Андрей Лазарчук - За право летать
Отмазался. Ладно, пусть будет «спьяну». Запомним.
Двести пятьдесят граммов под хорошую закуску… и как результат – несколько секунд свободомыслия…
Он хотел по примеру Ромки специально подумать еще, но в этот момент буквально под колеса бросился человек. Адам ударил по тормозам, остановившись буквально в полуметре от высокого худого старика, раскинувшего руки крестом.
С третьей попытки удалось отстегнуть привязной ремень. Потом ещё – долго искать дверную ручку. Потом оказалось, что ноги подгибаются…
Старик стоял и трясся крупной дрожью. Он, кажется, тоже понял, что сейчас могло произойти. И только чудом не произошло.
– Х-христом Б-богом… – выговорил он. У него были белые и очень легкие волосы, шапкой стоящие вокруг головы. Ветерок шевелил их.
– Вы с ума сошли? – спросил Адам.
– Не знаю… – с замороженной ровностью голоса ответил тот. – Нет, наверное. «Скорая» все не едет, а она уже рожает, понимаете? Уже кричит…
Адам вдохнул. С трудом выдохнул.
– Куда ехать?
– Здесь, здесь, – засуетился старик. – Здесь, рядом…
– Садитесь. Показывайте.
Тот, который недавно предлагал захватить языка, теперь судорожно перелистывал страницы «Справочника спасателя», попутно вспоминая, что там такое говорили и показывали на практических занятиях…
Оказалось действительно рядом. Молодая растрепанная рыжая женщина в солнечно-ярком сарафане и темном бесформенном лохматом пиджаке, наброшенном на плечи, сидела в страшно напряженной позе, одной рукой опершись о спинку подломанной скамейки, а другой – придерживая неестественно большой живот. Лицо её, пятнистое, залитое слезами, выражало тупое отчаяние.
– Вы уже знаете, куда ехать? – спросил Адам старика.
– У нас было направление в имени Отта, но… туда не проехать, и машину, которую они сюда отправили, задержали…
– Кто? Почему? – спросил недоуменно Адам, и вдруг до него дошло: сегодня же первый день «разграбления»… гуляет детвора…
Бог ты мой!.. Конечно, центр перекрыт – или почти перекрыт.
Женщина застонала.
– Поблизости роддом есть? – спросил Адам.
– Да, но… нам сказали, только в Отта…
– Что-то сложное?
– Ну… – Старик вдруг скривился, словно сам хотел застонать. – Двойня у нас. И… в общем…
– Не надо, Митя, – выдохнула женщина. – Зачем?.. – И снова протяжно застонала.
– А чего? – почти завопил старик. – Чего скрывать-то? Марцальские это детки…
– Понял, – подчеркнуто спокойно сказал Адам. – Садитесь скорее. Я знаю, куда везти.
– Куда?
– В госпиталь КОФ. Это на Пискаревке. Рядом с Мечниковской. Даже не рядом, а пара её бывших корпусов. Там есть родильное отделение и специалисты.
И возможность послать вооруженный конвой за любым врачом в городе, подумал он. Никакие разгулявшиеся пацаны не смогут преградить дорогу…
– Откиньтесь, – велел он, размещая тяжелую неповоротливую женщину на заднем сиденье. – Дышите глубоко. Расслабляйтесь изо всех сил…
– Бо-ольно… – простонала она.
– А воды отошли? – вспомнил он что-то из справочника.
– Да-а…
Плохо это или хорошо, Адам не знал.
Чуть не забыли пакет с какими-то неимоверно важными вещами. Старик на заднем сиденье не поместился, сел рядом с Адамом, тут же перегнулся назад – гладить руку и утешать… Адам гнал так быстро, как позволяла дорога, пустынная, но донельзя разбитая. Глайдеры, хоть сами шли мягко, что-то в дорожном покрытии портили куда сильнее, чем колесные машины. Он объехал одну выбоину, другую, подпрыгнул на ухабе… Женщина вскрикнула, старик тоже вскрикнул.
– Извините, – сказал Адам.
– Не доедем, – вдруг простонала женщина. – Уже все… сейчас…
Адама кинуло в пот и дрожь. Они переезжали Муринский ручей – вокруг ничего не было: деревья, кусты, дикие огородики; впереди, довольно далеко – какой-то безобразный бетонный забор. За которым, вполне возможно, тоже ничего нет.
– Рожаем, – распорядился он. – Вы, – повернулся он к старику, – далеко не отходите, будете на подхвате. Но и не лезьте под руку, ясно? Давай, голубушка…
– В мешке – простынка…
– Блестяще. Продержись ещё полминутки… Он опустил спинки передних сидений – теперь получилась коротковатая, но вполне широкая кровать, – и с пассажирской стороны поднял весь борт, конструкция позволяла это; получилось что-то вроде крыши. Аптечка… перчатки, бинт, салфетки, ножницы, какая-то брызгалка… Бутылка «Йо-хо-хо» – как кстати. Протереть лапы…
– Поехали.
