Александр Зорич - Пилот-девица
– Да, это я пою, – с деланным смущением ответствовал правильный блондин. – А что, мешаю?
– Нет! Нет! Просто... просто вы так здорово это делаете... Поэтому мне интересно было посмотреть, что за звезда сцены живет через стену, – честно призналась Василиса. – Мне кажется, когда люди поют, можно понять, какая у них душа...
– Ну и как? Вы поняли? Какая у меня... душа?
Василиса задумалась, припоминая свои смутные интуиции и ощущения. Тем временем ее левая рука нашаривала в кармане электронный ключ-карту от гостиничного номера. Ключ был выполнен, конечно же, в виде подковы.
– Ну... У вас... Душа... Она... ну... разная. Иногда светлая, сильная, надежная. А иногда как будто... неверная какая-то... зыбкая... Но может это потому, что вы поете песни, которых я никогда раньше не слышала...
– Это какие же? – блондин озадаченно наморщил высокий бледный лоб. – У меня крайне тривиальный репертуар!
– Ну... На этом языке, который мой переводчик, – Василиса потрогала указательным пальцем горошину переводчика в своем ухе, – распознает как итальянский.
– Делом в том, что я – горячий поклонник итальянской оперы. Вот и пою классический репертуар для тенора.
– Для... чего? – переспросила Василиса, близоруко щурясь.
– Для тенора. Неужто вы и правда не знаете, что значит это слово? – удивился блондин. Он тоже остановился у дверей своего номера. Но заходить не спешил.
– Не знаю... Я – гражданка Большого Мурома... Родилась там... Выросла... Нас тенорам не учили, – смущенно улыбнулась Василиса.
– Так вы действительно муромчанка? – в серых глазах блондина блеснула неожиданно яркая искра живого интереса. – Из Новгорода Златовратного? – блондин вспомнил единственный известный ему топоним.
– Нет, я жила в селе Красноселье, возле Усольска, – сказала Василиса и, прочтя на лице блондина глухое непонимание, зачем-то соврала:
– Это рядом с Новгородом... Совсем недалеко.
– Так значит вот оно что... А я думал, вы любите пение.
– Люблю! Очень люблю!
Блондин замешкался. Переступил с ноги на ногу. И вдруг выпалил.
– А хотите, я вам... сейчас спою?
– Я? Я... хочу. Очень!
– Тогда... Прошу вас, сударушка, в мой номер! Входите, располагайтесь, – блондин закрыл за неловко осторожничающей девушкой дверь. – Да не бойтесь вы! Я вас не обижу! Честное-пречестное слово! Я, между прочим, когда дошкольником был, мечтал в Большой Муром сбежать. И жить там – по заветам предков, без планшетов, массажных кресел и, главное, без ежедневных уроков испанского с роботом-репетитором...
Номер, в котором Василиса оказалась, был побольше ее собственного.
В частности, в нем имелись две полноценных, по-европейски меблированных комнаты – спальня и гостиная (а не одна-единственная спальня, как у нее самой).
В гостиной было более-менее прибрано, не считая початой бутылки анисовой водки с уже знакомыми Василисе ликующими селянами, и двух пустых стаканов, один из которых контрабандой проносил в целомудренную реальность холостяцкого жилья следы алой помады. Впрочем, оба эти стакана хозяин номера поспешил тотчас спрятать, не дожидаясь, пока Василиса их как следует рассмотрит.
Василиса тем временем уселась на край дивана. И сделала глуповато-мечтательное лицо.
Точнее не то чтобы "сделала". Оно сделалось само, как бывало всякий раз, когда Василиса соприкасалась с прекрасным во всем многообразии его форм.
– И что бы вам, сударыня, хотелось прослушать в моем исполнении? – блондин наморщил лоб, в уме перебирая свой, к слову, небогатый репертуар.
– Да что угодно... Я всему буду рада! – искренне воскликнула Василиса, неуверенно откидываясь на мягкие диванные подушки.
Только в обществе блондина она поняла, как сильно соскучилась по человеческому обществу в эти одинокие дни.
И особенно – как сильно она соскучилась по обществу русских людей.
Клоны – они, конечно, милые, добрые и искренние. Но все равно они клоны... Стоит отключить переводчик, и ты вообще не понимаешь ничего. Да и с переводчиком, по большому счету, понимаешь только слова. А то, что стоит за ними – понимаешь от раза к разу.
Ведь переводчик не переводит взгляды. Игнорирует улыбки. И жесты для него тоже ничего не значат. Поэтому клонскую искренность так сложно отличить от нарочитой театральности.
– Тогда... сейчас прозвучит... легендарная ария принца Калафа из оперы "Турандот". Я прекрасно понимаю, что ария эта сызмальства навязла на ушах у всех любителей музыки, – тут блондин улыбнулся эдак скособочено-виновато.
