Антон Грановский - Жестокая Земля: Соло-Рекс
— Да, ты прав. Тори, нам нужно идти дальше. Не смотри на свое тело. Просто наметь направление и иди.
— Хорошо… Я попробую.
Клов сделал шаг, другой… Нижняя часть его туловища двинулась вперед. Капитан отвел от нее взгляд и постарался не думать о том, что ноги его шагают отдельно от туловища, которое движется вслед за ногами, паря в воздухе.
Они продолжили путь.
Странное атмосферное явление не проходило, и Клов чувствовал себя неуютно. Ему казалось, что они плывут в вечернем сумраке, подобно обломкам корабля, разбившегося о риф. Но когда произошла катастрофа? В какой момент?
Это были вопросы, не предполагающие ответов. Клов подумал о том, что человек всю жизнь задает эти вопросы себе и окружающим, отказываясь признавать бессмысленность происходящего.
Сумерки все сгущались. Окна многоэтажек стали похожи на черные дыры, а деревья — на туманные сгустки черного воздуха. Клову стало казаться, что с каждым шагом их путешествие делается все призрачнее. Степень абсурда всего происходящего только подтверждала эту догадку.
Глядя на фрагменты тела Тори, парящие в воздухе, Клов вспомнил черно-белый фильм, который смотрел когда-то с женой. Фильм повествовал о жизни земного адмирала Нельсона. Потеряв в морском сражении руку, адмирал испытывал сильную фантомную боль, однако был благодарен боли за то, что она помогла ему осознать метафизическое измерение, в котором он существовал. Выписываясь из госпиталя, адмирал Нельсон сказал врачу, что фантомная боль в его потерянной руке — лучшее доказательство существования души.
Клов постарался ни о чем не думать, но это не удавалось. Разрозненная плоть Тори, которую Клов видел рядом с собой, навела его на странные мысли. Что, если мы все умерли еще до нашего рождения и жизнь каждого из нас — всего лишь фантомная боль, доставшаяся нам в наследство? Что, если человеческая жизнь — лишь тоска по истинной реальности, которая никогда не повторится?
Клов усмехнулся. Он всегда презирал философов и вот теперь принялся философствовать сам. Приказав себе выбросить глупые мысли из головы, он покосился на разрозненные темные диски, бывшие плотью сборщика.
— Ты похож на кота Шредингера, — сказал Клов, обращаясь к сборщику.
— Что? — проговорил один из дисков.
— Ты жив лишь наполовину. Ты одновременно существуешь и не существуешь.
— Ты решил развлечь меня каламбурами? — уточнил сборщик.
Клов пожал плечами:
— Надо же о чем-то говорить.
Сборщик помолчал немного, а потом сказал:
— В чем-то ты, конечно, прав. То, что с нами происходит, сильно похоже на первую ступень развоплощения.
— Да. И мне это не по душе. Кстати, кажется, идет снег.
— Уже несколько минут, — подала голос Тори. — В другом состоянии я бы сказала, что это красиво.
Это и правда было красиво. Большие белые снежинки медленно, как зачарованные танцовщицы или сомнамбулы, парили в черном воздухе и опускались на дома, деревья и машины, превращая их в белые призраки домов, деревьев и машин.
И вдруг все закончилось. Тела путешественников снова обрели целостность.
— Слава Богу, я — это снова я, а не кучка летающих дисков, — сказал сборщик, переведя дух.
— Рано или поздно все иллюзии заканчиваются, — отозвался Клов. Он поднял руку и взглянул на экран навигатора. — До места, где находятся телеоники, осталось несколько минут пути.
Тори остановилась рядом и, положив руку на низ живота, сказала:
— Клов, мне нужно в туалет.
— Можешь потерпеть минут десять?
Она покачала головой:
— Нет. Я долго терпела.
— Почему не сказала раньше?
— Вспомни, в каком виде я была.
Клов улыбнулся:
— Да, действительно. Я об этом не подумал. Хорошо. Делай, что нужно, а мы отвернемся.
Тори покачала головой:
— Нет, Клов. Мне нужно отойти.
— Но мы должны быть рядом с тобой.
Тори устало улыбнулась:
— Поверь мне, я смогу посидеть на корточках и без вашей поддержки.
— Ладно, — нехотя признал капитан. — Только не уходи далеко.
— Я буду в двадцати шагах.
Тори отстегнула сумку и положила ее на асфальт, затем торопливо зашагала к углу здания. Через несколько секунд она свернула за угол и скрылась из вида.
Клов полез в карман за сигаретами.
— Черт… — с досадой пробормотал он. — Сигарет больше нет.
— Могу угостить своими, — предложил сборщик.
Капитан дернул плечом:
— Давай.
