Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Том 19
— Это упростило бы нам жизнь, — натянуто отозвался Коффин.
— Другими словами, — сказал де Смет, — вы лучше нас знаете, чего мы хотим. От подобного высокомерия, сэр, мы как раз и надеялись избавиться. Никто не имеет права утаивать информацию, важную для общества.
Тихий насмешливый голос проговорил из-под маски:
— И вы еще обвиняли Коффина в склонности к чтению проповедей!
Глаза командующего устремились к экрану с изображением женщины. Он не мог разглядеть ее под бесформенным балахоном и маской, но он встречался с Терезой Зелены на Земле, во время подготовки к полету. Ее голос вдруг вызвал у него в памяти бабье лето на лесном косогоре столетие назад. Уголки губ непроизвольно поползли кверху.
— Благодарю вас, — сказал он. — Вы полагаете, мистер де Смет, что вы знаете, чего хотят спящие колонисты? Что вы вправе за них решать? К сожалению, мы не можем разбудить их для голосования, даже если будить только взрослых. У нас попросту нет места. И регенераторы воздуха не в состоянии обеспечить столько кислорода. Вот почему я не хотел ничего сообщать до прибытия на Рустам. А оттуда желающие могли бы вернуться на Землю вместе с флотилией.
— Мы можем будить их по нескольку человек и после голосования сразу погружать в анабиоз, — предложила Тереза Зелены.
— Это займет не одну неделю, — сказал Коффин. — Вам известно лучше, чем мне, что метаболизм трудно остановить и так же трудно опять привести в норму.
— Если бы вы могли увидеть сейчас мое лицо, — сказала она, опять со смешком в голосе, — я изобразила бы на нем «аминь!». Мне так надоело возиться с безжизненной человеческой плотью, что… В общем, я рада, что все они женщины и девушки. Заставь меня кто-нибудь делать массаж и уколы мужчинам, я дала бы обет безбрачия.
Коффин покраснел и выругал себя за это. Оставалось надеяться, что на ее экране ничего не будет заметно. Он увидал, как ухмыльнулся Киви. Чтоб он провалился!
Молодой колонист подхватил шутку и добавил, что его занятие — прекрасное лекарство от гомосексуальных наклонностей. Коффин отчаянно пытался найти слова, чтобы укротить насмешников. Ни стыда, ни совести не осталось у людей! Здесь, перед лицом вечной тьмы Господней, они говорят такие вещи, за которые их следовало бы покарать ударом молнии, а он, Коффин, вынужден все это выслушивать.
К счастью, Киви переменил тему:
— Будить колонистов по группам бессмысленно. За несколько недель мы уже минуем критическую точку.
— Какую точку? — спросил девичий голос.
— Вы не знаете? — изумился Коффин.
— Вы ей потом объясните, — вмешалась Тереза. И снова, как и раньше, Коффин подивился ее решительности. Она отсекала все несущественное с мужской прямотой и женской практичностью. — Просто поверь нам на слово, Джун, что, если мы не повернем назад в течение ближайших двух месяцев, нам придется продолжить полет к Рустаму. Значит, голосование отпадает. Мы могли бы разбудить несколько человек, но для статистики с таким же успехом сгодятся и те, что бодрствуют.
Коффин кивнул. Она говорила о пяти женщинах на своем корабле, стоявших годовую вахту и заботившихся о 295 спящих колонистках. За время перелета только 120 из них не будут разбужены для несения вахты — 120 детей. Пропорция на остальных девяти кораблях с колонистами была приблизительно такая же, в то время как экипаж всех судов насчитывал 1620 человек, 45 из которых бодрствовали одновременно. Будет ли жребий брошен двумя процентами человек или четырьмя-пятью — большой разницы нет.
— Давайте вспомним точно, что говорилось в сообщении, — сказал Коффин. — Декрет об образовании, непосредственно угрожавший вашему конституционалистскому образу жизни, отменен. Вы теперь не в худшем положении, чем до старта, но и не в лучшем, хотя в послании есть намеки на будущие уступки. Вас приглашают вернуться домой. Вот и все. Больше передач нам поймать не удалось. Согласитесь, для принятия такого ответственного решения, как возвращение, данных маловато.
— Решение о продолжении полета еще более ответственно, — возразил де Смет. Большой, нескладный, он склонился вперед, пока не занял весь экран. В голосе его зазвенел металл. — Мы люди способные, материально обеспеченные. Смею надеяться, Земле уже недостает наших услуг, особенно в области техники. Судя по вашему собственному отчету, Рустам — суровое место. Многие из нас там погибнут. Почему бы не повернуть домой, если есть такая возможность?
— Домой, — прошептал кто-то.
