Александр Зорич - Пилот-девица
Тем временем блондин перешел на шепот.
И в шепоте этом было столько обещания, столько мольбы и праздника, что на глаза Василисы невольно навернулись слезы.
Как непохож был этот загадочный поющий блондин на мужчин, которых она знала раньше!
В нем не было витальной грубости Василисиных братьев. Не было державной статуарности ее отца. В нем не сыскать было хмельной цинической удали дяди Толи. И всепобедительной галантности зла, которую заметила Василиса в ледяных глазах Иеремии Блада, в нем не было...
Когда он пел, он не был похож ни на кого – ни на солдата, ни на пилота, ни на "простого парня". И на удалого танцовщика из телевизора он не был похож тоже! И на смелого скомороха! И на витающего среди формул ученого! И на решительного немногословного звездолетчика! И в то же время чудесный голос блондина, казалось, вбирал всё то лучшее, что было в тысяче разных мужчин. Вбирал – и дарил вобранное Василисе.
Тенор блондина был как обещание. Как зов. И Василисе казалось, что он зовет ее, ее персонально.
Тем временем блондин, похоже, заканчивал свое выступление:
Dilegua, o notte! Tramontate, stelle!
Tramontate, stelle! All’alba vincerò!
Vincerò! Vincerò!
И на высокой победительной ноте ария влюбленного принца оборвалась и рассеялась над двухкомнатным номером "люкс" гостиницы "Ипподром".
Еще несколько секунд блондин простоял молча с закрытыми глазами.
А пораженная Василиса так и сидела – тихая, как мышка. От избытка впечатлений она не могла даже пошевелиться. Потому когда блондин спросил "А что, аплодисментов не будет?", она вздрогнула, как если бы он больно ущипнул ее.
– Исполать вам... – промолвила Василиса испуганно. И, в то же время припоминая, что слово "исполать" всем виденным ею иноземцам совсем непонятно, добавила:
– Ну то есть спасибо!
– Что ж, если так принято на концертах в вашем родном Большом Муроме, то я... я не возражаю! – с элегантным полупоклоном сказал блондин. Было видно, что, хотя ария была совсем короткой, он не для виду устал.
"В моем родном Большом Муроме вообще не приняты никакие особенные концерты, кроме кошачьих концертов в марте", – хотела сказать Василиса, но вовремя одумалась и произнесла словечко, которое было в ходу у трапперов, и которое, несмотря на упорные тренировки, не давалось ей долгие недели:
– Это было... су-упер!
– Вам... вам действительно понравилось? – блондин налил себе минеральной воды и с жадностью выпил.
– Да! Еще как! Я так и видела принцессу в шапке, похожей на огромную снежинку... И принца в тюрбане с пером, в блестящих лиловых шароварах – его тоже видела... Вы, наверное, профессиональный певец?
– Ну что вы! Я просто журналист. А пение – мое хобби. Когда-то отучился три курса в консерватории по настоянию родителей-музыковедов. Но понял, что это не мое. Что по сравнению со многими однокурсниками я – полное ничтожество, недостойное даже вести уроки вокала в музыкальной школе. В общем, я... образованный любитель.
– Ну а я тогда и не любитель даже... А просто пустое место, – грустно вздохнула Василиса. – Совсем-совсем пустое.
– Вы – совсем другое дело. И у вас нет повода себя казнить! Вы еще совсем молоденькая...
– Как "молоденькая"? Мне уже восемнадцать! У иных моих подруг уже дети титешные! – искренне обиделась Василиса.
Последний аргумент заставил блондина покровительственно улыбнуться.
– Восемнадцать это, конечно, не двенадцать. Но и не мои тридцать девять.
– Тридцать девять? Не может быть! Да вам никогда столько не дашь! – неожиданно бурно запротестовала Василиса. Ей даже показалось поначалу, что блондин ее разыгрывает. В ее понимании "тридцать девять" со всей неизбежностью означали седую бороду, брюшко и уныло развернутый скобкой вниз изгиб губ.
– Дашь, не дашь, а в паспорте написано, – развел руками блондин.
Вдруг Василиса стыдливо встрепенулась.
Как же это так! Она одна, без сопровождающего, находится в номере у совершенно постороннего тридцатидевятилетнего мужчины, вдобавок такого милого и искреннего, а на часах – первый час ночи. А то как нагрянет дядя Толя? Засмеет! Опозорит! Еще и за косы оттаскает, как, бывало, тятенька.
– Мне, наверное, надо идти уже, – Василиса вдруг встала и прытко направилась к дверям номера.
– Идти? Почему же это? А может... может я еще что-нибудь... спою? – блондин, конечно, хотел предложить беглянке выпить, но в последний момент решил, что девушка наверняка не пьет и он лишь спугнет ее своим гадким предложением.
– Лучше споете завтра, ладно? – с деревенской простотой предложила Василиса.
– Кстати, меня зовут Стас. И я прошу называть меня на "ты", – сказал блондин, мягко притворяя за незнакомкой дверь номера.
Он успел лишь включить визор и выпить баночку безвкусного конкордианского пива "Салют над Тегераном", когда в дверь вновь постучали.
На пороге стояла Василиса, бледная и испуганная.