– Навязла? У меня эта ария нигде не навязла, сударь. Я даже не знаю, кто такой принц Калаф. И кто такой этот грозный Турандот...
Глаза блондина вновь засияли – на сей раз озорным естествоиспытательским интересом, с которым давеча он обозревал ложбинку между спортивными ягодицами незнакомки (тогда еще – незнакомки).
Муромскую девушку, с девственным сознанием вчерашней дикарки, он на своем пресыщенном диванчике видел впервые в жизни.
– Турандот – он не "такой", – терпеливо пояснил блондин. – Он "такая". И он вовсе не грозный. Турандот – это прекрасная и холодная китайская принцесса, про которую итальянский композитор Пуччини написал удивительную, волшебную оперу. Эта принцесса поклялась, что лишь тот сможет жениться на ней, кто отгадает три загаданные ею загадки. Но за неудачную попытку их отгадать незадачливый претендент в мужья поплатится жизнью... Прихоть красавицы-принцессы подтвердил своим указом ее отец – всемогущий китайский император. Так Турандот и казнила женихов раз за разом, не слушая ни мольб, ни рыданий их близких... Тем не менее, желающие свататься в Пекине не переводились! Уж больно хороша была чертовка. Опять же, муж Турандот (буде у счастливчика получилось жениться на строптивой девчонке!) получил бы в управление целую империю. Так что, говоря о сватающихся, нельзя сбрасывать со счетов и материальный интерес, – в этом месте своего экскурса блондин странновато (а дядя Толя – сказал бы "гаденько") хохотнул. – В общем, принц Калаф отгадал загадки. Но переменчивая Турандот вместо того, чтобы обрадоваться, мол, наконец-то, пришла в неописуемый ужас, побледнела и... захотела наложить на себя руки. Необъяснимо! В общем, Турандот на коленях умоляла отца не отдавать ее за красавчика-Калафа! Но отец, китайский император, был непреклонен. Мол, мое императорское слово – закон, значит придется тебе, фантазерке, выходить замуж! Тут Калафу, который стал свидетелем этой сцены и, вдобавок, давно уже был тайно влюблен в принцессу, стало по-человечески жаль девушку. И он внес такую, как сказали бы мои далекие предки, пропозицию. Согласно ей, он сам загадает Турандот одну загадку. Простую такую загадочку. А именно – как его зовут? (Все это время Калаф сватался к Турандот анонимно, как Принц Инкогнито). И если Турандот до утра угадает его имя, она сможет избежать брака с ним. А вот если она не угадает – о-о... Тогда она выйдет за него замуж без всяких яких...
– И принцесса согласилась? – спросила Василиса, заинтригованно ёрзая на диване.
– Согласилась. А что ей оставалось? Так вот в этом месте сюжета, когда жестокосердная Турандот соглашается угадывать имя Принца Инкогнито, принц и поет арию "Никто не уснет", которую иногда еще называют смешным, зудящим как комар словом "ариозо"... Тут еще надо помнить, что злюка-Турандот не только гадала сама, но и заставила всех подвластных ей жителей Пекина отгадывать имя неизвестного принца! И ладно бы заставила! Она пригрозила, что если простые пекари, горшечники и ткачи его коллективно не отгадают, то она безжалостно казнит их – так же, как раньше казнила проштрафившихся женихов. Такие вот гримасы китайского самодержавия. В общем, принц Калаф уверен, что его принцесса не спит, что она смотрит в ночь, страшась своей судьбы, страшась любви и замужества... Он знает, что никто не отгадает его имени, уж больно оно чужеземное и необычайное для мужчины. Он уверен, что уже на рассвете будет торжествовать победу над любимой принцессой... И... он поет!
– Пожалуйста, начинайте скорей! – взмолилась Василиса, рассказ о принцессе буквально заколдовал ее, и всколыхнул на дне ее души что-то вроде предчувствия любви. – Мне так хочется это послушать!
Удовлетворенно кивнув, блондин прочистил горло, нажал на кнопку стереосистемы и, под аккомпанемент невидимого оркестра, запел:
Nessun dorma! Nessun dorma!
Tu pure, o Principessa,
nella tua fredda stanza
guardi le stelle...
Захваченная потоком звуков, Василиса уплыла далеко-далеко – точно так же, как уплывала вчера и позавчера, когда слышала через открытое окно божественные звуки напитанного лирикой анонимного тенора. Столько бархатных, шелковых, парчовых, драгоценных чувств дрожало в этой мелодии! Столько пряного томленья! Надежд, ожиданий, нежной страсти!
Василиса закрыла глаза и заулыбалась. Как сладостно, должно быть, это чувство – чувство любви – которое заставляет грубую мужскую гортань, созданную для боевого клича, исторгать звуки столь гладкие и текучие!
