Фронтера - Шайнер Льюис
— Мы готовы, — сказала она совету директоров и меньше чем через три месяца снова очутилась в Звездограде, пристегнутая к бортовому креслу модифицированного «Союза», устремленная к Марсу.
Маяковская считала историю несущественным процессом продвижения к настоящему моменту. Сообразно с этим, настоящее было для нее всего лишь инструментом созидания будущего. И вот как, сказала она себе, представляя орбитальный лазер над головой, я должна поступить.
Она переключилась на медленные арпеджио Макса Миддлтона, солирующего в Diamond Dust. После многократных прослушиваний она без труда воспроизводила струнный перебор по памяти, аккорды в миноре перемежали фортепианные ноты. Маяковской американская культура представлялась моральной и духовной пустыней с единственным за все время оазисом — джазом. Этой музыки капиталистическая идеология не коснулась, по крайней мере лучших ее образцов: там играли ради самой музыки.
Композиция завершилась восхождением к си-бемоль после высокой ноты до. Маяковская любила эту ноту за чувство цельности, внушенное парением ее над остальной музыкой. Наконец она отняла руки от клавиатуры, вытащила наушники и снова сложила.
Она хорошо выспалась перед посадкой, желая предстать сильной и ничего не упустить, и хотя марсианская гравитация немного утомила, Маяковской совсем не хотелось спать. «Ты по-прежнему неспокойна?» — спросила она у себя. Все еще в поисках идеальной ноты, какая придала бы смысл этой, чего греха таить, брутальной, империалистической по духу миссии?
Девять месяцев не принесли ответа. Транспортер и, еще важнее, генератор антивещества не должны остаться эксклюзивной собственностью «Палсистемс». Это означало бы не просто конец «Аэрофлота», а и полный упадок России как сверхдержавы.
В дверь поскреблись.
— Войдите, — сказала она.
— Валентин спит, — сказал Блок. — Вы в порядке? Могу чем-то помочь?
Наверное, эти вопросы он и сам себе задает. Глаза Блока нервно дергались.
— Расслабься, — проговорила Маяковская. — Не о чем переживать. Думаю, Кёртис смирится с политической реальностью ситуации.
Она понимала, что напрямую сталкивать Кёртиса и Блока на переговорах было ошибкой: это поляризовало ситуацию еще прежде, чем Блок мог бы осознанно выбрать сторону. Но он ей нужен как местный, на которого они с Валентином могли бы положиться.
— Правда? — произнес Блок. — Совсем не уверен.
Он был из ее самых трудных учеников, слабо развит физически, но прирожденный политик, рано пошел по комсомольской линии, отличался выраженными лидерскими задатками. Ну что ж, подумала она, раз выжил тут, значит, я хорошо поработала, закалив его.
— Конечно, это не полностью зависит от нас, — сказала она. Блок кивнул, повернулся было уходить, и ей явилась мысль.
— Секундочку. Если действительно хочешь помочь, сделай вот что. Останься тут и последи несколько минут.
— Конечно. Поспите немного. Вы, наверное, вымотались.
— Нет, я в полном порядке, — сказала она. — Я просто… просто хочу наружу. На пару минут. Не думаю, чтобы возникли какие-то проблемы, но если вдруг, ты просто вызови меня по радио.
— Я с вами, можно?
— Нет. Я в порядке. — Она потянулась за рацией и вызвала орбиту. — Маяковская, 15:00. Код Днепр. Повторяю, код Днепр.
— Мы вас слышим, — ответил Чаадаев, старший пилот. — Как они отреагировали?
— Не слишком весело. А вы чего ожидали?
— Я об этом, наверное, особо и не задумывался. Послушайте, у вас там погода может испортиться. К югу намечается конкретный вихрь.
— Вы прикинули, когда он к нам подойдет?
— Шутите? Я ж из Москвы, я ничего тут не знаю. Но он идет прямо на вас и довольно быстро. Может, через несколько часов [12].
— Ясно, — сказала Маяковская. — Через час выйдем на связь.
Она бросила рацию на койку и встала.
— Осторожнее, — предупредил Блок. — Если там песчаная буря, вам не понравится.
Она дружески обняла его.
