Андрей Ливадный - Сон разума
– Хорошо… – Лана отпила глоток воды, так и не притронувшись к пищевому концентрату.
– Поначалу, после крушений, пришельцы бродили по заселенным землям, словно дикие звери, сбиваясь в стаи, ссорясь между собой и враждуя с коренным населением, – продолжила она. – Упавшие с небес корабли высились грудами покореженного, обгорелого металла, а уцелевшие при катастрофах люди упрямо не хотели принимать новой реальности…
– А как вели себя твои предки? – спросил Андрей.
– Они жалели их, несмотря на множество кровопролитных столкновений, – ответила Лана. – Жалели, как неприкаянных, не знающих правды и не пытающихся даже задуматься над ней. – Она зло сверкнула глазами. – По моему мнению, предки были слишком мягки к пришельцам, идолом которых являлась война, и это мягкосердечие однажды дало страшные всходы…
Она вновь сделала короткую паузу, собирая воедино обрывочные, полученные из разных источников сведения.
– История утверждает, что на одном из терпящих бедствие кораблей в Первый Мир прибыл основатель Ордена храмовников – его имя хранится в тайне до сих пор. – Она взглянула на внимательно слушавшего ее Андрея. – Это был сильный духом, властный человек, который частично сумел проникнуть в суть окружающего пространства, но не захотел мириться с этим знанием, не принял его, а пошел наперекор, собирая вокруг себя разрозненные отряды единоверцев.
Под его руководством они построили укрепленную базу, которой дали название Храм и откуда провозгласили себя носителями нового закона. – Лана вздохнула. – Поначалу на них не обратили должного внимания – жители окрестностей спокойно отнеслись к факту начавшегося строительства… Они даже порадовались тому, что пришельцы наконец опомнились, перестали грызться между собой и грабить окрестные поселения, а принялись убирать обломки своих кораблей, транспортируя все материалы к четырем холмам, расположенным далеко отсюда, на равнинной части материка.
…Андрей, испытавший на собственной шкуре все катастрофические коллизии, которые претерпела автоматика «Новы» по мере вхождения в околопланетное пространство, с трудом мог представить, какую титаническую работу пришлось произвести первым храмовникам, чтобы заново воссоздать и переоснастить свою технику, заменив мертвые системы на новые, более грубые, но действенные в местных условиях.
Голос Ланиты по-прежнему звучал ровно и глухо, а перед мысленным взором Кречетова разворачивались картины прошлого:
– …Результатом той деятельности, которую беспечно игнорировали исстари населявшие Первый Мир люди, стала война. Беспощадные, хорошо вооруженные, четко организованные отряды храмовников однажды вышли из-за стен выстроенной ими укрепленной базы и без труда захватили обширную область, поработив ее население и провозгласив власть новых законов. Мои предки пытались сопротивляться вторжению, но были жестоко разгромлены, а все, кто обладал древними знаниями, преследовались и уничтожались… – Лана внезапно умолкла, удрученно глядя на массу старинных предметов, занимавших большую часть стола.
– Это все? – нарушив возникшую паузу, уточнил Андрей.
– В общих чертах. – Подняв голову, Лана посмотрела на него. – Или тебя интересуют подробности моей личной жизни? – Губы Ланиты скривились в ответ собственным мыслям, по лицу опять пробежала тень. – Моя судьба не приведет тебя к пониманию Храма или Круга, – с внезапной горечью продолжила она. – Я не вкусила в полной мере ни того, ни другого. Моя жизнь – это сплошная череда лишений и неудач, в которых теперь я уже не вижу смысла.
– И все же?
Она зябко пожала плечами.
– В трехлетнем возрасте меня отдали Храму. Таков закон – один ребенок из любой семьи обязательно должен быть отдан на воспитание храмовникам. Там я прошла все мыслимые унижения, какие только может испытать человек, из которого формируют бездушного исполнительного воина. Не буду приводить подробностей, ладно?
Андрей кивнул, но она не смотрела на него.
