Сергей Снегов - Вторжение в Персей
— Кажется, да. Индивидуальное производство потомства путем сочетания разнополых существ в одну супружескую пару… Людям этот способ знаком. Вас можно воспроизвести этим методом?
— Ни в коем случае! — объявил он величественно. — Я существо высшей категории. Кустарные индивидуальные роды не могут создать творение моей категории. Меня после первого акта рождения нужно отделывать на конвейере, пока я не буду доведен до совершенства. Но те безмозглые, — он вывернул ручной шланг на своих подчиненных, — как появились на свет в результате низменных родов, так и были оставлены идиотами.
Я еле удержался, чтоб не прыснуть, Ромеро укоризненно скосил на меня глаза. Потупивших головы инженеров Станции явственно угнетало низкое рождение. Он, несомненно, был аристократом в их среде.
— Зачем вы, пленник, ругаете своих помощников безмозглыми? — спросил Ромеро.
— Я не ругаю, а квалифицирую, — ответил он равнодушно. — Их индивидуальные мозги вынуты и взамен вставлены датчики связи с Главным Мозгом Станции. У меня же мозг сохранен, чтоб я наблюдал за Главным Мозгом. Я — Надсмотрщик Первой Имперской категории, моя функция — контролирование Главного Мозга Станции.
— Главный Мозг Станции полностью подчиняется вам?
— Должен подчиняться. Иногда бывают аварии. Главный Мозг — всего лишь биологический автомат плебейского естественного происхождения. Вынули у ребенка мозг, искусственно развили в питательной среде…
— Вы сказали — бывают аварии? Как это понять? — продолжал допрос Ромеро.
— Ну, как! Авария как авария. Бывает и похуже, чем аварии. Во время Большой войны с галактами дальний предшественник нынешнего Мозга взбунтовался, и галакты чуть не захватили Третью планету. С тех пор к каждому из шести Главных Мозгов представляется Надсмотрщик аристократического, конвейерного, производства. Главный Мозг — мой раб. Если он выйдет из повиновения, я тут же его уничтожу.
— Ваш Главный Мозг функционирует четко?
— Если бы он функционировал четко, вас не было бы здесь. Высадка вашего звездолета не была запрограммирована, тем более захват Станции.
— Почему же вы не уничтожили Мозг Станции?
— Неповиновения не было. Все мои приказы он выполнял. Я сам контролировал распоряжения, которые он отдавал исполнителям. Он оставался послушным мне до взрыва, когда я внезапно полностью потерял с ним контакт.
— Но вам не посчастливилось нас уничтожить?
— Не посчастливилось. Очевидно, повреждены исполнительные схемы команд. Неполадки наблюдались и прежде. Меня назначили сюда потому, что прежний Надсмотрщик доложил о внезапном ослаблении контроля над Мозгом.
— Фантомы создавались вами или им?
— Низменное умение создавать мне не по рангу. Надсмотрщики Первой Имперской категории приравнены к Разрушителям Четвертого Имперского класса. Мне доверены все функции контроля и одна функция разрушения — уничтожение Главного Мозга Станции, если он выйдет из-под контроля.
Ромеро, хотя и не часто, но изменял своему подчеркнутому спокойствию. И тогда он никому не казался вежливым.
— По-моему, с этим болваном больше беседовать не о чем, адмирал. В подвалах Станции имеются казематы, отлично подходящие ему по размеру. Я бы предложил пройти в помещение Главного Мозга Станции.
18
Я вскрикнул, едва переступил порог. Я предчувствовал, что меня ждет неожиданность, готовился к неожиданности, но когда неожиданность совершилась, у меня затряслись ноги.
В помещении, куда мы сейчас вошли, я не раз бывал в моих снах.
Это была галактическая рубка разрушителей — высокий, теряющийся в темноте купол, две звездные полусферы вверху, сейчас они были темны, но я помнил, как они горели звездами и корабельными огнями, именно здесь, задрав вверх голову, я с замиранием сердца следил в сновидении, как флот Аллана штурмует теснины Персея…
И посредине зала, между полом и потолком, тихо реял полупрозрачный шар. Тогда, в вещем своем бреду, я страшно боялся приблизиться к нему, а сейчас сам стремился поближе, но ноги плохо слушались меня — в шаре плавал в питательной жидкости Главный Мозг Станции…
Не знаю, сколько бы я так стоял на пороге, радостно ошеломленный, не давая никому пройти, если бы в помещении не раздался обращенный к нам Голос.
Нет, я должен на этом остановиться!
