Лидия Конисская - Чайковский в Петербурге
Делегация от филармонического общества вручила ему адрес о избрании его почетным членом общества.
Однако не все рецензенты, писавшие отзывы в петербургских газетах, были довольны новым произведением.
Иные утверждали, что Пятая «уступает достоинствам его Второй и Четвертой симфоний, в ней заметны повторения того, что сказано Чайковским раньше» («Новое время», 1888, 6 ноября).
В газете «День» рецензент возмущался: «Симфония с тремя вальсами и притом с инструментовкой, рассчитанной на самый пошлый эффект!.. Не доказывает ли это полный упадок таланта?»
Кюи тоже был недоволен: «…форма вальса тесная и легкомысленная. Место вальса в сюите, а не в симфонии, которая да сохранит навсегда свою строгую и серьезную порядочность формы» — и далее объявлял свой беспощадный приговор: «…в целом симфония отличается безыдейностью, рутиной, преобладанием звука над музыкой… и слушается с трудом».
В другой газете Н. Соловьев давал о концерте полный и подробный отчет. «…Этот обширный концерт был составлен из произведений г. Чайковского, который взял на себя дирижирование оркестром. Публика отнеслась к нашему композитору с редкой сердечностью и разразилась громкими и нескончаемыми аплодисментами, когда члены филармонического общества поднесли ему почетный диплом.
Подношение двух венков и лиры послужило опять поводом к самым горячим выражениям сочувствия со стороны публики.
Оркестр исполнил симфонию очень хорошо.
К сожалению, того же нельзя сказать об «Итальянском каприччио», которым закончился концерт, оно прошло довольно бледно…
Впрочем, это можно объяснить непомерным утомлением исполнителей, так как концерт длился чрезвычайно долго. Одно первое отделение продолжалось без малого два часа. При этих условиях устанешь слушать, а не только что играть» («Новости и Биржевая газета», 1888, 7 ноября).
Действительно, в те времена программа была непомерно велика: Пятая симфония, Второй фортепианный концерт, ария из «Орлеанской девы» да еще «Итальянское каприччио».
В наше время ее хватило бы на два концерта!
А «Музыкальное обозрение» на своих страницах вопрошало: «Что останется от него потомкам? У г. Чайковского очень мало долговечного и даже в его симфонических произведениях… которыми он совершенно напрасно истощал свои силы» («Музыкальное обозрение», № 191). Как странно читать сегодня такой «прогноз»!
И вообще многие сходились на том, что «прежние произведения были лучше, что заметен упадок!»
Тем не менее Петр Ильич, старавшийся не обращать внимания на нападки некоторых критиков, писал Надежде Филаретовне фон Мекк:
«В субботу, 5 ноября, состоялся мой концерт в филармоническом обществе, а вчера, 12–го, я дирижировал в музыкальном обществе двумя новыми своими вещами: «Гамлетом» и Симфонией. И то и другое было принято публикой хорошо. Вообще я не могу не признать, что в Петербурге меня, то есть музыку мою, любят больше, чем где‑либо, не исключая Москвы, и повсюду я встречаю здесь сочувствие, теплое к себе отношение».
Фонтанка, 24.
Рецензии о Втором концерте были более благосклонными: «В 3–м симфоническом собрании… «Гамлет» — увертюра–фантазия и Пятая симфония e‑moll были проведены г. Чайковским с большою уверенностью и темпераментом.
«Гамлет» может быть отнесен к разряду весьма выдающихся сочинений г. Чайковского. В этой увертюре, сплошь красивой и интересной, много выразительности… Во всей вещи вдохновенье не покидает автора.
…Увертюра эта, сыгранная в первый раз, произвела на публику большое впечатление» («Новости и Биржевая газета», 1888, 14 ноября).
«Гамлет» создавался композитором одновременно с Пятой симфонией.
„Гамлет" — трудная задача для музыканта, — писали в «Новом времени», — ибо философская основа трагедии Шекспира не поддается музыке… Судя по ее звукам, вряд ли можно думать, что главною целью автор поставил изображение душевных терзаний датского принца. Очевидно, взяты второстепенные эпизоды…
Как музыка, увертюра не представляет чего‑либо особенного, оркестрована она так же массивно, как и последняя симфония Чайковского» («Новое время», 1888, 12 ноября).
Побывав в Праге на представлении «Евгения Онегина», Чайковский 17 декабря приехал в Петербург, где в четвертом Русском симфоническом концерте дирижировал «Бурей» — ранним своим произведением, созданным по совету Стасова на шекспировский сюжет.