– Не знаю, что помогло мне… Наверное, маленький звереныш, в которого превратилась моя душа, вместо слепого подчинения жаждал свободы, и на первом же боевом задании, когда мой манипул вышел в карательную экспедицию, чтобы уничтожить пособников Круга в одном маленьком городке, я убила офицера и старших солдат, пощадив лишь тех, кто был моими ровесниками… – Лана рассказывала, машинально массируя пальцами виски, будто что-то рвалось наружу из глубин ее разума. – Я не помнила и не контролировала себя в тот день, – призналась она. – Я убивала и испытывала от этого какое-то черное упоение местью… В общем, когда я очнулась, половина манипула была мертва, а те, кого пощадила моя ненависть, стояли разоруженные у стены дома. Я едва сдержала себя, чтобы не убить и их, хотя понимала, что они уже давно не те дети, которые когда-то были оторваны от своих семей. Большинство из них стали настоящими храмовниками, впитав слепые идеи веры в то, что, уничтожив Круг и всех его пособников, преданные Храму воины смогут отложить оружие и жить иначе, – все это являлось чушью, но каждый человек должен во что-то верить, и они верили…
– Ты отпустила их?
– Да. А сама ушла в горы, даже не заглянув в тот дом. Месяца три-четыре я скиталась по горам, словно дикий зверь, пока однажды не вышла на известное тебе горное плато со святилищем на холме. Там я встретила девятерых пожилых женщин, но они не испугались ни моей боевой экипировки, ни того ада, что царил в душе… а просто накормили меня, дали обогреться, а потом, спустя несколько дней, предложили остаться с ними в качестве ученицы и охранницы одновременно.
– Странное предложение… – заметил Андрей.
– Да, – согласилась с ним Лана. – Я бы, например, не сделала такого, но они… Они другие.
– Им неведом страх? – уточнил Кречетов, которого всерьез интересовали эти существа, которых он не решался обозначить привычным термином «человек», вспомнив, как радикально ошибся, оценивая сгорбленного карлика.
– Нет, они знают чувство страха, но, взглянув в глаза, они без труда читают души, и, наверное, я чем-то приглянулась им.
– А кто они на самом деле? – спросил Андрей.
– Люди… – не колеблясь, ответила Лана. – Женщины. Девять очень старых женщин, посвятивших себя не борьбе с Храмом, как это утверждали мои наставники, а сохранению древнего знания, в надежде, что когда-либо им удастся вернуть ту жизнь, что была до появления храмовников.
– Они всерьез надеялись на это?
– Да. Они говорили о неизбежной смене поколений и вырождении традиций. Настоящими воинами были те, кто пришел с небес, но сейчас они в большинстве своем уже умерли. Храм начал постепенно вырождаться, – поколения моральных полукровок, таких, как я, вырванных из семей, не воспринимают идей ненависти, и их подчинение идет иным путем – у большинства попросту сломаны и вновь воссозданы сознание и воля. Их ненависть, как говорили мне, привита насильственным путем, и то, что случилось со мной, однажды произойдет со многими.
– Это так? – усомнился Андрей, который знал силу воинской дисциплины и субординации. Иногда два этих понятия могли заменить собой все остальное, особенно если военная машина Храма организована по жесткой схеме полного подавления личности.
– Не в этой жизни, – горько ответила Ланита, подтверждая его мысли. – Храм силен, и все старое, мудрое будет окончательно истреблено до того, как произойдет предсказанное вырождение. Ты видел – им удалось настичь Круг. Четверо учителей мертвы, остальные, вероятно, в плену. Все… – Она вдруг горько разрыдалась, закрывая руками лицо. – Наступил конец, и теперь уже никто не сможет ничего сделать…
Андрей встал, обошел стол и осторожно обнял Ланиту за плечи.
– Успокойся, – сказал он, испытывая неловкость. – Из любой ситуации есть выход, ты же знаешь.
Лана подняла на него заплаканные глаза. Сейчас она была не воином, а женщиной, усталой, потерянной, лишившейся последней надежды… Ее влажная от собственных слез ладонь вдруг легла на руку Андрея.
– Спасибо… Не нужно меня утешать, – тихим прерывающимся голосом попросила она.
– Нельзя отчаиваться. Я на твоей стороне, хотя думаю, что ты рассказала мне далеко не все.
Ее рука медленно соскользнула с ладони Андрея.
– Почему ты так решил?
– Ромель вчера называл тебя госпожой… Хотя… Я не настаиваю, Лана. Я лишь пытаюсь понять этот мир…
Она проводила Андрея взглядом, пока он вновь не сел в кресло напротив, испытывая при этом такую горечь одиночества, что захотелось взвыть… Легкое прикосновение его руки будто обожгло ее, напоминая, что нет в этом мире ни одного близкого ей существа, разве что Ромель, настойчиво называвший ее чужим именем.
Это была пытка, которую сложно выдержать даже самому стойкому сознанию…