В моем безыскусном повествовании, где одна правда и нет ни атома фантастики, лишь голос этот, звучавший отовсюду: сверху, с боков, в нас самих, — лишь он и сейчас мне кажется фантастическим. Я слышал его много раз, я путал его с собственным голосом, с голосом Орлана, — теперь он был сам по себе, свой, а не переданный другому, знакомый в целом и в мелочах, в каждом звуке, в каждом придыхании — знакомый!
Он был чудесен, чарующе красив, звучен, торжествен… Я говорю чепуху! Этот голос был добр — вот главное в нем.
— Входите, люди и друзья людей! — проговорил Голос. Один Ромеро среди нас так свободно владел лексикой и произношением на современном международном человеческом языке, как этот Голос, никогда до того не знавший человека. — Я долго ждал вас — и вы наконец пришли!
Спазма сжала мне горло. Ромеро с мольбой посмотрел на меня, Андре сердито толкнул локтем. Мне надо было ответить на обращение Голоса, но всех моих сил хватило лишь пробормотать что-то невразумительное.
— Я рад, что вы здесь, адмирал Эли! — продолжал Голос. — Я счастлив, что вы победили.
Я отчаянно придумывал, что бы сказать торжественного и величественного, только это и подходило к случаю, но в голову упрямо лезли одни глупые мысли, и я, ужасаясь своей нетактичности, сдавленно выговорил:
— Если ты рад нашей победе, почему ты не помог нам победить?
Голос ответствовал с мягкой укоризной:
— Я помогал вам, Эли.
Я в смятении посмотрел на товарищей. Вид у них был не умнее моего. Общее смущение подействовало на меня успокаивающе. Я поправился:
— Я хотел сказать: ты мог бы открыть двери Станции без кровавых сражений с фантомами.
Укоризна в Голосе стала слышней:
— Ты забыл о Надсмотрщике, которого вы заперли в каземате. Этот глупец проверял каждую мою команду. Мне пришлось искать путей, недоступных его пониманию.
Я понемногу оправлялся от потрясения. Я уже не искал мыслей, чтоб выпалить их, не раздумывая, годятся ли они. Теперь я задавал вопросы важные, а не случайные.
— Ты назвал меня по имени… Очевидно, ты хорошо знаешь нас всех?
— Да, хорошо. И секретаря адмирала, Ромеро, и трех капитанов — Осиму, Петри и Камагина, и доброго Лусина, и тебя, бедная Мэри, потерявшая единственного сына, — я пытался спасти его, но не сумел… И тебя я знаю, умный Орлан, я часто навещал тебя, нашептывая свои планы и порождая в тебе мучительные сомнения. И ты, смелый Гиг, встречался со мною, мы с вашей высадки на Третьей планете работали с тобой на одной мозговой волне. И в тебе, храбрый Труб, я не раз говорил твоим же голосом, правда, ты мало прислушивался к своему голосу. И с тобой я беседовал, блистательный Андре, так умело лишивший себя разума, я вместе с твоими друзьями помогал тебе выбраться из трясины безумия. Все вы мои знакомые и друзья с момента, как я закрыл вашим кораблям выходы из Персея. Но ближе всех мне ты, Эли, твои могучие мозговые излучения раньше других человеческих излучений уловили мои приемники и тебе я, единственному, открыто являлся в сновидениях.
Ромеро, наклонившись ко мне, шепнул:
— Положительно, этот таинственный Голос — неплохой человек! Как по-вашему, адмирал?
Я с волнением упрекнул Голос — мне вспомнились наши метания в тенетах Персея:
— Ты сказал — закрыл выходы… Ты отрезал нам пути к спасению, так будет вернее!
Голос оставался таким же добрым, но в нем зазвучала печаль:
— А разве вы прорывались в Персей, чтоб немедленно искать спасения из него? Вы хотели узнать, что происходит в нашем скоплении — и я осуществил для вас эту возможность. А сейчас я передаю в ваши руки мощнейшую из крепостей ваших врагов, — тебе этого мало? Ход космической войны между вами и разрушителями переламывается в вашу пользу, — по-твоему, это называется отрезать вам пути к спасению?
Я почувствовал себя пристыженным. Появление Голоса было слишком неожиданным, чтоб я успел сразу оценить все следствия из этого.
В чем-то он походил на МУМ, такой же обстоятельный, сообщаемые им сведения были так же исчерпывающе точны. Да и роль его здесь, на Станции Метрики, была аналогична роли МУМ на наших галактических кораблях.
Но было и важное различие, все мы его ощущали. МУМ остается бесстрастной, какую информацию ни передает, она — машина, гениально сконструированная машина. Голос был человеком. Ромеро тонко сказал о нем: так разговаривать, как говорил он, могли мы сами.