Слово наполнило внезапную тишину, как вода наполняет чашку, пока тишина не выплеснулась через край. Коффин сидел, прислушиваясь к голосу корабля — его генераторов, вентиляторов, регуляторов, — и вдруг уловил в их шуме новую частоту: домой, домой, домой.
Только у него нет дома. Отцовская церковь разрушена, да ее месте восточный храм; леса, где горел октябрь, расчищены под новые отростки города, а залив огорожен и превращен в планктонную ферму. Все, что у него осталось, — это корабль и несколько отвлеченная надежда на небеса.
Совсем молоденький юноша сказал, скорее сам себе, чем окружающим:
— У меня там осталась подружка.
— А у меня — подлодка, — откликнулся другой. — Я ходил на ней вокруг Большого Барьерного рифа, нырял с аквалангом из люка и всплывал на поверхность. Вы не поверите, какими голубыми бывают волны! На Рустаме, говорят, невозможно спуститься с горных вершин.
— Зато у нас будет целая планета, — сказала Тереза Зелены.
Человек с тонким лицом ученого ответил ей:
— В том-то вся и проблема, дорогая моя. Три тысячи колонистов, включая детей, абсолютно изолированные от магистральной линии развития человечества. Можем мы надеяться создать свою цивилизацию? Или хотя бы не деградировать?
— Вся ваша проблема, папаша, — сухо заметил стоявший рядом с ним офицер, — заключается в том, что на Рустаме нет средневековых манускриптов.
— Не стану спорить, — сказал филолог. — Больше всего я хочу, чтобы мои дети выросли мыслящими людьми. Однако, похоже, теперь они могут сделать это и на Земле… А будет ли у первых поколений на Рустаме возможность спокойно посидеть и подумать?
— Будут ли на Рустаме следующие поколения вообще?
— Сила тяжести на целую четверть больше земной. Господи! Я уже сейчас ее чувствую!
— И синтетика, год за годом синтетика и гидропоника, пока мы не установим экологическое равновесие. На Земле хоть иногда удавалось полакомиться бифштексом.
— А моя мама не смогла лететь, она у меня слишком слабенькая. Но она заплатила за сто лет анабиоза, все свои сбережения отдала… Просто на случай, если я все же вернусь.
— Я проектировал супернебоскребы. На Рустаме мне светят разве что бревенчатые срубы.
— А помните лунный свет над Гранд-Каньоном?
— А помните, как исполняли Девятую симфонию Бетховена в Федеральном концертном зале?
— А помните тот потешный кабачок на Среднем уровне, где мы пили пиво и распевали старинные романсы?
— А помните?
— А помните?
Тереза Зелены закричала, перекрывая их голоса:
— Во имя Анкера! О чем вы говорите? Если вам так неохота лететь, зачем вы вообще садились на корабль?
Они угомонились — не сразу, постепенно, пока Коффину не удалось наконец стукнуть по столу и призвать всех к порядку. Он поглядел Терезе прямо в глаза и сказал:
— Спасибо, мисс Зелены. Я боялся, что с минуты на минуту слезы хлынут потоком.
Одна из девушек всхлипнула под маской.
Чарльз Локабер, представитель колонистов «Курьера», кивнул:
— Конечно, это удар по нашей решимости. Я и сам, быть может, не стал бы голосовать за продолжение полета… Да только сомневаюсь я, стоит ли доверять сообщению на все сто.
— Что? — Квадратная голова де Смета, втянутая в плечи, подскочила вверх.
Локабер безрадостно усмехнулся.
— Правители с каждым годом становятся все деспотичнее, — сказал он. — Они отпустили нас, что верно, то верно. Но теперь, возможно, пожалели — не потому, что мы представляем собой непосредственную для них угрозу, а потому, что мы будем примером неблагонадежности для других. Или просто потому, что мы будем. Заметьте, я вовсе не уверен. Но они вполне могли решить, что мертвые мы будем надежнее, и хотят хитростью заманить нас обратно. Для диктаторов такое поведение вполне характерно.
— Самый фантастический бред, который я когда-либо… — возмущенно воскликнул женский голос.
— Не такой уж фантастический, как вам кажется, дорогая, — сказала Тереза. — Я немного изучала историю — настоящую, а не ту цензурованную кашку, что нынче подают под видом истории… Для нас тут есть еще одна опасность. Сообщение может быть совершенно правдивым. Но останется ли оно в силе, когда мы вернемся? Не забывайте, сколько времени пройдет. И даже если бы мы могли вернуться завтра и Земля встретила бы нас с распростертыми объятиями, кто из вас поручится, что наши дети и внуки не столкнутся с теми же проблемами, не имея, подобно нам, возможности вырваться на волю?
