Борис Георгиев - Третий берег Стикса (трилогия)
— Забывать-то и нечего. Ничего не осталось, кроме одежды и пояса.
«Нужно попробовать представить его действия, — говорил себе капитан, направляясь к лестнице. — Куда выходить? Не помню, хоть тресни. Вот сюда. Лестница. Бежал он к машине и думал о том, что лучше и надёжней всего на ту сторону переправиться, чтоб оказалась между нами река, через которую без перстня и денег никак лопуху не переправиться. Выскочил он на веранду и вспомнил, что паром не работает. Тогда решил уехать от греха подальше, чтоб пролегло меж ним и господином лопухом максимально возможное расстояние. Может, видели его? Спросить некого, пусто на веранде. Между прочим, Джокер говорил, как мне кажется, что серые иноки просидят здесь до утра. Солнце не встало ещё, а их след простыл. И ладно. Даже если видели, что с них толку, всё равно безъязыкие».
Волков побрёл, сбивая с густой травы росу, к песчаной площадке, где стоял медведь, к распахнутой настежь водительской дверце, прикидывая: «Два варианта. Либо схватил его прямо тут кто-нибудь, кто в курсе наших с ним похождений и знает о деньгах и камнях, либо сам он, сидя в машине… Ключ в замке торчит. Им, насколько я понял, машина включается. Интересно. Сие, Сашенька, указывает, что схватили его всё-таки. Почему же меня не тронули? Ну, это понятно. Добрались до сокровищ, прочее по боку. Нет. Всё неправильно. У машины было бы натоптано, а тут…»
Саша вылез, аккуратно ступая, опустился на колени и принялся изучать отпечатки подошв на влажном речном песке. Все отпечатки одинаковые, рубчатые. Иных нет. Никого у машины не было, кроме водителя. Никто Джокера из кабины не выволакивал, сам выскочил, да так поспешно, что не дал себе труда вытащить ключ и закрыть дверь. Значит, первый вариант отпал ввиду несостоятельности, а второй… «Передумал ехать. Испугался? Кого-то заметил?» — Саша глянул на реку. Туман у берегов, вода белая. Рябь, как пенка на молоке. Молочная река. «А берега туманные. Там на пляже какие-то серые возятся. Те самые иноки? Погоди, господин эмиссар, не разбрасывайся. Всё равно, увидел он кого-то или нет, главное, куда направился. Ну-ка…»
Саша прошёлся, пригибаясь и всматриваясь, по песчаной площадке, следуя направлению чётких следов. На асфальтовой дороге потерял, но тут же обнаружил по ту сторону. Следы вели к реке, туда Волков и двинулся. К сожалению, на пляже цепочка отпечатков оказалась основательно затоптанной. «Будто стадом прошлись. Каких тут только не было: и босых, и обутых, и больших, и маленьких. Железяка в песок затоптана».
Волков отряхнул с погнутого креста в травяной разлохмаченной оплётке песок, нашёл раздавленный свечной огарок, но понять, имеет находка какое-то отношение к судьбе Матвея или нет, не смог. Что-то знакомое огоньком замерцало в памяти: день летнего солнцестояния, венки, свечи, река… — читал, слышал… Но ничего определённого капитан Волков вспомнить не смог. Какие-то древние верования. «Попробовать расспросить иноков? Что они там делают?»
Разобрать на таком расстоянии, — метров триста до них, никак не меньше, — понять, почему так суетятся и чем заняты не получилось. «Таскают хворост? Да, к столбу его валят кучей. Готовят костёр. Что же — это понятно, утро зябкое и промозглое. Но не все заняты, некоторые кучей сбились, — примечал, следуя неспешно вдоль берега Волков. — И куча шевелится. Как будто толкаются они и довольно азартно, даже весело. Игру в регби затеяли? Один в сторонке стоит, за ними приглядывает. Судья? Нет, не туда он смотрит. Куда же?»
Тот из иноков, кто в сборе дров для костра не участвовал и остался равнодушным к исходу спортивного состязания, глядел на восток, где алела за низкорослым редколесьем заря нового дня.
Дело у сборщиков хвороста спорилось, не успел Волков и ста шагов пройти, с занятием этим они покончили, один из них бросился к наблюдателю, остальные остались у столба в ожидании. Толпа регбистов рассыпалась, извергнув тщедушную фигурку в белом одеянии. «Похоже, это женщина», — подумал Волков и, чувствуя недоброе, ускорил шаг и, сбиваясь от торопливости, стал бормотать свои заклинания. Где-то видел уже недавно и кучу дров вокруг столба, и женскую фигурку… «Они же её на костёр затаскивают! Почему же она не кричит, не зовёт на помощь?» Консоль включилась с грехом пополам, когда оставалось шагов пятьдесят до этих извергов.
