Minor Ursa - Реализаты (СИ)
— Так вот оно, глупое счастье, с белыми окнами в сад, — процитировал, усмехаясь, Бенжи. — Вот мы куда, оказывается.
Тем временем солнце поднялось над изрезанным горными пиками горизонтом, тропа выбралась на самую вершину холма, и внизу, с той стороны, у его подножия, показался монастырь: белый на белом снегу и длинный, как коровник — метров триста вниз по прямой.
Лисы густо задышали и остановились, ловя носом идущий от гомпы запах тяжёлой и маслянистой ячменной каши.
— Х… Хаф! По-человечески может попробовать только мальчик, — усмехнулся один из них.
— Люди, приезжавшие сюда до нас, искали здесь чудеса, — сказала Ая, садясь на землю на куртине засохшей травы у дороги прямо на самой вершине. — Наверное, нам надо не совсем оно. Посидим?
Джита молча сняла со спины ханг, после чего, бережно обнимая руками живот, села рядом с Аей, поджала ноги и положила на них инструмент.
Мэтт остался стоять — ни дать ни взять маленький Будда.
Лисы переглянулись.
— Кхм, — подал голос Бенжи. — Я тут вот что подумал: не то, чтобы всё это было глупо… просто вряд ли оно вообще возможно — сформулировать словами истинные потребности. Слова несовершенны, а любая знаковая система убога в принципе — для того, чтобы описать истинное положение вещей, нужно его исказить.
Он сел между Аей и лисами.
— Замедлить, схематизировать…
— Дзанг… — тихо перебил его ханг. — Дзанг-дзанг-дзанг-дзанг…
51. 2331 год. Время чудес
Чудачества морфов, как калейдоскопом, многократно умноженные механизмом глобального головидения, стали началом времени волшебства.
Малая птицефабрика Скворицы вошла в волшебство в ночь с шестнадцатого на семнадцатое января две тысячи триста тридцать первого года.
Утренняя смена в виде оператора Леночки, электромеханика Гарика и трёх сортировщиц, явившаяся к восьми утра семнадцатого, обнаружила вместо старых знакомых инкубаторов, блочных клетей и конвейеров многоэтажные инженерные системы непонятного назначения и полное отсутствие птиц.
Накрывшая производственные цеха тишина была такой гулкой и неестественной, что даже вызывала неловкость.
— Это что ещё за… хохлома?! — выразил всеобщее изумление Гарик, опуская на пол сумку со сменной робой. — По-моему, я всё ещё сплю. Ущипните меня кто-нибудь!
Выросшие во всю длину цеха тонкие металлические стеллажи были похожи на причудливые резные соты для тамагочи.
Леночка аккуратно обошла Гарика и пошла вдоль этих стен с открытым от удивления ртом.
— Я так думаю, что это какой-то хитроумный биореактор! — крикнула она, обернувшись, из самого конца зала. — И предназначен он для выращивания мяса без участия животных. Наверное, надо поставить кого-нибудь в известность…
— Наверное, — согласился Гарик, глядя на выпучивших глаза сортировщиц и с ужасом думая о том, что выглядит сейчас ничем не лучше их. — Звони.
Весь день — и до приезда начальства, и после — они с Леночкой занимались расшифровкой выгравированных во всевозможных местах схем, стараясь ничего не трогать — чтобы, не дай бог, ничего не сломать.
Как оказалось, сложная система тонких кислородных рукавчиков, которой были связаны между собой "соты", пронизывала насквозь все пятнадцать цехов бывшей птицефабрики и уходила наверх, на живую зелёную крышу, а заплетённые в длинные косы тонкие низковольтные провода — в расписанную трёхмерной координатной сеткой операторскую.
— Да я ни в жизнь не починю это, вздумай оно сломаться! — сокрушался Гарик, когда они с Леночкой ползали на коленях в широких коридорных воздуховодах среди кружевных электрических сетей и пьянели от гуляющего там кислорода. — Да разве же это чинится при помощи гаечных ключей и традиционной матери?!
— Ага! — соглашалась Леночка. — Ни единого тебе транзюка, ни уси, ни кондейчика, по напругам полнейшая свистопляска, какого-нибудь паршивенького диодика и то нет, одни какие-то волосы! Даже компаратор в операторской и тот похож на чупакабру!
А потом, ближе к обеду, прямо перед приездом областного начальства, в одном из цехов случился небольшой коллапс: содержимое ячеек в виде нескольких тонн свежего куриного филе оказалось на полу, в проходящем вдоль стен широком эмалированном кювете, а в дальнем углу цеха проснулась и загудела спящая до сих пор канализация.
Подъехавшее к этому времени начальство только озадаченно развело руками:
— Ребята, вы — пятые.
