Денис Ватутин - Легенда вулкана
Наш провожатый махнул мне рукой, делая знак остановиться.
— П-приехали, — крикнул он не то нам, не то часовым у входа.
Мы собрали скудные пожитки и перепрыгнули на платформу пакгауза.
Нас окружил странный теплый запах. Пахло мазутом, сырым воздухом и чем-то терпко-пряным.
— Давай их на к-карантинку, понимаешь, Сид, — сказал он часовым.
Потом наш провожатый забрался в кабину дрезины, завел двигатель и, дав короткий резкий сиплый гудок, покатил куда-то дальше.
Один из часовых обыскал нас и досмотрел вещи, затем разрядил оружие и, возвращая его, рекомендовал им не пользоваться в карантинной зоне.
В сопровождении часового нас провели через пакгауз — пряный запах распространялся от каких-то ящиков, штабелями стоящих внутри. Мы вышли с обратной стороны. На большой бетонированной площадке, огороженной высоким сетчатым забором, по верху которого шла в несколько рядов колючая проволока, стояло буквой «П» три железнодорожных пассажирских вагона со снятыми колесными базами.
По периметру возвышались четыре вышки с часовыми. На двух вышках были прожекторы. Вокруг вагонов ходили вооруженные охранники. По центру стоял небольшой пластиковый сарайчик с грубо нарисованным на задней, обращенной к нам, стене красным крестом.
В полумраке виднелась висящая на сетке табличка: «Покидать карантинную зону без разрешения коменданта строго запрещается! Нарушители приравниваются к отморозкам! Стреляем без предупреждения!»
— Куда это мы попали? — растерянно спросила Ирина.
— Кажется, так у них выглядит зал ожидания, — не нашелся я что ответить.
Часовой, сопровождающий нас, повел к вагону справа и указал на дверь, мрачно буркнув под нос:
— Располагайтесь.
Окна вагона были заварены стальными листами, а по бокам шли двухъярусные нары, покрытые различной ветошью. Пахло хлоркой и потом, а под потолком горели три тусклых светильника, забранных толстой решеткой. На торчащих из стены кронштейнах висела засаленная спецовка и несколько горняцких касок.
Народу было не очень много, и мы без труда нашли место, где можно было присесть вдвоем. Это было на нижнем ярусе, между какой-то толстой старухой, обмотанной дурно пахнущими лохмотьями, и вертлявым субъектом в потертом комбезе химзащиты.
К нам подошел часовой и спросил, не нужно ли нам чего, — мы ответили, что пока нет. Он показал нам в конец вагона, произнеся одно лишь слово «туалет», после чего ушел.
Стоял шелест, было слышно чавканье, негромкое бормотание, кашель и отдельные реплики. У кого-то пиликала игровая приставка.
Ирина боязливо прижалась ко мне.
— А мы не заразимся? — спросила она, беспокойно оглядываясь по сторонам на чумазых, неопрятных людей, одетых во что попало.
— Ну видишь, как здесь все строго, — ответил я успокоительным тоном. — Скорей всего, конечно, нет.
— Как мы здесь два дня просидим? — В глазах Ирины проглядывала паника.
— Здесь гораздо приятнее, чем в подвалах у Дарби, с его бестиарием… — Я вздохнул, стараясь не встречаться взглядом с окружающими людьми, чтобы не привлекать внимания.
Ирина тоже вздохнула и уткнулась носом мне в плечо. Я ощутил ее горячее дыхание.
— Слышь, братишка, сигаретами не богат? — раздался слева сиплый голос парня в драном комбезе.
Его лицо пахнуло перегаром и запахом давно не мытого тела, сверкнуло несколько никелированных зубов сквозь потрескавшиеся губы, окруженные двухдневной серой щетиной, среди которой рядом с мясистым носом блестели воспаленные веки. Ирина вздрогнула. Я молча полез в карман и извлек сигарету из пачки, купленной на Горной.
— Спасибо, братан! — Он часто закивал, принимая сигарету. — Сам-то откуда?
— Я с Маринера, — со вздохом ответил я.
— А-а-а, — протянул он как-то отстраненно, чиркая пьезоэлементом.
На его руке красовалась расплывшаяся татуировка в виде головы в дорическом шлеме, напоминающей бога войны. На фалангах пальцев было наколото по одной букве, складывающихся в имя «СТЕН». Он явно был настроен на общение, а я — не особо.
— Тебя как кличут? — опять спросил он, заглядывая мне в глаза скорее внимательно, нежели заискивающе.
Я понял, что от него не отвертеться.
— Странный, — ответил я.
— Че-то я про тебя слыхал. — Он задумчиво прищурился. — А… ты из этих… из землюков… Я к ним нормально… Жиган ты, видно… Меня звать Кадык — я с Елизея…
Я рассеянно кивнул…
— Жесть тут, согласен? — Он отвернулся на секунду в сторону, чтобы сделать глубокую, шумную и жадную затяжку, будто он не курил очень долгое время, хотя весь вагон был подернут легким туманом табачного дыма.
