Борис Георгиев - Третий берег Стикса (трилогия)
— Вам не кажется, ваша светлость, что это последнее кое-кого касается в большей степени? И кто-то говорил мне, что не казнят за намерения, или мне это послышалось? — с наивным видом поинтересовался Саша. — Притом вы сами не просто вознамерились, а привели намерения в исполнение.
— Запомни, телёнок, — поучительным тоном проговорил Джокер. — Когда речь идёт о власти княжеской, бывает, что наказывают за несбывшиеся намерения, но никогда не казнят за сбывшиеся.
— Победителей не судят?
— Вот именно. И кроме того, заруби себе на носу: суд — это я.
— А мне казалось, судья — женщина, — вкрадчиво проговорил Волков, наблюдая за собеседником. Джокер мигнул и едва заметно поморщился, но тут же снова нацепил благостную, хоть и слегка постную маску.
— Всё это мелочи, — сказал он. — Ты спрашивал об искуплении? Так слушай же. Лицу, оказавшему князю услуги государственной важности, могут быть прощены любые прегрешения. Отпущение может быть куплено.
— Вы сами знаете, ваша светлость, что покупать мне отпущение не за что, ибо сами вы и лишили меня моего достояния. Отобрали всё, даже одежды не оставили.
— Одежда твоя еретическая! — просипел сатир, стервенея от упоминания о краже. — Отрыжка Неназываемого. Одной её достало бы, чтоб казнить тебя, как преступника. Когда жгли её, смрад стоял нечеловеческий, а после в печи так грохнуло — стену вышибло, и слава Баалу, это происшествие вреда не причинило нашей светлости и жене нашей Кире Киевне.
«Пропал пояс Афины», — огорчился Волков. — Ни на «Улисс», ни на Внешнее Сообщество теперь можно не рассчитывать. И сигнала они не получили. Когда сняли с меня пояс, прервалась связь с гипоталамусом. Дело дохлое, помощи вам не будет, господин эмиссар».
— Но это тоже мелочи, — продолжил, не услышав возражений, Матвей. — Есть у вас ещё достояние, могущее сослужить службу Княжествам.
— Какое же? — искренне удивился капитан Волков.
— Заклинания.
«Какие ещё заклинания? А! Он всё ещё думает, что штучки с полётами, по воде хождение и прочие фокусы делает перстень. Слышал, как я вызывал консоль, кое-какие команды запомнил и решил, что это заклинания. Забавно, — Волков развеселился, — положения, конечно не поправишь, но можно ещё побарахтаться. Для начала выясним расстановку сил».
— Заклинания дело серьёзное, — сказал он важно. — Мне хотелось бы получить гарантии. Меня за дворцовую ограду выведешь вместе с Ольгой, скажу тебе первое. Но для начала мне нужно встретиться с этим, как его… С Тиресием.
Выдвигая требование, Волков прекрасно понимал, — исполнять его сатир и не подумает, рассчитывал, что наглый тон выведет князя Матвей-города из равновесия. Так и вышло.
— Хрен тебе, а не гарантии! — просипел сквозь зубы Джокер. — Сам бы я с большим удовольствием поговорил и с ведьмой твоей рыжей, и с Тиресием, но… Но ты обойдёшься как-нибудь без этого и первое заклинание скажешь здесь, чтоб я проверил сначала, не лепишь ли горбатого. Ну, давай. Я слушаю.
«Ага! Олю они не поймали почему-то. Этот тип боится и её, и Тиресия. Заклинание он хочет узнать. А если попробовать?..»
— Не боишься, что волкодавы подслушают? — спросил, понизив голос, Волков, думая: «Надежды не осталось. Потянуть бы время». Но и это не удалось эмиссару Внешнего Сообщества. Сатир хмыкнул, подмигнул заговорщически и ответил:
— Я уже говорил тебе, какая у волкодавов память. Ну! Я внимательно слушаю. Но врать не советую.
Последняя надежда рухнула. В глазах Джокера Волков прочёл приговор: «Станешь запираться, добуду пытками, всё сказанное проверю тут же, и если работать не будет — сам понимаешь, опять придётся тебе мучиться. А скажешь — спишу тебя начисто». Единственное, что оставалось — сделать так, чтобы убили немедленно и не пришлось бы мучиться. А заодно хотя бы попробовать утащить с собой мерзавца. «Прощай, Иришка», — подумал Саша, улыбнулся через силу и сказал Джокеру:
— Пониже наклонись. Я расскажу тебе всю правду об иоланте Южного Княжества. На пальце у тебя простая стекляшка, бирюлька для идиотов, силы в ней не больше, чем дельных мыслей в голове у полного олуха — болвана, который держал в руках своё избавление, но спалил в печи.