Ещё восемь часов Гарик с Леночкой просидели в операторской, разгребая и сортируя выходные данные: координаты, оптимумы микроклимата клеточных инкубаторов и периодичность сброса того, что подлежало сбросу.
Поздно вечером, уже часа через четыре после того, как закончился рабочий день, Гарик, окрылённый почти наступившей полночью, напросился отвезти девушку домой.
Стоящий в дальнем конце стоянки флаер послушно фыркнул и заурчал, включаясь. Гарик запустил машину, развернул её на юг и наддал газ…
И ничего не произошло: электроника возмущённо пискнула, флаер сурово чихнул и вырубился.
— Чёртов драндулет! — выругался Гарик, недоумевающе оглядывая не столько кабину, сколько сгустившийся в ней мрак. — Только этого не хватало!
— Это не флаер, — прошептала Леночка. — Ты только посмотри! — и сама наклонилась вперёд, пытаясь в полукруглое лобовое стекло разглядеть в темноте то, что должно было бы быть небом.
Ночное небо, белое от огромной, многотысячной тучи летящих над Ижорой на запад чаек, шевелилось и колыхалось, как живое.
— О, чёрт… — нервно хохотнул Гарик. — Я бы не удивился, если бы это оказались бывшие куры…
52. 2331 год. Гонггар, гомпа
— Если птица родилась птицей, она будет летать, — монах поклонился и, поднимая голову, понял вдруг, что смотрит в прищуренные птичьи глаза на лисьей морде и на расплывающуюся в усмешке острозубую пасть.
— Привет, — сказал морф. — Да превратятся твои мысли в реальность.
— Политические эмигранты? — усмехаясь, спросил монах.
— Боже упаси, — сказал лис и смущённо переступил передними лапами. — Мы просто материализуем свои грёзы. Ну, по крайней мере, я.
— А ты? — повернулся монах к Бенжи.
— Я?
Андроид обернулся к Ае, и та, улыбаясь, развела руками: мол, давай сам.
— Я — машина, — сказал Бенжи. — Я не интересуюсь политикой, какой из меня эмигрант. Мы вместе, — и он кивнул в сторону Аи.
Тибетец посмотрел на Аю, но та промолчала.
— Ну, что ж, — сказал он, оглядывая всю компанию. — Хорошая карма — это пространство для создания будущего равновесия. Хотите его — пойдёмте. И ты, — он кивнул Джите, прижимавшей к животу всё ещё дрожащий ханг, — ты тоже спускайся, если хочешь.
Гомпа встретила их многоголосым детским гомоном. Детей было много, человек тридцать — худенькие, одинаковые, с глазами, так откровенно ждущими чуда, что лисы, электризуясь, переглянулись.
— Машина! Машина! — закричал маленький мальчик в меховой чубе, указывая на Бенжи пальцем.
— Ага, машина, и мужество у меня твёрже стали, — вполголоса буркнул Бенжи, с деланным интересом разглядывая свои ноги.
— Нет занятия глупее, чем сокрушаться по поводу того, что ты есть тот, кто ты есть, — так же вполголоса, почти шёпотом, не поворачиваясь, а только скривив в его сторону губы, сказала Ая. — Ты — самый лучший, просто не знаешь до конца размеров своего счастья.
Она слабо шевельнула руками, и из мёрзлой земли, как раз между присыпанными белыми электрическими искрами лисами и детьми, увлекая за собой камни, глину и комья бурой травы, медленно и величаво вылупилась голова голема.
— Как не знать, — хмыкнул андроид, прикидывая в уме размеры разбуженного Аей создания. — На сегодня метров шестьдесят будет по вертикали, и всё моё.
Он поднял глаза и увидел, как голова великана, кряхтя и качая ближайшие постройки, моргает подслеповатыми глазками и вынимает из земли каменную руку.
— Зачем это всё? — печально покачал головой уже знакомый монах. — Это пустое.
Он ступил перед лисами и похлопал великана по вывернутому из земли могучему плечу — этакой бесстрашной козявкой.
— Мммм… — гулко замычал голем, поворачивая к нему каменное лицо.
— Яму потом за собой засыпь, — тихо сказал монах и, развернувшись, пошёл прочь.
Всё так же медленно и так же величественно голем поднял свою высунутую из земли руку и пошевелил пальцами, наблюдая, как на припорошенную снегом землю с них осыпаются песок, камешки и живые полёвки.
— Ммм… — снова промычал он, после чего осторожно, как только мог, подгрёб под себя бурозём вперемешку со снегом и застыл.
— Пойдём? — спросил в наступившей тишине Мэтт.
53. 2331 год. Бенжи
Здесь, в монастыре, Бенжи вовсе не чувствовал себя ни гостем, ни изгоем.