Некоторое время они молчали, пуская дым. Сборщик улыбнулся и сказал:
— Классическая ситуация.
— Что? — не понял Клов.
— Я говорю: классическая ситуация. Мужчины курят, пока женщина справляет малую нужду.
— Да уж, — сказал Клов. Он затянулся сигаретой, выпустил дым и слегка поморщился. — Странный вкус. Что в них?
— Мескат, — ответил сборщик.
— Мескат? Это наркотик, который изготавливают из сверхчувствительной наноматерии и подмешивают в табак?
Сборщик кивнул:
— Угу. Обычно с ним поступают именно так.
— Эта дрянь и впрямь превращает человека в Бога?
— Многие так считают, — улыбнулся сборщик.
Клов неприязненно посмотрел на дымящуюся сигарету, а потом швырнул ее в лужу.
— Дерьмовый вкус, — сказал он.
Сборщик усмехнулся:
— Согласен. — Он еще раз затянулся и тоже швырнул окурок в лужу. — Надо бросать курить.
— Хочешь пожить подольше? — с усмешкой спросил Клов.
Сборщик снова кивнул:
— Ага.
— Парадоксальное желание, учитывая условия, в которых мы оказались.
Вопль боли и отчаяния взрезал испещренную прочерками снежинок темноту. Клов бросился на крик.
3
Справив нужду, Тори поднялась и натянула колготки и штаны. За минувшие два дня она сильно похудела, и форменные штаны болтались на ней, как на школьнице.
Тори удивлялась себе. Она не знала, что можно пережить смерть товарищей так легко и почти не чувствовать тоски и боли. Клоака притупила чувства Тори, словно на сердце ее за эти несколько часов наросла твердая мозоль.
«Я уже не такая, как прежде, — подумала Тори, застегивая штаны. — Но не могу понять, лучше я стала или хуже?»
— С облегчением, сучка! — произнес чей-то грубый, насмешливый голос.
Голос был очень знакомый, почти родной, и Тори, все еще пребывая в рассеянной задумчивости, неторопливо обернулась. Перед ней стоял высокий, широкоплечий мужчина.
— Иван? — вымолвила Тори, еще не отдав себе до конца отчета в том, что происходит.
Наблюдатель Иван Загайнов выглядел скверно. Скрючившийся, высохший, с темным страшным лицом, по которому разбегались черные трещины, — однако он оставался Иваном Загайновым. Несмотря на больной и измотанный вид, двигался призрак молниеносно, а силой обладал нечеловеческой. Тори не успела ничего предпринять, когда он схватил ее и швырнул на стену дома. Одной рукой он зажал ей рот, лишив возможности говорить, а другой схватил за ворот куртки и футболки и резким, сильным движением разорвал их, обнажив маленькие груди Тори.
— Не ждала? — прорычал он, мерцая темными, глубоко запавшими глазами. — А я по тебе скучал.
Продолжая прижимать Тори к стене, Загайнов нагнулся, поймал ртом ее сосок и прикусил его зубами. Тори глухо застонала и забилась, но Загайнов держал ее крепко. Когда он отпрянул от ее груди, губы его были испачканы кровью.
— Ты всегда меня хотела, правда, сучка?
Ухмыляясь окровавленным ртом, он разорвал рукою ее брюки и колготки, а затем грубо и сильно раздвинул ей ноги.
— Сейчас ты получишь то, о чем мечтала!
Загайнов потерся пахом об ее лоно, а затем резко вошел в нее. Делая свое дело, он еще сильнее прижал Тори к стене, так, что у нее захватило дух. Он схватил ее пальцами за подбородок, зафиксировав голову, и быстро открыл рот. Изо рта у него выполз черный язык. Загайнов быстро убрал ладонь, и Тори хотела вскрикнуть, но черный язык быстро проник ей в рот.
Загайнов продолжал ее насиловать. С каждым движением он все глубже вколачивал в нее смерть.
Тори вспомнила, что уже испытывала подобные ощущения, когда аналитик из Центра Занятости лишал ее девственности. Тогда она отдалась ему по доброй воле, уверенная, что поступает правильно, но потом ее два дня рвало, и она не вылезала из душевой кабинки, в кровь растирая кожу мочалкой, чтобы смыть с себя его запах.
Почти задыхаясь, Тори вдруг подумала: «Загайнов — посланник смерти. Его чресла несут смерть, и эта смерть уже во мне».
И вдруг помутнение первых секунд, вызванное шоком, спало с нее, и Тори испытала звериный ужас, будто только что осознала, какая страшная беда с ней произошла. Тори забилась в объятиях призрака, но он держал слишком крепко, и тогда она сделала то, что должна была сделать сразу — сжала зубы.
