Борис Георгиев - Третий берег Стикса (трилогия)
Дух цветов липы был силён, Волков пригрелся на солнце, стал было задрёмывать, но стукнула входная дверь, он вздрогнул и поднял голову. Тиресий спускался по ступенькам, таща большой ящик. За спиной его висела на ремне чёрная труба. Он поставил ящик рядом с мотоциклами, отёр лоб, сдёрнул с плеча трубу (прибор показался знакомым Волкову) и, оставив всё это, направился к лавочке, на ходу осматриваясь. Шёл ссутулившись, походка знакомая… «Точно! Я понял, на кого похож. Если бы сидел на скамейке — не понял бы. А так, когда снизу вверх… Всё правильно, мне было тогда года четыре. Он прилетел к нам в Аркадию. Мы с мамой были в оранжерее, он подошёл вот так же точно, ссутулившись. Показался мне огромным, как Аркадийский маяк».
— Ты младший брат Володи? Может быть, сын? — спросил Волков, — глядя на остановившегося рядом Тиресия.
— Ага, я вижу, пришло время знакомиться, — удовлетворённо буркнул Тиресий себе под нос, сбросил с плеча небольшую чёрную сумку, опустился рядом с ней на траву, и протягивая Волкову руку, сказал:
— Я не брат ему и не сын, а отец. Борис Георгиев.
Глава шестнадцатая
Волков слушал, лёжа на боку и подставив руку под голову; против обыкновения почти не перебивал рассказчика. Не из почтительности, просто был несколько сбит с толку: согласитесь, не каждый день случается человеку двадцати с лишним лет от роду беседовать с собственным дедом, которому слегка за тридцать.
— Началась вся эта чехарда с изобретения, сделанного в шестьдесят седьмом году. Долгое время мы считали это случайностью по ряду причин: во-первых, тематика небольшой лаборатории не имела никакого отношения к теории взаимодействий; во-вторых, учёный осознал, чего добился, лишь после того как получил результат; в-третьих, случилось это явно преждевременно, поскольку Обобщённая Теория Взаимодействий тогда существовала в зачаточном состоянии.
— Погоди… те, Борис, как же в зачаточном?
— Давай лучше на «ты».
— М-м… Послушай, в две тысячи шестьдесят седьмом году она не просто была разработана, а полным ходом использовалась! Гравитационному приводу уже больше полувека!
— Я разве сказал «две тысячи»? Машина времени была изобретена в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году.
— Что-о?
— Вот именно. Поэтому мы и сочли изобретение преждевременным и случайным. Теперь я даже не знаю, что об этом думать, слишком уж много случайностей, это наводит на неприятные размышления. В подробности вдаваться не буду, история запутанная, и неизвестно, будет ли когда-нибудь расследована. Главное, что нужно уяснить, — любое преждевременное изобретение чрезвычайно опасно, особенно если используемый принцип недостаточно изучен и нет возможности хотя бы приблизительно просчитать последствия. Долгое время нам удавалось…
— Кому — «нам»?.
— Расскажу в своё время, не перебивай. Нам казалось, что джинна удалось загнать в бутылку и получится продержать его там хотя бы до тридцатых годов этого столетия, но потом случилась та жуткая история с Энерджистаном и грянул скандал с «Dark Ray Studio».
— С какой студией?
— Прошу же, не перебивай. Какая разница, как она называется? Вот это, — Борис указал на зеркальный куб княжеского дворца, — их студийное здание. Построено в две тысячи двадцать шестом. Тогда уже поздно было пытаться подправлять микрособытия, общая энергия разорванных причинно-следственных связей возросла, появились Тёмные Волны, полезли рефлексы, мы не только не успевали предотвратить бифуркации, но даже и регистрировать их.
— Боря, я за тобой не успеваю.
— Ты не знаешь, что такое бифуркации?
— Естественно, знаю! Не настолько же я… О Тёмных Волнах подробней, пожалуйста.
— А, вот о чём. Ну, это просто. Представь: ты изменил событие после того, как оно случилось. Разорвал причинно-следственные связи. Образовались изолированные события — те, которые не могли случиться. Мы их называем хроноклазмами. Они более или менее мощные, с течением времени накопленная в них энергия, разумеется, рассеивается, но, к сожалению, они еще и аддитивны, а значит могут усиливать или ослаблять другие хроноклазмы, имеющие такую же пространственно-временную локализацию. С точки зрения наблюдателя, находящегося на четырёхмерном листе, интерференционная картина выглядит…
— Как Тёмные Волны!