Я опять кивнул.
Он некоторое время смотрел на меня изучающе, затем отвернулся и зачем-то кивнул, видно, каким-то собственным мыслям.
— Я сам-то на буровой работаю, — продолжил Кадык, глядя в сторону, словно обращаясь в пустое пространство, — тебе откроюсь, только молчи: решил я с кичмана[27] соскочить. Ты же поезд ждешь? А я типа на карантине: как поезд приедет, с тобой ломанусь…
— А как же ваша охрана? — я насторожился.
— Ты не кони — охрана подогретая[28], — он махнул рукой. — Я тебя не напарю, просто пристроюсь рядом на выход.
— Да мне-то что, — покачал я головой, — только не чуди…
— Да мне фраерить нет резона. — Он выпустил несколько плотных колечек дыма. — Время сейчас мутное: на киче краше, чем в бегах, но жизнь прижмет — беги вперед. Не стал бы я отсюда бечь, так здесь гниль пошла… Я скажу тебе так, кентуха[29]: они все брешут…
— По поводу? — вяло спросил я.
— Они говорят про какой-то грипп? — Он выпустил дым вбок. — А это с кадаврами проблемы — какой-то фраер цапанул их трупный яд…
— Какой там, к чертям, трупный яд? — не выдержал я. — Это же просто мутанты.
— Ты что, землюк, не в курсях? Это же порождения тьмы! — Он вытаращил глаза. — Они же, когда оголодают, людишек хавают!
— Слушай, Кадык, я хоть и землюк, но уже несколько лет в Охотниках — всякого поглядел. — Я снял с пояса флягу, которую успел наполнить еще в деревне, и, отхлебнув сам, предложил ему. — Ты лучше скажи, как тебя сюда занесло?
— Ни фига сложного. — Он ухмыльнулся и вновь кивнул сам себе. — С бригадиром повздорил на рудниках, в Елизее, побежал… а на Шалманке спалился… Я раньше мотористом на горнопроходном лазере был, а до этого вообще… на краулере механиком, а перед этим спортом занимался…
Он вдруг замолчал, некоторое время бросая в мою сторону беглые взгляды.
— А ты, это… А баба твоя? — спросил он с неожиданным интересом.
— Это моя жена, — сказал я, нахмурясь.
Кадык моментально сменил тему:
— Так вот, слушай, они там в шестой скважине нефть нашли, так в той смене четверо кадавров было. Какой-то газ оттуда похреначил, трупаки его обнюхались, и один из них бригадиру палец откусил, я реально видел, а тот потом… — Было ощущение, что он говорит сам с собой…
— Да уж ты бы молчал, черт, — астматически прокашлялась бабка справа, — хуже бабы базарной! Там мужика одного сваей придавило, так у него гангрена пошла…
— Старая ты шлюха! — почти ласково произнес свесившийся сверху толстяк с лицом, похожим на засохшую лепешку. — Что же ты людям плесень на уши сажаешь? Вирус там откопали, и все это знают, — а от этого вируса нормальные люди превращаются в кадавров…
— Цербер ты бешеный! — парировала бабка. — У меня в той смене свояченица диспетчером дежурила…
Я понял, что двух суток я тут точно не протяну: пальцы Ирины крепко впились в мое правое предплечье… Я взмолился всем марсианским богам, чтобы спокойно пережить все это…
Так вот мы и сидели в центре жаркой дискуссии. Версии выдвигались одна страшнее и фантастичнее другой, вплоть до того что были обнаружены останки марсианских фараонов, покрытые специальной вирусной суспензией, которая, соединившись с нефтью, стала молниеносно размножаться, заполняя корпуса буровой и растворяя в себе людей. Обещали, что скоро из города приедут паладины с учеными и «Восток» оцепят, а всех, кто там останется, будут использовать для экспериментов.
В особенно хлестких местах изложения событий Ирина сдавленно прыскала со смеху, зарывшись мне в плечо, чтобы никто не видел.
Я и сам с трудом сдерживал готовый вырваться из груди громкий истерический смех — настолько все это выглядело нелепо и гротескно.
Конечно, возможно, что на «Востоке» действительно образовался очаг серьезной эпидемии, и смеяться было не над чем, но эта буйная человеческая фантазия создавала ощущение какого-то изощренного соревнования воспаленных мозгов.
В дверях возник часовой, который громко крикнул: «Ужин!»
Все моментально забыли о смертельной эпидемии, загомонили, засуетились, загремели посудой, вынимаемой из грязных узелков. Проход между нарами моментально заполнился толкающимися людьми, которые переругивались, пытаясь протиснуться к выходу. Мы с Ириной подняли ноги, чтобы их нам не оттоптали.