Александр Плонский - По ту сторону вселенной
Корлис прикрыл глаза, постоял так с минуту, восстанавливая остроту зрения, затем подошел к телескопу.
Синхронизатор с запоминающим устройством позволял рассматривать тысячекратно увеличенную Гему, точно та была неподвижна относительно Базы.
Вот она, в разрывах облаков, колыбель человечества, так неожиданно и трагически обезлюдевшая полтора столетия назад…
Всякий раз, глядя на планету, где обитали предки, Корлис испытывал горечь и благоговение, любопытство и мистический страх. Он родился мечтателем и, вопреки неумолимой действительности, мысленно реконструировал минувшее, как бы примерял его к себе, а себя к нему. Ничто не могло избавить его от этой нелепой привычки, а ее нужно было подавить, потому что она отвлекала от работы, ставила под сомнение объективность оценок и выводов.
Ведь с Гемой Корлиса связывала лишь историческая ретроспектива, если не учитывать чисто профессионального интереса, который должен испытывать планетолог к объекту своих исследований. Он, как и остальные, родился на Базе и не знал других условий жизни. Вернее, абстрактно, разумом, свободным от эмоций, представить мог, но не с большим успехом, чем ультрафиолетовый цвет или же орбиту электрона.
В его обязанности входило наблюдение за Гемой. Ежедневно он делал обзорный снимок — мозаику панорам планеты. До него этим занимался Рон, а еще раньше — Абрис. Сравнивая снимки, можно было наблюдать в динамике, как обезумевшая природа пожирает памятники великой цивилизации.
То, что виделось в телескоп, не имело ничего общего с обитаемой Гемой, какой она была не так уж давно. Обглоданные бактериями-мутантами остовы зданий чернели среди развалин. Искореженные железной чумой пролеты мостов заломленными руками взывали к небу. Вспучившийся бетон мертвых магистралей тщетно сопротивлялся разъедавшим его грибкам. Природа довершала начатое самими людьми.
Воображение Корлиса рисовало картины бедствия: внезапный всплеск радиации сразу по всей Геме, столь же внезапно и неотвратимо вспыхнувшая паника, давка у входов в убежища-тоннели… те, кому «посчастливилось» укрыться в них, судя по всему, были обречены на медленное умирание, отчаянная попытка нескольких сотен мужчин и женщин найти спасение в космосе. Так бросаются в бушующий океан с борта терпящего бедствие судна, повинуясь не разуму, а безрассудному порыву, инстинкту.
Еще учеником второй ступени Корлис спросил наставника:
— Почему произошла катастрофа?
Наставник долго молчал, а потом ответил:
— Люди много лет находились в состоянии войны с природой. Думали, что покорили ее. Но природа нанесла решающий удар. Да, мой мальчик, любое насилие чревато непредвиденными последствиями.
— Откуда взялась радиоактивность? — продолжал допытываться Корлис. — Не могла же она появиться ниоткуда, сама собой?
Тогда наставник рассказал об эффекте радиационной лавины.
— В течение десятилетий промышленные предприятия, работавшие на атомной энергии, выделяли в атмосферу продукты распада, как тогда казалось, в пренебрежимо малых количествах: то произойдет аварийный выброс, то загрязнятся фильтры. Радиоактивный фон от этого постоянно возрастал.
Экологи предупреждали об опасностях, но речь шла о будущих поколениях, а люди не слишком заботились о потомках, жили сегодняшним днем. Они считали, что если непосредственной угрозы их существованию нет, то и беспокоиться не о чем. А об эффекте лавины тогда не подозревали.
— А что это за… эффект?
— В один недобрый день фон достиг порогового уровня. А следом произошло непредвиденное: если прежде рост фона был связан с человеческой деятельностью, то теперь начался самопроизвольный лавинообразный процесс воспроизводства радиации. Это противоречило науке, но наука часто бывает самонадеянна и пытается навязывать природе свои законы, выдавая их за ее законы.
— А что было потом?
— Радиоактивный ураган прокатился по Геме. Он не выбил ни одного стекла, не подкосил ни единой опоры в линиях энергопередач. Люди с их несовершенными органами чувств его даже не заметили. Тревогу забили приборы, но было уже поздно.
«Поразительнее всего, — думал Корлис, став взрослым, — что наиболее уязвимыми оказались высшие формы жизни и, в первую очередь, мыслящая материя. Сама же жизнь не исчезла, а, утратив разум, пустилась в невообразимый дикий пляс, в бешеный разгул, порождая чудовищных монстров».
