Фронтера - Шайнер Льюис
— Я не враг.
— Разве? Тогда ради чего ты здесь?
— Ради себя, — сказал Риз. — Я нейтрален. Я здесь случайный наблюдатель.
— Случайных наблюдателей не осталось, — ответила Молли. — Как бишь говаривал твой отец? Если ты не участвуешь в решении, значит, осложняешь задачу.
— Это было давно.
— Надо полагать.
Риз направился к выходу.
— Риз?
Она поднялась из-за стола, свесив руки по бокам.
Он развернулся к ней. Она обхватила его за грудь.
— Ты растолстел, — сказала она.
— Я старею.
— Прости. Прости за все, что я тебе наговорила. Наверное… Наверное, мне нужен был кто-нибудь, чтобы рассказал, как все будет в порядке. Это ведь отцовская обязанность, нет?
Риз пригладил ее волосы.
— Будь ты неладен, — проговорила она. — Притвориться не мог? Хоть однажды?
Оставив Блока с Валентином на кухне, Маяковская заперлась в задней спальне и разложила клавиатуру.
Немногочисленные предметы мебели в доме были из желтого пластика и густо покрыты пылью. Воздух накачали только что, следуя инструкциям Блока; он пах чем-то металлическим, отдавал химикатами, как в университетской лаборатории. Клавиатура свешивалась через края хлипкой столешницы, Маяковская вынуждена была примоститься на уголке койки, чтобы поиграть. Недолгие угрызения совести уступили место осознанию смертельной угрозы. Если купол уничтожат, Маяковская погибнет вместе с ним, во вспышке света и боли, расширяющиеся пузырьки азота разорвут стенки кровеносных сосудов в мозгу. Достаточно ли этого риска для самооправдания?
Она воткнула наушники и постаралась отдаться холодноватой дисциплине тактов Pick Up Sticks Брубека.
В идеальном мире от нее не требовали бы подобных решений, но, впрочем, идеальный мир наделил бы ее более длинными пальцами, дал слух получше, помог раньше начать, одарил бы подлинным талантом пианистки вместо неуклюжего притворства любительницы.
Когда в России началась вторая революция [9], Маяковская лежала в постели с Валентином, своим любовником из отряда космонавтов. Не обращая внимания на ходившие за ее спиной слухи (использует, дескать, свою должность для охоты на молоденьких, морально неустойчивых участников космической программы, которую сама же и возглавляет), она привезла Валентина к себе на жуковскую дачу в те выходные.
Сплетни ее не раздражали. Маяковская втайне была уверена: ничего нет искренней возбужденного пениса.
Первый телефонный звонок она проигнорировала, наслаждаясь прикусом Валентина на своем соске. Когда звонок прозвучал вторично, выводя Валентина из ступора (тот тяпнул водочки и задремал), Маяковская поняла, что это всерьез. В Советской России телефоном мало кто пользовался, поэтому починку телефонных линий правительство откладывало в долгий ящик, замыкая порочный круг.
Она отпихнула Валентина в сторону и подоспела к телефону на четвертом звонке.
— Алло? — отозвалась она, и эхом на другом конце линии прозвучал мужской голос:
— Алло?
Страх телефонных звонков однажды погубит нас всех, подумалось Маяковской.
— Маяковская слушает, — устало сказала она в трубку. — Чего вам?
— Это Петров, — сказал голос. — Послушайте, я тут подумал, вам нужно знать… все как с цепи сорвались. Новиков мертв.
— Мертв? — тупо повторила она. Новиков был премьером меньше трех месяцев, не успел даже власть толком консолидировать. — Покушение?
— Арест.
— Да вы шутите. Кто его арестовал-то?
— Военные. Его обвинили в контрреволюционной деятельности и, в общем, застрелили при попытке к бегству или что-то такое. Мы думали, они показательный суд устроят. Наверное, кто-то протупил. Все меняется очень быстро.
— А чекисты?.. — спросила Маяковская. Немыслимо, чтобы КГБ позволил так легко зацапать Новикова.
— Вы не понимаете. Нет больше чекистов. Армия всем рулит. Партии конец. Все валится к чертям собачьим. Я просто хотел вас предупредить. Будьте готовы ко всему.
На линии воцарилась тишина.
