Александр Зорич - Консул Содружества
В госпиталь флота я, конечно, не пошел – пусть там лечатся эти флаинг-придурки.
А пошел я в свой родной, пехотный госпиталь. И хотя моя девчонка вроде бы к пехоте не относилась, я чувствовал, что там ей будет лучше.
– Меня зовут Аля Лаура Омаи. Меня назначили лидер-врачом вашей девочки. Я только что прочла ее файл с «Корморана». Конечно, я постараюсь сделать все, от меня зависящее, чтобы побыстрее отыскать ее родителей или хотя бы дальних родственников. А до выяснения личности она будет находиться в «желтом» отделении под моим присмотром.
– А если личность так и не выяснится?
– Не может этого быть! Думаю, к завтрашнему утру мы будем знать о ней все.
– Значит, мне можно будет завтра утром зайти?
– Конечно, можно. А сейчас, уважаемый господин…
– …Серж. Серж ван Гримм, – подсказал я, пожирая ее глазами.
– Да-да, господин ван Гримм. А сейчас я должна вернуться к исполнению своих прямых обязанностей.
– А можно я еще сегодня вечером заскочу? Может, что-то уже выяснится?
– Если это так для вас принципиально – заходите, – бросила уже на ходу Аля Лаура.
Она ушла, а я остался стоять у входа в приемное отделение. Истукан истуканом. Таких красивых женщин я видел раньше только по видеокубу. А вживую – никогда.
Волосы до плеч, чудо из густого солнечного цвета.
Каштановые брови – как две норовистых кометы.
Даже не намекающие на чувственность губы. Губы, равнодушные к поцелуям.
Взгляд сразу в душу.
От такого взгляда, я думаю, млеют даже киборги. Вот что это за взгляд.
Походка доктора Али Лауры Омаи была быстрой, подлетающей, пластичной. Я буквально слизывал взглядом ее тень, бежавшую за ней по больничному коридору.
Мне хотелось расхохотаться. Или заплакать. Или застрелиться тут же, от невозможности преодолеть разделявший нас стеклянный барьерчик.
То есть физически я-то мог перескочить через этот барьерчик. Или, например, разбить стекло.
Но я совершенно твердо знал: это не приблизит меня к Але Лауре Омаи ни на сантиметр. Я вспомнил плешивого доктора Леви. Какими все-таки разными бывают доктора!
В душе у меня все перевернулось. Мне даже начало казаться, что весь этот Глокк – не впустую. Пройти через ад было необходимо, чтобы в конце концов оказаться в приемном отделении.
На негнущихся ногах я вышел из госпиталя. И сразу же попал в железные лапы к нашим особистам…
Эти сволочи хотели знать все. Как любил напевать мой папа, монстр военной инженерии,
From my first cigarette
Till my last dying day.
Пожалуй, офицеры Особого отдела были даже хуже журналистов.
– Где и при каких обстоятельствах вы познакомились с человеком, выдававшим себя за Чаку Дюмулье?
– На каком основании сержант Гусак передал вам командование взводом?
– На чем основывается ваша уверенность в том, что вы ранили кроверна?
– Как именно вам удалось достичь пехотного катера?
– Не кажется ли вам странным повышенный коэффициент выживаемости вашего взвода?
Те же дурацкие вопросы. Только, в отличие от щелкоперов, растолкать особистов локтями мне не светило…
Когда я наконец выбрался на волю из кабинета капитана Арагве, меблированного в лучших традициях школы «пустого дизайна», была уже глубокая ночь. Навстречу мне топали рабочие третьей смены с красными от привычки к кофеиновой инъекции глазами.
Вроде любому нормальному человеку на моем месте было бы ясно: нужно идти в родную казарму и делать бай-бай. Но, видно, от нормального человека во мне осталось после Глокка всего ничего.
Итак, я снова отправился в пехотный госпиталь.
– Доктор Омаи? – спросил меня дежурный медбрат, сдерживая зевок. – Она в «желтой» палате. Ночное дежурство. Но туда нельзя! Там рядом операционный блок!
– Так будьте добры вызвать ее сюда!
– Не имею права. Ее приемные часы окончились. А дежурство началось. Она не имеет права покидать палату еще три часа.
– Что же мне делать?
– Ждать утра. Пока у нее снова начнется приемное время.
– А во сколько оно начнется?
– В двенадцать по местному.
– Ничего себе!
– Если хотите – можно здесь, на креслах прикорнуть. – У медбрата буквально слипались глаза; он и сам был не прочь «прикорнуть».
– Уж лучше тогда в казарму.
– Ну, мое дело предложить, – пожал плечами медбрат.
