращался в рокот винтов вертолета, а когда кто-то вскрикивал во сне, ладонь сжимала приклад лежащего рядом автомата.
Но, видно, боги услышали мои мольбы: мне показалось, что не прошло и получаса, как меня разбудил громкий окрик.
— Кто на поезд до Гордии? Поезд раньше идет! — гаркнул вошедший часовой. — Готовность пять часов!
Ну вот и спрашивается: почему нельзя было сказать это хотя бы часа через два, через три? И что это такое случилось с Марсом, что поезда тут стали не задерживаться на день, а, наоборот, приходить на день раньше? Конечно, я с удовольствием променяю досуг в этом концлагере на увеселительную поездку в сторону Олимпа, но отчего-то сердце мое учащенно забилось, и уснуть уже не вышло. Я начал замечать некую цикличность в своих настроениях: после стресса всегда наступает шок, некое отупение органов чувств, затем какое-то немного истеричное веселье, а потом некая философская отстраненность с легким ироническим оттенком, подернутая призрачной дымкой мизантропии, — что это, как не затухание нервного импульса в глобальном понимании этого понятия?
Я отвинтил крышку фляги и сделал несколько крупных глотков. Рядом раздавался хрипящий клекот, который издавал во сне Кадык. Кто-то громко выпустил газы.
Марс приучил меня к терпению, спокойствию и умению переключать свои мысли в любой обстановке. В туловище стало приятно тепло. Даже как-то уютно: я представил, как мы сейчас выйдем на холодный ночной ветер с Ярдангов и как придется проникать в поезд, скорее всего отдав все, что у нас с собой, и еще как-то выкручиваться, уговаривать и располагать к себе проводника или машиниста, хоть и было мне это не впервой. Я очень рассчитывал на последнюю плитку шоколада из пилотских запасов, хотя так мечтал сберечь ее для Иры…
Все так и было — полусонных людей под лай собак и окрики часовых вывели на освещенный участок платформы перед пакгаузом и попытались построить в две шеренги.
Мы с Ириной напоминали сиамских близнецов, согревая друг друга в обнимку.
При всем при этом побег Кадыка из своей зоны принудительных работ выглядел до крайности прозаичным — он всю дорогу семенил за нами, пригибаясь под тяжестью двух внушительных узловатых тюков, принадлежавших толстой старухе, поминутно причитая:
— Куда ставить, бабуля? Может, ты присядешь? Не устала, арка ты моя железобетонная! Да я-то крепче дромадера, я тебя еще понесу!
Не знаю, как уж они там договорились, но бабка крыла его отборными ругательствами, изредка называя его «племянничком», а нас почему-то «дармоедами».
Перед выходом на платформу, когда все показывали жетоны удостоверений, Кадык коротко пожал проверяющему часовому руку, а вслух громко сказал:
— Как приедем, мы тебе напишем, вот только наших молодоженов устроим!
Я чувствовал, что мы с Ириной являемся частью некоего преступного плана, но, честно говоря, мне было уже плевать…
Где-то вдалеке раздался низкий рокочущий гудок, эхом отразившийся от глинистых холмов, пробежавший волнами низких частот над самой землей. Станция «Востока» ответила двумя короткими высокими сигналами.
И вот через несколько минут в перспективе переплетающихся стрелок из-за поворота дороги, того самого, со склоном холма, от которого я на дрезине увидел корпуса «Востока», там, в этой мглистой рельсовой дали, зажглось яркое пятно света.
Оно слегка сместилось вправо и начало медленно расти. Вновь раздался гудок локомотива, но уже ближе — он входил в стрелочную зону. Ветер донес тихий шум и постукивание колес.
Яркий пучок света стал еще сильнее, и под ним стали видны еще два огонька — это были фары.
Я даже оцепенел на какое-то время, завороженно вглядываясь во мглу марсианской ночи, которую озарил этот свет, как мне казалось, свет надежды. Это было словно избавление, спасение от всех бед и несчастий, надежда на лучшее, жажда движения, — словом, все вместе это волновало и будоражило.
Меж тем уже отчетливо было слышно рокот мощных дизельных двигателей и лязг колес многотонного состава. В свете станционных прожекторов возник тупой бронированный нос локомотива, увенчанный ярким фонарем. Над самыми рельсами у локомотива висел здоровенный ковш, повернутый чуть наискось, напоминая то ли совковую лопату, то ли стальную бороду.
Поезд опять дал гудок, но уже короткий, а шлагбаум перед станционной вышкой медленно ушел вверх.
Так же медленно и как-то величаво состав подъезжал к платформе. По стрелкам уже шагали станционные рабочие, обслуживающие поезда.
Локомотив повернул на дуге рельсов к платформе, грохоча по перемычкам стрелок, и, выпустив черное облако выхлопа и поскрежетав тормозами, стал медленно гасить движение, подъезжая к платформе.
Громада его имела сзади кабину машиниста с узкими смотровыми блистерами и торчащей сверху пулеметной парой на вращающейся платформе. Черные вороненые стволы грозно смотрели вперед. Клепаная обшарпанная стена корпуса со входным люком и маленькой железной лесенкой проехала в нескольких метрах от нас. Запахло выхлопным перегаром, и в лицо дохнуло мазутное тепло.
За собой локомотив тащил шесть таких же обшарпанных вагонов, укрепленных под окнами стальными листами на огромных болтах, и одну платформу. Окна были покрыты толстым слоем прозрачного пластика, хотя сказать, что это мутная и дырявая местами субстанция была прозрачной, было бы не совсем верно.