Уродливые растения-мутанты росли с фантастической быстротой, взламывая бетон, металл стремительно коррозировал, а стекло кристаллизовалось, распадаясь на зерна. Все созданное руками человека было проклято и отторгнуто природой — она словно задалась целью стереть память о людях.
За полтора века, прошедшие со дня катастрофы, растительный мир Гемы претерпел колоссальную акселерацию, обогатился множеством новых форм, заполнил плотной массой всю поверхность суши, а животный, напротив, выродился. Непосредственно через телескоп была видна буро-зеленая масса, укрытая шапками облаков. И лишь сложная система послойных фильтров позволяла наблюдать бренные останки человеческой цивилизации…
Вздохнув, Корлис принялся за панорамные снимки. Прежде черновую работу выполняли автоматы, люди лишь систематизировали и осмысливали информацию, хотя это осмысливание сводилось к мрачной констатации: увы, процесс необратим и надеяться на благоприятный перелом бесполезно. Но вот уже пять лет, как все приходится делать вручную. Автоматы обветшали, утратили надежность, стали часто ошибаться, а запасные части к ним были израсходованы. Технологические возможности Базы, ограниченные с самого начала, с каждым днем становились все более скудными…
Когда Корлис закончил съемки, он еще долго рассматривал Гему в различных длинах световых волн, инфракрасных и ультрафиолетовых лучах, через поляризационные и послойные фильтры, в глубине души надеясь обнаружить что-либо, свидетельствующее о разумной деятельности. Как ученый, он сознавал, что эта надежда призрачна, но чисто по-человечески искал в ней опору, как ищут в пустыне родник. «Поиски разума» стали для него своеобразным ритуалом, символической акцией, которую он упрямо повторял всякий раз перед тем, как закончить вахту в обсерватории. А для всякого ритуала характерна отработанная последовательность действий, жесткая программа.
Сегодня Корлис уже выполнил се, как всегда, безрезультатно и собирался уйти, когда неожиданная мысль заставила его изменить решение.
Кроме оптического телескопа с набором приспособлений и нескольких радиотелескопов на разные длины волн, обсерватория Базы располагала уникальным беслеровским телескопом, с помощью которого в былые времена исследовали Метагалактику. До катастрофы орбитальная станция, впоследствии ставшая зародышем Базы, была центром астрофизических исследований. Потом стало не до них. Единственным заслуживающим внимания объектом наблюдения оставалась Гема, но использовать для этой цели беслеровский телескоп, рассчитанный на вселенские масштабы, казалось бессмысленным. Полтора столетия прибор бездействовал, пока о нем вдруг не вспомнил Корлис.
Мысль воспользоваться беслеровским телескопом показалась ему настолько нелепой, что он из духа противоречия решил воплотить ее в действие, хотя бы как курьез, благо ничто этому не препятствовало.
И вот снят защитный кожух…
Юстировка оказалась безукоризненной. И все же не верилось, что телескоп Беслера, настроенный давно ушедшими из жизни людьми, будет работать. Но он заработал. И главное — на его дисплее высветилась упорядоченная вереница цифр. Они не плясали близ нуля, отображая естественный шум, отсутствовали и резкие выбросы, наблюдавшиеся при естественных всплесках беслеровского излучения. Последовательность чисел была детерминированной, причем изменения происходили в последних трех знаках, четыре первых стояли как вкопанные. Никакие природные катаклизмы не дали бы такого закономерно организованного числового ряда.
«Сигнал! Осмысленная передача!» — ошеломленно подумал Корлис и поспешил включить записывающее устройство.
2. Кей
— Салют, дружище! — приветливо воскликнул главный диспетчер Базы Горн, поворачиваясь на своем вращающемся креслице к двери.
— Салют, — сдержанно ответил вошедший — невысокий крепыш с хмурым, замкнутым выражением покрасневших от усталости глаз. — Как ноги?
— Не слушаются, подлые. Вот, даже встать не могу. Атрофия нервных стволов или другая пакость, похуже.
— А что сказал Пеклис?
— Что говорят в таких случаях врачи? Выкручивается, хитрит. Жить, мол, будете; и за это спасибо. После такой травмы… «А как с космосом?» — спрашиваю. «О космосе забудьте».
— Да, крепко вас… Год уже прошел?