За открытым окном по узкой ветке прыгала с лапки на лапку сойка. Пахло сосновыми иголками и весенней травой, а за краем рощи текла спокойная прохладная Москва-река.
Всего в сорока километрах отсюда [10]мир разваливался на куски.
Не далее как вчера она прочла статью про Новикова в «Литературной газете». Прилагался портрет Новикова: к лысой голове и впалым щекам какой-то смелый карикатурист пририсовал карандашом сталинские брови, усы и монолитную прическу. В народе, писала «Литературка», Сталина помнят лишь как крепкого хозяина, справедливого правителя, который не позволял молодежи отбиться от рук и неизменно добивался высоких промышленных показателей. Новиков же впервые привлек внимание именно ревностным отношением к плану пятилетки — был случай, когда ему удалось в декабре удвоить валовые показатели целого округа.
Военных настораживала его откровенная враждебность к Китаю: китайцы квантовыми скачками прогрессировали в биотехнологиях, пугая и смущая этим других мировых лидеров. «Литературка» позволила себе прозрачные параллели со сталинской чисткой высшего армейского командования перед Великой Отечественной; цензура пропустила их, надо полагать, потому, что они понравились самому Новикову, мастеру тщательно рассчитанных угроз.
Итак, размышляла Маяковская, силком заставляя Валентина выпить горячего чаю, армия отнеслась к Новикову вполне серьезно. Китайцы зарятся на Северную Африку, Америка валится, война на носу, но воевать армия явно не хочет. В прессе ничего не писали о массовом дезертирстве, беспорядках и национальных распрях, но в кругах военной элиты об этом знали все, даже те, чей ранг, как у Маяковской, был чисто церемониальным.
Она затруднялась спрогнозировать последствия происходящего для своей карьеры, но в личной жизни, несомненно, грядут полное смятение и суровая экономия.
Она поторопила Валентина, чтобы одевался, и забрала ключи от его «жигулей». Заставляя себя не срываться на бег, повела Валентина к машине; молодой человек чертыхался и спотыкался на гравийной дорожке.
У шлакобетонного домика сельпо (сколько Маяковская себя помнила, магазинчик все называли хрущевским) яблоку негде было упасть среди автомобилей, от черных ЗИЛов до «жигулей». Магазин предназначался для номенклатуры, и более всего в рядах элиты ценили своевременный доступ к информации.
Надо было снять трубку с первого раза, подумала она.
Ей удалось запастись сыром, хлебом и мясными консервами, однако важней были услышанные новости.
— Ты слышала последние новости, э? — спросил ее кто-то смутно знакомый в длинной очереди к кассе.
— Последние?
— Беспорядки. — Маяковская впервые видела этого человека не в темном официальном костюме и без галстука. Ходили слухи, что он занимает высокий пост в Комитете, и, кажется, то была правда, раз он внезапно переоделся. — Все из республик — узбеки, якуты, литовцы… все призывники бунтуют.
В машине Маяковская позволила себе уронить голову на руль. Ей не хотелось даже двигатель запускать, пока решение не оформится.
— Что происходит? — спросил Валентин.
— Трындец, — сказала она. — Все летит к ебеням. Нужно спасать, что можем. То, что покажется важным.
Она сфокусировалась. Завела мотор и поехала на восток, в сторону Москвы.
— Куда ты? Спятила? На дачу не вернемся?
— Нет времени, — сказала Маяковская. — В Звездоград надо.
— Ты что, туда на машине собралась? Совсем сдурела?
Секретный русский стартовый комплекс находился в Казахстане, за тысячи километров от Москвы.
— Нет, — ответила Маяковская. — Мы из Калининграда [11] на транспортном вертолете полетим.
— Это ж по другую сторону Москвы. Неизвестно, что в городе. Вдруг беспорядки.
Валентин цеплялся за любые отговорки, выдавая этим слабость своего возраста. Влияние Запада, нехватка моральной стойкости. Маяковская никогда не понимала таких людей или не имела терпения с ними возиться. Для нее самым трудным было определиться с тем, какой путь верный. Как только решение принято, дальнейшие действия она совершала на автомате, и они не представляли для нее труда. Какое значение имеет небольшая трудность, если требуется только упорство, чтоб ее преодолеть?