— Что-о?! Одежда?.. — хрипло выдавил сатир. На Волкова смотрел остановившимся взглядом, шея его при этом оказалась близко. Без воли, словно со стороны капитан Волков наблюдал, как собственные его руки протянулись к шеё сатира, как сомкнулись на горле пальцы, следил отстранённо, как тот выкатил глаза, делая попытки крикнуть, и в этот момент ему подумалось: «А не кажется ли вам, господин эмиссар, что вы хватили лишку? Холодно уколола игла сомнения, в глазах помутилось, отяжелели руки. «Эго? — спросил Волков. — Ты думаешь, это ошибка?» Он увидел себя со стороны — человечек с перекошенным от ярости лицом, вцепившийся скрюченными пальцами в горло другого человечка, вина которого сомнительна. Потом ему представились события последних дней, но не одно за другим, а одновременно — тугой жгут переплетенных нитей, но он видел совершенно отчётливо каждую, даже самую тонкую ниточку и сказал себе: остановись. И разжал пальцы.
Истошно орал, раззявив рот, Джокер, глаза его всё ещё были закачены, на шее — красные пятна. Саша почувствовал — оттаскивают, — собирался повернуться, но в голове разорвался огненный шар, резануло болью шею, отдало в позвоночник. Пытаясь устоять на кренящемся полу, он шагнул, но получил удар в живот, от которого помутилось в глазах и перехватило дыхание. Под щекой почему-то оказался холодный шершавый камень, перед глазами — множество ног в ботинках на толстой подошве. Он попробовал приподняться, опираясь на руку, однако новый удар, боли от которого он уже не почувствовал, бросил его на спину.
Сознание вернулось к нему быстро. Успел увидеть у самого лица сияющий княжеский туфель, потом неузнанный голос гулким колоколом прогудел откуда-то сверху: «Не будет тебе быстрой смерти. Готовься к медленной», — и туфель исчез. Зашаркали ботинки. «Уходят», — понял Волков. Ненависть, перемешанная с отчаянием, заставила его подняться — руки и ноги словно чужие, пол раскачивался дёргаными размахами, как укороченный маятник. Навстречу из мерцающего тумана выплыла ленивым поворотом дверь, налетела на Волкова и нечувствительно ударила. Потом он понял, что сидит на полу, опираясь спиной на эту самую дверь. Перед глазами стена мрака, в ней вырезан ослепительно яркий квадрат тюремного окна, в груди поселилась тупая боль, а в затылке и шее — острая. И ненависти больше не было, одно лишь отчаяние: «Зачем это нужно, Эго? Зачем тебе, чтобы я мучился?» — подумал Саша, но ответа не было. Тогда, преодолевая боль, ремнями стянувшую грудь, он спросил вслух:
— Зачем? Нельзя ли избавить…
Из мрака соткался силуэт, заслонил светлый квадрат, негромкий голос проговорил участливо но и с некоторой долей иронии: «Если только можно, Авва Отче, чашу эту мимо пронеси».
«Откуда он здесь? Дверь заперта, — мысли сновали в голове Волкова лихорадочно, он прищурился, всматриваясь, но разламывалась от боли голова и узнать человека, непостижимым образом проникшего в камеру, получилось не сразу: — Это Тиресий. Или из меня рассудок вышибли, или… Добраться бы до этой сволочи».
Разглядывая поверженного эмиссара Внешнего Сообщества, Тиресий наклонился, упёрся руками в колени, потом выпрямился, извлёк откуда-то блестящую штуковину размером с карманный гравитон. Волков собрал оставшиеся силы, предвидя — боль будет адская, подтянул ноги к животу, оперся на руки, готовясь ударить, но противник его проговорил, не отвлекаясь от экрана прибора:
— Не делайте ещё одной глупости, господин эмиссар Внешнего Сообщества. Вы и так наворотили достаточно.
Саша задохнулся от боли, стянувшей грудь, но больше от удивления: «Кто же ты?» — подумал он. Попытку напасть на Тиресия решил оставить; по правде сказать, попросту не был ещё способен на что-либо серьёзное после волкодавского угощения. Расслабился, снова опёрся на дверь и собрался спросить прямо о причине посещения, но посетитель буркнул под нос: «Вот, вроде бы и всё. Теперь можно», — и дверь, на которую опирался Сашин затылок исчезла. Потеряв от неожиданности равновесие, Саша грохнулся на спину, сильно ударившись. Шею и голову снова дёрнуло болью, но Волков на это не обратил внимания — изумлённо вытаращился на потолок тюремного коридора. Дверь его камеры оказалась открытой, а сам он лежал на пороге, нелепо подтянув согнутые в коленях ноги.
— Чёрт, совсем забыл, — выругался Тиресий, наклоняясь и осторожно подсовывая ладонь под Сашин затылок. — Извините, я нечаянно. Давайте-ка, помогу сесть. Крепко вам досталось, но теперь всё позади, можно не беспокоиться.
Он помог подняться на ноги и добраться до лежанки; спросил: «Не прилечь ли вам?» Саша помотал головой, попробовал устроиться сидя, но почувствовал — нет, мутит, голова кружится и тяжело дышать. И всё-таки лёг. Мысли в голове, как песчинки, поднятые смерчем: «Кто он? Почему говорит, что всё кончилось? Чего добивается?»