Об этом он писал Анатолию Ильичу:
«В субботу я участвовал в Русском симфоническом концерте. Очень рад, что мне пришлось публично доказать, что я вне всяких партий и что я считаю для себя лестным быть там, где главным действующим лицом Римский–Корсаков».
Эти концерты были основаны М. П. Беляевым для пропаганды музыки русских композиторов, и участие в них Чайковского доказывало полное признание его петербургскими композиторами.
В том же месяце Чайковский познакомился с А. П. Чеховым.
Чайковский и Чехов! Без этих двух имен нельзя представить себе русской культуры, русского искусства восьмидесятых — девяностых годов прошлого века, как нельзя представить себе его первую половину без Пушкина и Глинки. Так они неразрывно связаны с этим временем, так типичны в выражении чувств и настроений своих современников! Оба они высоко ценили талант друг друга. Знакомство их состоялось у Модеста Ильича, на Фонтанке, 24, куда Чехов был приглашен к завтраку. Одна встреча в Петербурге, одна —в Москве, и по три письма от каждого —вот и вся «дружба» двух великих людей, прерванная смертью композитора. Да еще намерение Чехова, так и не осуществленное, написать для Чайковского либретто на сюжет лермонтовской «Бэлы».
И нежная симпатия и восхищение творениями друг друга. Петр Ильич неизменно приходил в восторг, читая рассказы Чехова; последний преклонялся перед гением композитора. При встрече Чехов был поражен скромностью и простотой Петра Ильича. «Он хороший человек, — писал он после этого знакомства, — и совсем не похож на полубога». Чехов посвятил композитору свой сборник рассказов «Хмурые люди». Разрешение на это он просил у Чайковского в самых почтительных и теплых выражениях.
Петр Ильич, сообщая об этом брату, прибавлял: «Ужасно горжусь и радуюсь». А через день, посылая композитору другую свою книгу, «В сумерках», Чехов писал: «…посылаю Вам и фотографию, и книгу, и послал бы даже солнце, если бы оно принадлежало мне».
А в письме Чехова к Модесту Ильичу мы читаем такие слова: «Я готов день и ночь стоять почетным караулом у крыльца того дома, где живет Петр Ильич, — до такой степени я уважаю его. Если говорить о рангах, то в русском искусстве он занимает теперь второе место после Льва Толстого, который давно уже сидит на первом (третье я отдаю Репину, а себе беру девяносто восьмое)».
На вершине
…Моя вера в справедливый суд будущего непоколебима.
Я заранее, при жизни вкушаю уже наслаждение тою долею славы, которую уделит мне история русского искусства.
П. Чайковский
Директор императорских театров Всеволожский, давно мечтавший о постановке нового балета Чайковского на сцене Мариинского театра и не раз говоривший с ним об этом, писал ему еще в мае 1880 года:
«О балете Вы ни гугу. А хорошо было бы между прочим написать балет. Я задумал написать либретто на «La Belle au bois dormant»[3] по сказке Перро. Хочу mise en scene[4] сделать в стиле Louis XIV[5]. Тут может разыграться музыкальная фантазия — и сочинять мелодии в духе Люлли, Баха, Рамо — и пр. и пр. В последнем действии непременно нужна кадриль всех сказок Перро — тут должен быть и Кот в сапогах, и Мальчик–с-пальчик, и Золушка, и Синяя Борода и др.».
Разговоров, переписки о новом балете было много. Наконец весной 1888 года Чайковский получил от театральной дирекции заказ на новый балет по сценарию И. А. Всеволожского. Сюжет «Спящей красавицы» Перро очень ему понравился. «Я очарован им, восхищен выше всякого описания», — сообщал композитор.
Эту сказку рассказывала ему в детстве любимая его воспитательница, и он считал ее одной из самых поэтичных сказок. Эпоха — XVII век — казалась ему интересной для постановки; а главное, тут была излюбленная тема — борьба светлых сил с мраком, со смертью, победа жизни, света, любви, красоты.
Балетмейстер Мариус Петипа разработал до малейших деталей план танцев, Всеволожский с увлечением рисовал костюмы, придумывал целые сцены.
Однако приступить по–настоящему к работе Чайковский смог только в начале декабря — помешали гастрольные поездки (о них говорилось в предыдущей главе).
В подмосковном имении Фроловском к 19 января 1889 года Петр Ильич написал в эскизах четыре первые картины балета.