Почему же ни разу не принимал роды? Входило же в курс… Значит, куда-то бросили, не помню уже. Теорию немножко помню. Если все идет хорошо, надо только помогать. Если плохо…
Лучше не думать.
Марцальские дети… крупные дети…
Красивые дети, черт…
Где-то я их видел? А, у Хадияя. Кто-то из его бывших подружек… вот не вник тогда, поскромничал, а Халиль, похоже, очень нервничал…
Дошла ли депеша?
Руки делали сами. Простыню под попу, перчатки на руки… боже, и акушеры всегда дышат этим запахом… так, проверяю, осторожненько… это же голова! Ну ни фига себе… И – не проходит. Уперлась… как в резиновое кольцо…
Адам почувствовал, как под пальцами его все напряглось, но женщина только протяжно вздохнула. Она должна кричать, подумал он. Но не кричит.
– Не больно, голубушка?
Откуда взялась эта «голубушка»?..
– Не очень… не так, как боялась…
Ерунда какая-то. Но – забыли. Все побоку. Ни о чем не думаем. Работаем.
Разрезать?
Или постараться растянуть?
Разрезать – кровопотеря – второй ребенок – нечем шить. Только в больнице.
Ну, тогда… благословясь… по миллиметру… идет? Идет, родимая…
Так. Еще. Еще чуть-чуть…
– Тужься.
– Да… доктор…
– Молодец!
На целый сантиметр больше. Еще раздвинули…
– Тужься.
Отлично.
Как хороший апельсин. Ну, башка…
– Тужься, тужься, тужься…
Видимо, что-то все-таки порвалось – женщина охнула, а голова ребенка оказалась сразу вся снаружи, личиком вниз. Адам подсунул руку ему под грудку, потянул, чуть вращая вправо-влево, – и младенец, красный, горячий, заболтал ножками, срыгнул что-то пенное – и мощно заголосил.
– Давайте сюда, – сказал сзади старик.
Он стоял, голый по пояс, держа наготове снятую рубашку.
– Ага… держите…
Теперь надо перевязать пуповину в двух местах… так… и перерезать…
Где ножницы? А, вот они…
– Девочка, – сказал старик. – Как ты хотела.
Роженица лежала, пытаясь подоткнуться мокрой окровавленной простыней. И Адам вспомнил – обещана была двойня.
– Быстро садитесь, – велел он старику. – Теперь надо успеть.
Они успели в последнюю минуту, когда начались повторные схватки. Их кто-то пытался не пустить в воротах, но вдруг исчез, потом кто-то ещё бросился наперерез в холле приемного – и тоже исчез, потом были носилки и врачи, потом он мылся приторным мылом в холодном кафельном душе, потом в коридоре к нему подсел старик. Адам сохранил свои брюки, местами мокрые, но рубашку ему дали хирургическую, зеленую, без застежек. В такой же был и старик.
– Мне надо что-то сказать, наверное, – начал он. – Но я не знаю что.
– Не обязательно, – сказал Адам.
– У вас, я вижу, детей нет.
– Да вот… не сложилось. Иногда думаю, что и к лучшему.
– Почему же?
– Почему не сложилось? Или почему к лучшему?
– Я не спрашиваю. Это риторическое словозамещение… В общем, спасибо вам. Огромное. Такое, что…
– Обе девочки?
– Да. Абсолютные двойняшки.
– Будет веселая жизнь.
– Именно. Так что – заводите детей.
– Не с моей службой. Да и… – Он помолчал. – Я сейчас ещё немного посижу и пойду вон в тот корпус, видите? Там лежит мальчишка, мой племянник. Ему пятнадцать или шестнадцать лет. Он выглядит старше вас. За несколько минут боя он израсходовал всю свою жизнь. Такое вот у нас оружие… Я почему-то не хочу воспитывать боеголовки. Учить их говорить, читать, мерить им температуру, когда они промочат ноги. Играть в пароход…
Старик долго молчал.
– Мою дочку забрали… очень давно. Четырнадцать лет назад. Еще до того, как все… ну, не то чтобы началось, а стало ясным. И я… у меня тогда ещё было двое. Мальчики. Оба пошли в космофлот. Один на пожаре погиб, когда тренажер загорелся… их тогда много в дыму задохнулось, мальчишек… а второй летал. Хорошо летал. Долго. Почти до демобилизации… чуть-чуть недотянул. И этих мы родили… я ведь старый, я Маришки на пятьдесят четыре года старше, чисто своих у нас не получалось… родили специально, чтобы потом, когда придет время…