– Что-то не спится, – сказала она и опустила глаза. – Можно я еще немного у вас погощу? Ну то есть "у тебя"?
– Конечно можно! – широко улыбнулся Стас, азартно запахивая банный халат. – Я же сразу предлагал спеть тебе еще! А что время позднее, так ты не смотри... Все равно в гостинице кроме нас и прислуги никто не живет!
Василиса кивнула и переступила порог.
Отчего-то ей было не по себе.
С одной стороны, ей нравился красивый блондин с дивным, как будто блестящим, маслянистым голосом, глазами цвета ноябрьского неба и старомодными манерами. Запах мяты и чая, который исходил от его одеколона – он тоже ей нравился. С другой стороны, как вести себя дальше она не знала.
Но опытный Стас не дал ощущению неловкости сожрать нарождающееся в душе Василисы чувство.
Он залепил губы Василисы уверенным поцелуем и, подхватив ночную гостью на руки, отнес ее на тот самый диван, где всего час назад муромчанка грезила о своем личном принце Калафе в лиловых шароварах.
Глава 17. "Первый Женский"
Май, 2621 г.
Город Рахш
Планета Наотар, система Дромадер, Великая Конкордия
Ближайшая неделя прошла для Василисы как во сне. Ведь на сон она больше всего и походила.
Начать с того, что большую часть дня Василиса и Стас проводили в постели.
Они мало ели. За неделю едва ли раз были на завтраке. И ни разу не были на ужине. Их хватало ровно на то, чтобы регулярно посещать обед – к слову, всегда по-клонски бестолковый и сытный, с немыслимым обилием чечевицы и простокваши.
Нет, они вовсе не предавались безумию плотской страсти от рассвета и до заката – как, возможно, могли бы подумать иные читатели из числа студентов-первокурсников.
Они просто лежали.
Лежали, тесно прижавшись друг к другу.
Лежали обнявшись.
Лежали и разговаривали.
Лежали и не разговаривали.
Случалось, Станислав пел. Лежа.
Случалось, Василиса аплодировала ему – и снова лежа.
Частенько они смотрели визор – лежа, всё лежа.
С визором получилось забавно – единственным каналом на русском в гостинице "Ипподром" был "Первый Женский". Канал проблемных женских ток-шоу с психоаналитическим уклоном.
На этих самых ток-шоу женщины делились со зрительницами наболевшим, рассказывали истории из своей нескучной жизни, вспоминали, играли, переигрывали, плакали.
С жанром ток-шоу Василиса была совершенно незнакома – на Большом Муроме они популярностью не пользовались и, по-видимому, их особенно и не снимали, а московитские ток-шоу не транслировали.
Поэтому всё, что происходило в голубом квадратике на стене номера Стаса, казалось Василисе... откровением. И в плохом, и в хорошем смысле этого слова.
Василиса смотрела на экран визора как иные подглядывают в дверные щели. И интересно, и неловко, и нет сил бросить.
А вот Станислав, который, по его собственным увереньям, четыре года проработал в провинциальной студии редактором программ о культуре, во время заплывов Василисы по голубым видеоволнам предпочитал банально отсыпаться – в отличие от девушки, ему их совместные альковные марафоны давались с некоторым, простительным для его возраста, напряжением...
Станислав в очередной раз захрапел, а растрепанная, простоволосая Василиса потянулась за пультом дистанционного управления.
На экране возникло не самое любимое, но исправно будоражащее ее чувствительную девственную душу шоу "Женщины, которые любили слишком сильно".
Ведущая, доктор Лесная, внимательно слушала очередную исповедующуюся – женщину трудной судьбы. Одну из тех, кто любил "слишком сильно".
Камера взяла крупный план исповедующейся. Красивое, чуть изношенное лицо с выраженной носогубной складкой курильщицы, каштановые волосы с элегантной сединой.
– Самое ужасное в людях с зависимостями, – тихим голосом говорила она, глядя на зрителя помертвевшими, выцветшими от боли глазами, – я имею в виду, конечно, алкоголиков и наркоманов, это то, что с наступлением сегодня они уже совсем не помнят, что было вчера. А позавчера для них – это как времена плейстоцена. Ясно, что нечто такое там доисторическое ворохалось. Даже кто-то кого-то трахал в тени реликтового папоротника. Но кто? Кого? Теперь, из уютного грядущего не разберешь. Человек, с которым я хотела связать свою судьбу, казалось, страдал всеми зависимостями сразу – он курил, пил, употреблял таблетки и порошки. Он говорил мне: "Я люблю тебя так, как никого никогда не любил до тебя, и я лучше наложу на себя руки, чем сделаю тебе что-то плохое". А на следующий день шел и обещал брак другой женщине! И тоже признания, поцелуи... А на следующий день после следующего дня он, как ни в чем не бывало, приходил ко мне и говорил: "Если завтра я умру, я умру с твоим именем на губах". А на следующий день после этого обязывающего заявления шел и трахал свою домработницу, несчастливую толстомясую женщину с несложившейся жизнью... Вначале я думала: это от врожденной подлости. Теперь понимаю: бедолага просто не помнил, что было вчера. Каждый день для него жизнь начиналась заново. И каждый день в этой жизни появлялась новая любовь навеки...
