Роберт Хайнлайн - Звездный десант
Нам было ничуть не хуже, чем в отеле. Мы с Асом заняли комнату на двоих в секции для младшего комсостава. Как-то утром, когда увольнение, к сожалению, уже близилось к завершению, я как раз намеревался доспать до местного полдня, когда Ас принялся трясти мою койку.
— Подъем, солдат! Жуки атакуют!
Я сказал ему, куда он может засунуть жуков.
— Ну-ка, живо, ножки на землю! — настаивал он.
— No dinero.
Вечером раньше я был на свидании с химиком (конечно же, с женщиной и притом очаровательной) с исследовательской станции. На Плутоне она познакомилась с Карлом, и тот написал мне письмо, чтобы я встретился с ней, если окажусь когда-нибудь на Санктуарии. У девицы были рыжие волосы, тонкая талия и дорогие вкусы. Очевидно, Карл наболтал ей, что у нас денег больше, чем полезно для здоровья, поскольку она решила, что ночь — подходящее время для знакомства с местным шампанским Я не стал подводить Карла и не сказал, что у меня только жалованье десантника; я купил девочке вино, а сам пил то, что здесь называлось (хотя и не пахло) свежевыжатым ананасовым соком. В результате мне пришлось идти домой пешком, потому что такси даром не возят. Но вечер того стоил. В конце концов, что такое деньги? Я хочу сказать: «жучьи» деньги.
— Без проблем,— отозвался Ас.— Я подкину, мне вчера повезло. Наткнулся на одного флотского, не ведающего о теории вероятности.
Ну, пришлось мне встать, побриться, принять душ, и мы отправились пожевать. Взяли по полдюжины сваренных вкрутую яиц и чего-то вроде картошки, а еще ветчины, и горячих оладий, и так далее, и так далее, а потом пошли в город, чтобы чего-нибудь поесть. Топать в пыли по Черчилль-роуд было жарко, и Ас надумал заскочить в кантону. Я решил посмотреть, может быть, у них ананасовый сок будет из настоящих ананасов. Как же, жди, зато он был холодный. Что ж, нельзя получить все сразу.
Мы немного поговорили об этом, и Ас заказал еще по одной. Я рискнул попробовать сок из клубники — то же самое. Ас уставился в свой стакан, потом сказал:
— Никогда не думал податься в офицеры?
Я спросил:
— Я? С пальмы рухнул?
— Не-а. Слушай, Джонни, эта война никак не кончится. Плевать, что там талдычит народу пропаганда, мы-то с тобой знаем, что жуки не готовы сложить лапы. Так почему бы не подумать о будущем? Как говорят, если уж играть в оркестре, лучше махать палочкой, чем тащить большой барабан.
Я испугался такого поворота разговора. Особенно потому, что завел его Ас.
— А ты как? Не планируешь выдвигаться в старшие?
— Я? — ответил он.— Проверь контакты, сынок, тебя заносит. У меня образования никакого, и я на десять лет старше тебя. А твоего диплома хватит на экзамены в офицерское училище, и IQ у тебя такое, как у них. Гарантирую, что если возьмешься делать карьеру, станешь сержантом раньше меня... а через день уже будешь обивать порог офицерской школы.
— Нет, ты точно с пальмы сверзился!
— Слушай папочку. Терпеть не могу такое говорить, но ты в самую меру глуп, усерден и искренен, чтобы стать офицером, за которым солдатики из любви отправятся на любую глупость. А я... я родился младшим комсоставом. Необходимый пессимизм и нехватка энтузиазма. Когда-нибудь стану сержантом... а пока намерен отслужить свои двадцать лет и выйти в отставку, чтобы заняться работой для резервистов... может, копом стану. Женюсь на симпатичной толстушке с такими же невзыскательными вкусами, что у меня, буду рыбу ловить, спортом заниматься и жить потихоньку себе в удовольствие.
Ас помолчал, чтобы смочить горло.
— Но ты,— продолжал он,— Другое дело. Ты останешься и дослужишься до больших погон, погибнешь со славой, а я прочитаю об этом и гордо скажу: «Я знавал его. Да что там Я ему денег одалживал, мы же были капралами». Ну?
— Я никогда об этом не думал,— медленно произнес я.— Я хотел всего лишь отслужить срок.
Ас кисло ухмыльнулся.
— Ты что, видел кого-то, у кого кончился срок? Все еще думаешь о двух годах?
Он говорил дело. Пока война продолжается, «срок» не кончается — по крайней мере не у пехотинца. Разговоры о сроке сейчас — показатель настроения. Те, кто на срочной службе, чувствуют себя людьми временными; мы всегда можем сказать: «Все, вошебойка окончена». А кадровые так не говорят, они никуда не уходят — служат до отставки или покупают место на небесах.
С другой стороны, мы тоже никуда не денемся. Но если стать кадровым, а свою двадцатку не оттрубить... с правом гражданства может получиться неувязка. Кому нужен человек, который не захотел остаться?
