Чайна Мьевиль - Посольский город
— Как ты его раздобыл?
— Перебрал все способы, — ответил Брен. — Подделку документов, взятку, запугивание, обман. Потом подкрался ночью. И увёл. Вот и всё.
— Наконец-то можно устроить настоящую проверку, — сказала я.
Брен достал из сумки чип.
— Вот, — сказал он. — Теперь этим парням будет чем взбодриться. Так что они не будут полностью зависеть от передач. И можно будет увести их отсюда.
— А всё-таки, для чего ты хочешь научить их лгать? — спросила Илл или Сиб. Я вытаращила на них глаза. Оказывается, они ничего не поняли. И связали свою судьбу с нашим планом только потому, что это был хоть какой-то план.
— Всё дело в том, что такое ложь, — сказал им Брен. — Как вы думаете, зачем нам уходить из города? — Они пожали плечами.
— Всё дело в том, как они воспринимают символы, — сказала я. — Я считала, что это невозможно изменить. И знаете, кто заставил меня передумать? Те ариекаи, которые уже это сделали. — Я показала на пленника. — Им удалось то, к чему Сурль/Теш-Эчер, Испанская Танцовщица и его команда стремились многие годы. Они открыли новый способ мышления. И теперь пользуются им для того, чтобы убивать нас.
Именно необычайная точность, с которой абсурды координировали свои нападения, и навела меня впервые на мысль. Они общались: как иначе можно было объяснить эффективность их убийственных операций? Оставшись без языка, они не могли оставаться без общности, и они строили её, даже если сами не отдавали себе в этом отчёт: каждый, наверное, считал себя обречённым на одинокое мщение, хотя убийства, которые они совершали коллективно, эту веру опровергали.
Я видела их жесты. Видела, как показывают грудными крыльями их командос или командиры. Абсурды придумали обозначать объект, тыкая в него кончиком крыла. Так они изобрели понятие «тот». Причудливому выступу тела, протянутой вперёд конечности они дали власть означать. И в этом крылся ключ. Из «того» родились другие беззвучные слова.
Тот. Тот? Нет, не тот: вон тот.
Каждое слово Языка значило только то, что оно значило. В нём не было места для полисемии и двусмысленности, а заодно и для других тропов, которые делали языками другие языки. Но идея «тотности» повёрнута во все стороны: она пуста, её можно наполнить любым содержанием, превратить во всеобщий эквивалент. «Тот» всегда заключает в себе и другого, не того. Избрав путь молчания и одиночества, абсурды произвели семиотическую революцию и породили новый язык.
Он был примитивен и не знал иного времени, кроме настоящего. Но его первичное, изначальное слово было двояким: оно подразумевало тот и не-тот. Из этого примитивного вокабуляра, из движущей силы содержавшегося в нём противоречия возникли другие понятия: я, ты, они.
Созданный ими код в корне отличался от точного изображения, к которому они привыкли с детства. Но аномальным был как раз Язык: новый примитивный способ изъясняться, топоча ногами и шевеля пальцами, был ближе к человеческой речи и приходился, по крайней мере, двоюродным братом большинству языков всех мыслящих тварей, разбросанных по бескрайним просторам иммера.
— Мы никогда не могли научиться говорить на Языке, — объяснила я. — Мы только притворялись. А абсурды научились говорить, как мы. Ариекаи в этой комнате хотят лгать. То есть иначе думать о мире. Не указывать на вещи: обозначать их. Я считала, что это невозможно. Но поглядите. — Я показала на того, кто хотел меня убить. — Именно это они и делают. Каждый раз, указывая на что-то, они обозначают. Знание далось нам дорогой ценой. Зато теперь можно не сомневаться, что ариекаи способны обозначать. И научить их этому, не отрывая им крылья, — значит научить их лгать.
— Сравнения приводят к… трансгрессии. Потому что могут отсылать к чему угодно. Даже несмотря на то, что в Языке всё буквально. В нём всё есть только то, что оно есть, и всё же я могу быть живым или мёртвым, звездой или партой, рыбой, чем угодно. Сурль/ Теш-Эчер понял, что так Язык стремится вырваться за свои пределы. Начать означать. — Вот почему он выбрал такую необычную стратегию лгать через нас. Я не взяла с собой книги Скайла, но я долго сидела над ними, училась по ним и спорила с ними и теперь знала, что мне нужно. — Им понадобилось причинить мне боль и накормить меня для того, чтобы я стала произносимой, потому что это должно было быть правдой. Но то, что они говорят теперь через меня… Это тоже правда, потому что они создают её сами.