— Ты всегда слишком переживаешь, — сказала она.
В раздевалке Маяковская примерила один из американских скафандров RX. Он неплохо на ней сидел, но не производил впечатления такого же надежного и прочного, как советские модели. Она пристегнула ПСЖ и прошла в шлюз.
Первую минуту или около того ее повергали в сумбур непривычный скафандр, головокружительная хватка гравитации, собственное хриплое дыхание. Приходилось аккуратно лавировать между наваленным близ купола мусором, глыбами льда, аппаратурой для старых научных экспериментов и бесконечными рядами солнечных батарей.
Затем она оказалась на вершине невысокого холма и впервые увидела горизонт, лишенный следов людского присутствия. Под мутно-розовым небом протянулись оранжевые пески, утыканные темно-коричневыми камнями. Она села на землю и, как ребенок, просеяла частички почвы между пальцев перчатки.
— Привет, Марс, — проговорила Маяковская.
Налетел порыв ветра, и песчинки запели свою песенку, ударяясь о забрало шлема.
Кейн грезил о многоцветном океане: кристаллически-бирюзовом на песчаной отмели, пурпурном в местах, где к солнцу лениво тянулась живая скала кораллов, холодном темно-синем на глубокой воде.
Впереди высилась гора Аргант, и пологую вершину ее укрывали тонкие облачные вуали; слева были заметны темно-зеленые кустарниковые заросли на припудренных песком берегах Киоса. Солнце опустилось на расстояние вытянутой руки к горизонту, и над спинами пяти десятков утомленных гребцов наконец задул освежающий ветерок, выпрямляя единственный массивный парус в центре палубы пентеконтора. Он отдал приказ гребцам. Следуя попутному бризу, они устремились в мизийскую гавань, где над водой им навстречу уже плыли густые ароматы жареного масла, спелых фруктов, сладостей и благовоний. Уже при свете городских факелов Арго пришвартовался, и они поднялись на причал. Мизийцы в грубо раскрашенных хитонах и пеплосах сопровождали команду повсюду, изнемогая от любопытства.
За трапезой он так и пожирал взглядами темноглазую женщину напротив; на столешнице их разделяла ароматно дымившая туша зажаренной овцы. Позднее, все еще чувствуя во рту привкус животного жира, а в ноздрях — густые благовония, он снова и снова погружал в нутро незнакомки набухший восставший член, прижимал ее запястья к покрытому галькой склону, следил, как в ночном воздухе медленно колышутся тяжелые груди, а льняные одеяния женщины распростерлись за спиной, подобно пенным следам за кормой Арго, и губы ее приоткрылись в безмолвном крике возмущения или, возможно, наслаждения. Кончив, он перекатился, привстал на колени и понюхал воздух. Внизу, на тропе, ведущей к источнику, кто-то появился. Он одернул хитон, прикрывая чресла, и, не обуваясь, скользнул во тьме ниже по склону, чтобы приглядеться.
Это был Гилас, любовник Геракла, при полной косметике: волосы и щеки выкрашены красным, лицо выбелено, брови подведены, в прическу вплетены цветы. Юноша нес на плече бронзовый кувшин. Кейн пошел за ним, раздраженно отметив, что Гилас не вооружен. От Гиласа и так были одни трудности: тот вечно перечил старшим, уклонялся от тяжелой гребли, не желая мозолить руки, забавы ради провоцировал Геракла на проявления эмоциональной несдержанности. Но без него Геракл не согласился бы отправиться в поход.
Кейн остановился под прикрытием кустов, а Гилас склонился к неподвижной воде. Луна стояла высоко, Кейн видел, что у источника никого больше нет. Однако мышцы его щиколоток напряглись: он чуял что-то неладное в воздухе, в том, как распространялся запах дождя, несмотря на ясное небо.
Вода ручья пришла в движение.
Кейн бы еще понял, появись на воде рябь, но нет: вся поверхность источника волновалась и изгибалась, наливаясь бледным сиянием, как если бы по ней разлили масло, но эти радужные цвета проступали из глубины. Раздалось мерное гудение, Кейн почувствовал, как резко встали дыбом волоски на руках и ногах, и подумал: это, верно, боги.