— Угу, они самые, будь они неладны. Фронты бифуркаций. Наши возможности ограничены, хватает их только на то, чтобы получить примерную картину происшествия в четырёхмерном пространстве, но, сам понимаешь, в одиннадцати измерениях не то что просчитать, даже представить… Что с тобой?
Свет померк в глазах Александра, отяжелевшая голова сорвалась с подставленной ладони, мир сплющился, растекаясь по гигантской бестелесной слоистой трубе, пронизанной всплесками… «Что это, Эго?» — спросил Волков, хоть и понял уже — гравитационные возмущения. Протянув бесчисленные свои руки, Эго-Волков перебрал слои, выбрал нужный, нашёл на нём точку, куда уходила одна из рук, та самая, что была в человечьем теле Волкова, и стал рассматривать забавную картинку из проникающих друг в друга горбов и впадин. Всё понятно, ничего сложного. «Я понял, Эго», — подумал Эго-Волков, и мир снова съёжился, принимая в себя Волкова.
— Что с тобой? — беспокоился Борис.
Волков, повозил щекой по земле, чтобы прийти в себя и ответил:
— Недостаточно одиннадцати измерений. Но это не так важно. Я уже всё понял, можешь не объяснять
Он снова поднял голову, снял со щеки приставшую травинку и спросил, снова опершись на руку:
— Так значит, не ты устроил Тёмные Волны. Так вышло из-за бездумного применения машины времени, а вы просто пытались ликвидировать последствия.
— Ну-у… — протянул Борис. — Кое-что всё-таки на моей совести. Тот же Энерджистан, к примеру, или история с «Dark Ray Studio», которая и закончилась объединением Княжеств.
— О, вот этот уже интереснее. Я слушаю.
— Да нечего тут слушать, — смутился рассказчик. — Открытия, своевременные они или нет, не приходят в одиночку, приводят с собой новые изобретения. Сам понимаешь, если есть возможность вызывать и регистрировать возмущения бозонного поля, значит возможен и гравитационный привод, значит, и волновая психотехника тоже практически осуществима. Нашлись проходимцы, не желающие ждать появления серьёзной теории, но жаждущие немедленных суперприбылей. Так появился шлем-излучатель.
— Виртошлем?
— Да, так вы его теперь называете.
— Ну и что? Он сейчас широко применяется. Вся волновая педагогика на том же принципе построена. Совершенно безобидная технология.
— Если не превышать допустимый уровень излучения.
— А!.. И что же, нашлись мерзавцы… Но я слышал, что это вызывает физиологические изменения, правда, никогда не интересовался какие.
— Не только физиологические, к сожалению. Генетические.
— Белоглазые! — Волков лёг и подложил руки под голову. Ещё одно стёклышко нашло место в картине мира.
— Да, — покивал Борис, — Белоглазые и желтоглазые. Их было больше сорока миллионов.
— И что же, — тоном нарочито небрежным осведомился Волков, разглядывая мелкие кучевые облачка. — Это не лечится?
— Никто не пробовал, — язвительно буркнул Борис. — Зачем? Ведь это так здорово — двадцать миллионов белоглазых биороботов. А желтоглазых они решили пустить в расход, чтоб под ногами не путались. Пока я разбирался с зачинщиком безобразия, нашёлся негодяй, который перехватил управление. У этой сволочи тоже была машина времени, он действовал целенаправленно, а мы вынуждены были ловить последствия его действий то здесь, то там… Гнусное время — тридцатые годы, самый гнусный период во всём секторе 20–21.
— Что ещё за сектор?
— Мой. Двадцатое и двадцать первое столетие, — вздохнул Борис, улёгся на спину, поворочался, устраиваясь, и продолжил:
— Моё несчастное время. Разобщённость, всемирные дрязги, хаос в Княжествах, выселение учёных на Марс вместе с технологиями, земельные кризисы, кровавая возня в Северной Америке… Одна была надежда на Планетарную Машину, но и с ней тоже не всё вышло здорово.
— Почему?
— На всё человечество банально не хватало мощности, отсюда расслоение. Теперь представь: к социальному расслоению если добавить ещё и генетическое…
— Я понял, — буркнул Волков, усаживаясь. Вспомнил, что в Княжествах делали с ведьмами. — Я не понял, в чём твоя вина. В том, что не успевал справляться с последствиями?
— Если бы, — с горечью в голосе ответил Борис, и продолжил, закрыв глаза:
— Разбираясь с хозяином вот этого вот здания, однажды спас из жалости девчушку. Её звали Катей. Обычная девчонка, понимаешь, глупая — начинающая актриса. Я утащил её в прошлое, потом вернул в будущее, когда опасность миновала.
