Йэнна Кристиана - Эмигрант с Анзоры
Мне казалось, что Пати именно это и может заинтересовать. Я рассказывал о людях Квирина – как они живут. Какие они... талантливые, умные, добрые. Какие у них семьи, как они любят детей. Пати слушала, как мне показалось, доброжелательно.
– Зачем ты прилетел сюда? – спросила она, когда я выдохся.
– За тобой, – ляпнул я. Тонкие изогнутые брови взлетели вверх. Недоуменно.
– Ну... если ты захочешь, – поправился я, – и вообще... я скучал по Анзоре. Мне нельзя здесь появляться, но... очень хотелось увидеть. И ты... если хочешь, Пати, я заберу тебя на Квирин. Хоть прямо сейчас.
Она смотрела в сторону.
– Зачем ты вернулся? – повторила с грустью. Я не знал, что ей ответить.
Глупо как-то... зачем, действительно, я прилетел? Она давно меня забыла. И для меня она уже – совсем чужой человек. И я для Лервены, для Лойга... кто я – предатель, отверженный. Как это глупо...
Я соскочил с трубы.
– Если хочешь, Пати, я уйду.
Пати резко обернулась – карие чистые глаза смотрели с непонятным укором.
– Ланс, – она назвала меня уменьшительным именем, и это было приятно, – неужели тебе не хотелось бы вернуться в Общину?
– Но, Пати... как же я могу вернуться? У меня и номера нет. Я преступник.
– Это не так, – сказала она страстно, – номер можно сделать новый, да и какое он имеет значение? Конечно, будет расследование, но... в конечном итоге ты вполне можешь вернуться. Даже в нашу Общину... но даже если не в нашу – неужели ты не понимаешь, что так лучше... с коллективом. Всем вместе.
– Пати, о чем ты говоришь? – изумился я, – меня расстреляют. Это же ясно.
– Нет, – возразила Пати, – Зайнеке несправедливый человек, но ведь тебя отправят в столицу, вероятно... и там разберутся!
– Ну нет, – я покачал головой, – извини, но ради Цхарна я жизнью рисковать не хочу.
– Ну, Цхарн, – Пати покачала головой, – это все лозунги. В них можно верить, можно не верить. А самое главное – то, что мы все вместе. Ну как вы живете на этом Квирине? Чего ради? Зачем? Вы же – каждый сам по себе. Вот ты говоришь – детей растить... а зачем их растить, если не для общины, не для коллектива? Просто – как животные? Ну ладно, Ландзо, я тебя могу понять... ты просто боишься. Может быть, ты прав. Но вообще-то... Ну скажи мне, ты вот сам-то, своей совестью понимаешь – как нужно жить?
– Не знаю, – сказал я, – я уже ничего не понимаю.
– Ты сказал, что ты вроде охранника. Наша охрана служит Цхарну и Наставнику... а ты кому служишь?
Я задумался – в самом деле, кому я служу?
Непонятно. Зарплату получаю, вот и работаю. Но ведь Оливия сказала тогда: они не могут понять, почему мы служим. Выходит – все-таки служим. Кому?
– Не знаю, Пати... наверное, людям. Квирину. И вообще – людям, – поправился я, вспомнив олдеранок Итиль и Чинзи.
– Людям... это хорошо. Но... ведь должно быть что-то высшее? Люди не могут быть самоцелью.
Она была права. Тем более – для меня. Я не так уж люблю людей. Ну, своих друзей – да. А к большинству я просто равнодушен. Некоторых ненавижу. Нет, не могу сказать, чтобы именно любовь к людям была причиной моих поступков. Тогда – что? Я не хочу, чтобы кто-то страдал. Это да. Но это слишком примитивно. Я хочу, чтобы у всех все было хорошо, и ни у кого, по возможности, не было плохо. При том, что к людям я равнодушен... нет, слишком уж это сложно. Философия какая-то.
– Ты видишь, Ландзо, у вас все иначе... ты знаешь, я счастлива, что родилась и живу здесь. У нас есть Цхарн, у нас есть Община. Мы никогда не чувствуем себя одинокими. У нас есть смысл жизни!
Я вдруг почувствовал, что уходить не хочется. Да, надо уходить... Пати, конечно же, не пойдет со мной – зачем это ей? Она нашла себя, свое призвание и предназначение. Она на своем месте, среди своих... это я – повсюду чужой. Эмигрант.
Вот сидеть бы так, на трубах, у бревенчатой стены склада, и молча слушать голос Пати... и ничего больше. Не двигаться, никуда не идти.
– Ты вот говоришь – звезды. Но ведь человеческие души гораздо важнее и интереснее, чем эти твои звезды, – говорила Пати, будто с упреком. А я вспоминал свои мечты – что, если бы на Анзоре все было так же, как на Квирине...
Не будет. Никогда не будет. Они – совсем другие. Им это не нужно. Они хотят по-своему жить.
– Да, вы живете богато, интересно... Но неужели смысл жизни только в постоянном приобретении, гонке за материальным, расширении жизненного пространства? Даже и дети – зачем, если они так же будут думать только о материальном?
– Это не совсем так, – сказал я, но Пати, кажется, не слышала меня.