— Сравнения — это выход. Дорога от называния к обозначению. Просто дорога. Но мы можем подтолкнуть их к ней, помочь им сделать первый шаг, и они пойдут. — Чем дольше я объясняла, тем лучше сама понимала, что говорю. — Пойдут туда, где буквальное становится… — Я запнулась. — Чем-то новым. Если сравнения хорошо справляются со своей задачей, они всегда становятся чем-то другим. Мы говорим правду потому, что сами становимся ложью.
Никаких парадоксов, хотелось сказать мне; это не парадокс, не нонсенс.
— Я больше не хочу быть сравнением, — сказала я. — Сделайте меня метафорой.
Часть восьмая
ПЕРЕГОВОРЫ
24
Мы слышали странные звуки и видели воздушные суда, покидавшие Послоград и город. В основном это были корвиды — сочетания биомеханических и бескровных технологий. Встречались среди них и покрытые шипами громадины размером с собор, старше, чем сам Послоград.
— Глазам не верю, неужели им удалось поднять их в воздух, — сказала я.
— Они не такие свирепые, какими кажутся, — ответил Брен. — Раньше это были исследовательские суда. Комедия! Даже, скажем это шёпотом, со всем арсеналом Бремена у нас нет шансов.
Когда-то вместе со своим двойником Брен работал в отделе тайных договоров. Там разоблачали шпионов и двойных и тройных агентов.
— Уайат был умён, — сказал он. — Он говорил о том, что было в его распоряжении, ровно столько, чтобы от недосказанности становилось страшно. Но это была ерунда.
Флот, тяжко покачиваясь в воздухе, улетал со своей безнадёжной миссией. Сняв эоли в комнате, которая выдыхала кислород, и поглядев на ждавших меня ариекаев, я поняла, как сильно я устала, и закрыла глаза.
Наш собственный побег из города оказался непростым: мы, четверо людей и ариекаи, с трудом вели нашего абсурдного пленника, одни тащили его вперёд, другие толкали сзади. Силища у него была неимоверная. Нам то и дело приходилось пропускать через его кандалы заряд и тянуть его, пока он не опомнился.
— Давайте бросим его, — предложила Илл.
— Нельзя, — ответил Брен. Он усерднее всех нас старался вступить с ним в контакт на каждой остановке. Но и он не преуспел. Пленник на него даже не глядел, сосредоточив всё своё яростное внимание на ариекаях-наркоманах.
— Они идут в бой, — сказал Брен, указывая на небо. — В этом нет смысла, и всё же я испытываю к ним некоторое уважение. ЭзКел будут драться. — Попытки устроить переговоры были обречены с самого начала, и армия абсурдов приближалась. Терранцы покидали аванпосты пахотных земель вокруг города и стекались к Послограду. Многие из них не вынесли тягот пути, и их тела в костюмах и биомашинах разлагались повсюду, превращаясь в труху, которая не удобрит здешнюю почву.
— ЭзКел не знают, удастся ли им войной проложить путь к спасению. — Как будто драчливостью можно было победить простую логику цифр.
— Надо отдать им должное, — сказал Брен. — ЭзКел будут на поле боя. Это Эз настоял. Дружеским пирушкам пришёл конец. Дома всё… плохо. — Я отсутствовала всего несколько десятков часов, но за это время успело наступить похмелье. Бедный Послоград.
Мы старались выбирать окольные пути, но нас было слишком много для того, чтобы остаться незамеченными. Мы полагались на хаос, который усиливали друг в друге город и Послоград. Мы ползли по туннелям из костей, зарядом приводя своего пленника в состояние бесчувствия, стоило нам завидеть патруль из ариекаев, людей или из тех и других, которые очищали улицы, отстреливая впавших в безумие.
Прячась за занавесом из кожи, мы с болью наблюдали, как насаждали жестокий порядок констебли нашей расы и ариекаи. ИллСиб то и дело шёпотом напоминали Испанской Танцовщице и его друзьям, чтобы те сохраняли тишину. Я бешено махала на них руками, чтобы они заткнулись, но они меня, разумеется, не понимали. Новые летательные аппараты проносились над нами. Мы прятались от солдат, идущих на фронт.
Я не переставала учить. Мы старались оградить наших ариекаев от звуков, которые неслись из громкоговорителей, когда передавали речи ЭзКела (в записи): забирались в какую-нибудь нору и давали им слушать принесённые с собой чипы, и тогда они ловили кайф и торжествовали от того, что им удалось победить диктаторские ритмы ЭзКела, пока их сограждане самозабвенно топали под их команду. Не знаю, как они вели учёт того, кто из них какой чип уже слушал и, значит, не будет на него реагировать.
