Геннадий Прашкевич - Великий Краббен (сборник)
Вспомнив все это, Веснин все же не почувствовал облегчения.
И газовый шлейф под сосной снова начал прямо на глазах истончаться, таять, расползаться на туманные слабенькие волокна.
– Ты уходишь?
Иной не ответил.
– Я не успел спросить…
Ничего в ответ. Ни звука.
Но тогда зачем всё? – подумал Веснин с отчаянием. Зачем лещ? Зачем солнечная рябь в темной воде? Зачем жаркий свет, темные растения, люди, микробы, звезды, галактики? Зачем молнии, гром, сонное равнодушие Ванечки?
…выбери ответ сам.
– Но ведь для этого нужно пройти все семь ступеней.
Иной не ответил. Он гас. Он рассеивался на нежные струйки.
Реже вспыхивали зарницы, тускнело ночное небо, звезды терялись в лохмотьях наползающих с моря туч. Молния, непохожая на прежние, злобная, крючковатая, хищно скользнула над берегом, разрушив тьму.
И не было больше тишины.
И не было больше никакого иного.
Только стонала обожженная сосна, только надувались, хлопали, трепетали на ветру темные полотнища палаток. Нет ни на что ответа. Одному Анфеду повезло – не сломал ногу. Веснин прислушивался к первым робким падающим с небес каплям. О каком соавторе когда-то говорил мне Серов? Разве есть работы, выполненные кем-то без соавторов? Разве не был соавтором Колумба тот матрос, который первым крикнул с мачты: «Земля»? И разве не был соавтором Эрстеда тот студент, который первым обратил внимание великого физика на странное поведение стрелки компаса, случайно оказавшегося рядом с проводами, по которым пускали ток? И разве…
К черту! Веснин нащупал газетный кулек, лежавший рядом с надувным матрасом.
Всего лишь горстка обожженной земли для химанализа. Но разве можно подвергнуть химанализу душу? Еще не понимая, что он делает, Веснин запустил кульком в сосну. «Ты не поймешь ответа». Ладно. Пусть так. Но я доберусь до него сам!
Ударившись о сосну, кулек лопнул, сухая земля глухо осыпалась на обнаженные, расползшиеся вдоль тропинки корни. Веснину сразу стало легче. Он слушал, как стучат капли дождя, как душное напряжение медленно отпускает пересохшую землю. Он слышал, как закипают соки в тугих стволах, как успокаивается во сне тяжелое дыхание Кубыкина. Он даже Ванечку увидел – его птичьи аккуратные усики. И вот странно, впервые все это не вызвало в нем протеста.
То, что дождь начался, было хорошо.
То, что неудачник Анфед уберег ногу, было замечательно.
То, что природа начинает приходить в себя, было еще лучше.
Веснин сел и медленно развел руки в стороны. Как никогда он чувствовал прекрасную силу здорового тела, как никогда чувствовал – впереди у него еще не одна ступень.
И вздрогнул.
Откуда-то из дождя, из неясного шума, производимого ветром, бесцеремонно ворвавшимся с моря в сразу качнувшийся лес, донесся невероятный, то хрипящий, как труба, то срывающийся на фальцет голос Кубыкина. Веснин даже испугался: это что? Это иной вернулся?
Но нет. Это сквозь кусты ломился Кубыкин.
Начальник базы материл весь мир, он лез прямо сквозь колючий шиповник, он хрипел, как разъяренный бык. А, прорвавшись сквозь кусты, упал перед палаткой на колени. «Эй, писатель, идем!» И еще раз выругался:
«Идем, идем! Там Анфед сломал ногу!»