– Ну а как? Ландзо? Какой высший смысл жизни квиринцев? Да никакого. И они еще нам хотят навязать свою точку зрения.
– Не хотят, – возразил я.
Да, вот он – Этический Свод. Теперь я понимаю... нельзя изменить жизнь другого народа, даже если очень хочется. Это – другой народ. Психологически другой.
Зачем я стою здесь и слушаю Пати? Ведь опасно... Я шагнул в сторону.
– Пати, ну ладно... что же поделаешь. Я хотел, как лучше. Видишь, ты зря на меня ругаешься – у меня и выбора-то не было. Ладно, я пойду тогда.
Пати не двигалась с места.
Неужели, все-таки хочет быть со мной? А может быть, она хочет, чтобы я уговорил ее, убедил? Просто не решается пойти – вот так сразу?
Я вскарабкался на трубу, сел рядом с Пати.
– Понимаешь, – сказал я, – у меня все началось с ребят... Мы с ними дружили. Мы были как братья. Как семья...
– Ну и очень плохо, – перебила Пати, – вы вечно отделялись от коллектива.
Я замолчал. Да, лучше попробовать с другой стороны.
– Ты неправа, что на Квирине живут только материальным. Это не так. Там... там просто разные люди, и... – я умолк, сообразив, что этого говорить нельзя. На Квирине есть много верующих людей – но верят-то они как бешиорцы. Христиане... На Квирине, правда, они совсем другие, но все равно. Сейчас ведь еще и война с Беши.
– Понимаешь, у них много разных своих проблем. Но каждый из них во что-нибудь верит... конечно, государство для них тоже важно. И потом...
Ну как, как рассказать ей об эстаргах? Об Оливии? О Валтэне? Нет, никогда я не умел рассказывать.
– Вот видишь – каждый во что-нибудь верит. Каждый сам по себе, – подытожила Пати.
– Понимаешь, я сам эстарг. Ско, ну – полицейский. И у меня много теперь друзей. И я знаю, что каждый из них за меня погибнет, если надо... это еще лучше, чем община. Это надо пережить, а я уже всякое переживал, Пати. Неужели ты правда думаешь, что ничего лучше наших общин нет и быть не может?
Пати молчала. Потом протянула ко мне руку – маленькую, тонкую лапку. Я сжал ее, и сердце захолонуло от нежности и жалости.
– Ты не хочешь побывать еще раз... у нас? – спросила она. Я пожал плечами. Конечно, хотелось бы... Но слишком уж опасно.
– Зайнеке нету сегодня, – сообщила она, – он уехал. Да кто тебя увидит, Ландзо? Все парни сейчас на работе, только наш цех простаивает. В мужское-то общежитие можно зайти.
Все-таки она очень хорошо меня понимает. Со стороны, наверное, глупо – ну что я забыл в Общине? Но чего ради я сюда летел? Пройти по лестнице, до боли знакомой, увидеть, может быть, родную дверь, вскарабкаться на крышу, где так часто болтали с ребятами. Пати, похоже, загорелась этой идеей.
– Послушай! У нас сейчас здания перекрасили. А какой Уголок Общинника теперь у вас... Закачаешься. Там фотографии вывесили за весь прошлый год... Ну пойдем, а? Ведь хочется посмотреть? – Пати улыбалась. Я спрыгнул на землю.
– А, ладно... пошли.
В конце концов, на поясе у меня маяк... в случае чего – сорвать рычажок, и все.
Здания действительно перекрасили – в нежно-розоватый цвет. Точнее, грязно-розовый. А так все было по-прежнему. Странно – вроде бы война идет, а здесь, в глубоком тылу, ничто о ней не напоминает. Вот разве что длинный транспарант, что тянется вдоль натоптанной трассы «столовая – корпуса общежитий», гласит теперь: «Ударный труд – наш вклад в победу над гнусными фундаменталистами-бешиорцами!»
Я уже привык к тому, что все здесь кажется мне чужим. То есть – да, конечно, я хорошо помнил и этот транспарант, и этот куст шиповника у поворота, и даже выбоины в асфальте, перманентно заполненные водой. Только вот кажется, что это чужая память. Точно не я здесь жил, а какой-то другой мальчик...
А кто же тогда я?
В общежитие поднялись по черной лестнице. Нарываться на вахтера – лишний риск. Прошли через весь четвертый этаж, он был пуст. День, все на работе. Вот и наша комната... большое искушение толкнуть дверь. Интересно, кто здесь живет. Номера на двери – с 245 по 248. Кто это? Я и не знаю таких. Новенькие, что ли?
Я шел вслед за Пати, по-видимому, к уголку общинника. Мы поднялись на один пролет по парадной лестнице. Я вздрогнул – у двери стоял Треугольный. Курил. Судя по запаху – сенку. Но он лишь скользнул по нам безразличным взглядом. Все нормально... Мы завернули в коридор, прошли вдоль ряда дверей.
Уголок Общинника. Для Пати это, возможно, и любимое место – конечно, в женском общежитии. Но мы здесь бывали только по обязанности. Чаще всего Арни должен был делать наглядную агитацию для общежития. Он сидел за столом и рисовал, макая кисточки в разноцветные флаконы с тушью. А мы с Таро, чтобы ему не было скучно, рядом играли в шахматы...