– Послушайте, – снова завел волынку я, щурясь от света ламп-бактериофагов. – Я Серж ван Гримм. Мне срочно нужно увидеться с доктором Омаи. Я тут кое-что узнал про найденыша, ребенка с планеты Глокк…
– Ван Гримм? Серж ван Гримм? – Сонливость медбрата как рукой сняло. Он заулыбался во всю пасть и даже вскочил с места. – Как я вас сразу не узнал? Я ж полчаса назад видел вас по кубику! Вы у нас теперь топ-десять недели! Господи, как я рад! Наш парень, простой пехотинец – и в «Глобальных Вестях»! Скажите, могу ли я вам чем-нибудь помочь?
Я понял, что нужно срочно осваивать роль героя, не то – прощай Аля Лаура! Если бы я знал, какую службу сослужит мне эта «роль героя»!
– Спасибо тебе, дружище, – прочувствованно сказал я. – А вообще, мне действительно требуется помощь.
– С превеликим удовольствием!
– Пропусти меня в «желтую» палату, – попросил я, доверительно подмигивая.
По настоянию братишки я посетил стерилизационный лучевой душ. Лишь после него, заручившись моим честным-пречестным словом, что я не буду никуда заходить по дороге, парень разблокировал стеклянную дверь в коридор, ведущий в ту самую «желтую» палату, и пожелал мне удачи.
Честно говоря, когда я шел по коридору, мое сердце стучало так, как не стучало, наверное, и в аварийном контуре Копей Даунинга.
Наконец, вот она, дверь. Я открываю ее. Вхожу.
Освещенный тусклым, канареечно-желтым светом с выраженным биостимулирующим эффектом зал. В зале – спящие дети. Кое над кем – купол. Кое-кто дрыхнет по-обычному, крепко обнявшись с плюшевым медведем.
Все сплошь – эвакуанты, ясное дело. Откуда бы еще взяться детям в пехотном госпитале, где до войны с кровернами место было только взрослым долбодятлам?
Вывезенные на десантных транспортах из-под удара кровернов. Спасенные во время контрударов вроде нашего. Не все ведь операции были такими провальными…
Найденные, в конце концов, на борту терпящих бедствие коммерческих звездолетов. Впрочем, нет, заговариваюсь. «Космические» найденыши обычно попадали под юрисдикцию Космофлота.
Где-то среди этих несчастных (и все равно чертовски счастливых – спаслись ведь все-таки!) ребятишек – моя девчонка.
А за стеклянным столиком у входа в палату сидит, то есть, скорее, лежит… Аля Лаура Омаи.
Ее правая щека покоилась на мануальном интерфейсе нейрокомпьютера. Золотые волосы тревожно разметались по плечам.
Меня невольно передернуло. Военно-полевой рефлекс: лежащий в необычной позе человек после Глокка в самую последнюю очередь ассоциируется со спящим…
Но прошла секунда, и я просто-таки залюбовался. Спящая Аля Лаура была такой привлекательной!
Ее длинные, густые каштановые ресницы безмятежно отдыхали на щеках, усыпанных веснушками. И как я умудрился не заметить этих одуванчиковых полей на щечках доктора Омаи, когда беседовал с ней днем?
Итак, доктор Омаи заснула на рабочем месте. Крадучись, я приблизился к столу и очень тихо встал рядом.
Размеренное, как прибой, дыхание. Я невольно заслушался.
Пожалуй, я простоял так минут десять, пока сообразил, что на столе находится нечто очень неожиданное.
Чашка с остывшим индюшачьим бульоном. Плитка минус-калорийного шоколада с обгрызенным краем на пластиковой тарелке. Карликовая орхидея, цветущая черными туфельками с оранжевыми стелечками, в гидропонной мензурке.
Да я поначалу глазам своим не поверил – белые, длинные пальцы девушки с коротко обрезанными розовыми ногтями покоились на корешке толстенной книги, раскрытой на середине и положенной корешком вверх!
Да, это была книга! Самая настоящая бумажная книга!
Странно было наблюдать эту музейную штуку в наше просвещенное время, когда каждый третий житель Содружества вообще не умеет читать (а остальные читают в основном только этикетки, если есть охота сэкономить на товарах в говорящей упаковке), на самом обычном столе. Это было как арбалет какой-нибудь приметить у сержанта линейной пехоты!
К счастью, я относился к двум третям «условно грамотных» граждан Содружества. Я медленно прочел название: «Человек без свойств». И фамилию автора: «Роберт Музиль».
Хотя на меня никто и не смотрел, мои щеки как по команде запунцовели.
Ни фамилия автора, ни название не говорили мне ровным счетом ничего. Вдобавок книга была не на интерлингве, как я привык. А на… немецком. Если бы мой отец не был голландцем, я бы вообще хрена с два понял, что там написано…
Ай да баран я! Ай да лох! А еще нос деру в компании Зага Дакоты…
Не знаю, до каких глубин самоуничижения я бы дошел в своем психоанализе, если б доктор Омаи вдруг не пошевелилась.