— Ну, может, не один срок,— признал я.— Но война не будет длиться вечно.
— Да ну?
— Ну как же...
— Будь я проклят, если знаю. Мне не докладывают. Но знаю, что заботит тебя вовсе не это, Джонни. Тебя девушка ждет?
— Нет... да, ждет...— я помешкал с ответом. — Только у нее со мной — «Дорогой Джонни», и все.
Тут я соврал. Просто выдумал, потому что Ас, похоже, ждал чего-то подобного. Кармен не была моей девушкой и никого никогда не ждала, но письма ко мне начинала со слов «Дорогой Джонни».
Ас понимающе кивнул.
— Они все такие. Скорее выйдут замуж за штатского, чтобы был под рукой, когда вздумается задать взбучку. Не печалься, сынок, отыщешь целую толпу, сами будут на шею вешаться, когда выйдешь в отставку... и тогда выберешь себе нужную. Женитьба для молодого — сущее наказание, а старику — утешение,— он посмотрел на мой стакан — Тошнит меня, когда я вижу, как ты хлебаешь эти помои.
— А мне от твоей дряни, думаешь, лучше? — сообщил я ему.
Он пожал плечами.
— Говорю же, о вкусах не спорят. Ты подумай.
— Ладно.
Ас пошел играть в карты, а мне одолжил немного денег, и я пошел погулять. Мне нужно было подумать.
Пойти в кадровые? Если забыть о шумихе вокруг повышения, то сам-то я хочу ли в бессрочники? Слушайте, я вроде прошел всю эту бодягу, чтобы получить гражданство, не так ли? А если я стану кадровым, то окажусь так же далеко от привилегии голосовать, как будто даже в армию еще не записывался. Потому что, пока носишь форму, голосовать не ходишь. Конечно, так оно и должно быть. Сами посудите, позволь Разгильдяям голосовать, какой-нибудь идиот может проголосовать за то, чтобы больше не ходить в десант. Так нельзя.
Но я же записался, чтобы иметь право голосовать.
Или нет?
Заботит меня это право голоса? Нет, это престиж, вопрос гордости, положения... быть гражданином.
Или нет?
Даже ради спасения собственной жизни я не мог точно вспомнить, зачем пошел на службу.
Все равно, право голосовать еще не делает из тебя гражданина... Наш лейтенант был гражданином в самом высшем смысле этого слова, пусть прожил не настолько долго, чтобы хоть раз проголосовать. Он «голосовал» каждый раз, когда шел в десант.
И я тоже!
Я услышал в голове у себя голос полковника Дюбуа: «Гражданство — это отношение, состояние сознания, эмоциональная уверенность в том, что целое больше части, и эта часть должна скромно гордиться тем, что приносит себя в жертву, чтобы целое могло жить».
Я все еще не знал, стремлюсь ли заслонить своим одним-единственным телом «родной дом от опустошения войной»... меня по-прежнему трясло перед выброской, а «опустошение» выходило очень уж опустошительным Но я, по крайней мере, понимал, о чем говорил полковник Дюбуа. Мобильная пехота — это мое, а я принадлежу мобильной пехоте. Что делает вся пехота, то делаю и я. Патриотизм для меня — метафизика, слишком велико, чтобы увидеть. Мобильная пехота — моя банда, я ей принадлежу. Это единственная, оставшаяся у меня семья, они — мои братья, которых у меня никогда не было, они мне ближе, чем был Карл. Если я брошу их, я пропал.
Так почему бы не стать кадровым военным?
Отлично, отлично... а как быть со всей этой чушью об училище? Это же совсем другое дело. Я мог представить, как отслужу двадцать лет, а затем буду прохлаждаться, в точности как описывал Ас, с «фруктовым салатом» на груди и тапочками на ногах... а по вечерам я ходил бы в клуб ветеранов, вспоминал бы прежние времена с боевыми товарищами. Но училище? Я уже слышал Эла Дженкинса на одном из споров, где подняли этот вопрос: «Я — рядовой! Им и останусь! Если ты рядовой, спросу никакого. Кому это надо — быть офицером? Или сержантом? И так ведь дышишь тем же воздухом, верно? Ешь то же самое. Идешь туда же, делаешь то же самое. А забот — никаких».
Эл попал в точку. Что мне дали лычки, кроме шишек и синяков?
И все же я знал: я стал бы сержантом, если бы предложили. Не откажешься, пехотинец ни от чего не отказывается, он идет и принимает все как есть. Повышение, думаю, тоже.
Но неужели так можно? Разве я смогу стать таким же, как лейтенант Расжак?
Мои ноги принесли меня к училищу, хотя я вообще не собирался идти в ту сторону. На плацу гоняли рысью роту кадетов, и выглядели они точь-в-точь, как салаги в учебном лагере. Солнце жарило, и учения не были столь же привлекательными, какими казались во время трепа в бросковой «Роджера Янга». Да с тех пор, как учебка осталась позади, мне не приходилось маршировать дальше тридцатой переборки. Вся эта чушь в прошлом.