— Эй, отцы! — рявкнул на бегу Волков. — Вы это бросьте-ка!
«Куда там, не оглянулись даже, привязывают. А молчит она, потому что кляп. Они глухие? Тот всё на восток смотрит. Ждёт восхода. Серая скотинка, я тебе покажу солнце красное!»
В руках одного из серых Волков заметил факел. Женщина, намертво примотанная к столбу верёвками, тоже следила (глаза круглые!) за чадящей головнёй. «Эту картинку мне Эго показывал! И потом во сне ещё…» — мелькнуло задним планом у Волкова, и он, добежав наконец, бросился растаскивать хворост. Молча, не обращая внимания на поджигателей. Кто-то мычал позади, хватал за плечи, потом руки соскальзывали. От серых воняло потом, несло нефтяным перегаром от сунутого в сучья факела. Тянулся тонкой струйкой к небу серый дымок (кто-то успел сунуть второй факел с другой стороны кучи), и Саша, отпихнув излишне настырного инока, приступавшего с ножом, туда кинулся, думая: «Вас много небось, а я один. Со всех сторон лезете, сволочи».
Тлеющей дубиной двинул одного набежавшего серого, потом другого, и отбросил обломки палицы в сторону. «Нет, не боятся они. Те что на ногах опять напасть собираются. Как бы не пырнули ножом. Меня-то защитит «Афина», а вот женщину…»
Пришлось, как ни противно, оставить костёр (собственно он не внушал уже опасений) и заняться более срочным делом — избиением. Что ж, если враг не желает сдаваться, поступать с ним приходится соответственно. «Ну, всё-всё. Увлекаешься», — остановил себя Волков, когда с неприятным делом было практически покончено, и, вместо того, чтобы залепить начальнику иноков раскрытой ладонью в лоб (тот помер бы тогда вне всякого сомнения), всего лишь повернул его лицом к лесу, задом к берегу, сгрёб за капюшон и пояс и зашвырнул так, что треск пошёл по ближнему кустарнику. «Хороший бросок, — похвалил себя и «Афину» капитан Волков. — Метров пятнадцать, если не больше. Но посадка получилась у него мягкая. Скажем так, почти мягкая».
— Ну, кто ещё? — спросил он, оглядываясь. Желающих не было, поле боя очистилось. Очень кстати пришёлся оставленный кем-то из иноков основательный нож с деревянной рукоятью и широчайшим ужасного вида лезвием. Саша потянулся, в три удара разрезал верёвки, поймал скользнувшее со столба тело — свалилась, как мешок, — оттащил на плече в сторону, уложил, — она без сознания, — и развязал тряпку, которой был заткнут рот. Увидел — совсем девчонка ещё, курносая, рыжая, глаза странные, не карие, а будто янтарные, закачены. Дышит. На лбу ссадина. «Что теперь? Воды ей?» Тряпки, чтобы смочить, поблизости не нашлось. Саша уже собирался оторвать полу или рукав от какого-нибудь из имевшихся в избытке серых балахонов, когда взгляд его упал на кляп, всё ещё зажатый в кулаке. Когда вернулся от реки с обильно смоченным компрессом, девушка уже шевелилась и постанывала, но всё равно стоило промыть ссадину.
— И-й! — визгнула она, когда по лицу полилась вода, мотнула головой, к лицу потянулась, но руки же связаны. Увидела Волкова, приоткрыла рот, набирая воздух, плечами двинула. «Закричит сейчас», — понял Саша и попробовал успокоить:
— Не кричите, девушка. Всё в порядке, для вас всё уже кончено.
Говоря это снова взялся за нож, не предполагая, что слова его в совокупности с действием могут быть неправильно поняты.
— И-и-и, — пищала девчонка, извиваясь как угорь, пыталась отползти на спине (попытки жалкие), связанными руками пихалась, рискуя напороться на лезвие, а когда Саша взялся крепче, запрокинула голову, забилась, крича в полный голос: «Не-эх-эхе-ет!»
— Да замолчишь ты?! — прикрикнул Волков, удержал ругательство и поймал-таки верёвку на лезвие.
Высвободив руки, девушка ещё раз пихнула Волкова, поднесла к глазам запястья — кожа ободрана до крови, — села, — рот раскрыт, глаза, как у пойманного кролика, — и тут же предприняла ещё одну попытку бежать, на этот раз не на спине, а руками отталкиваясь.
Не дожидаясь, пока начнёт лягаться, Александр поймал её за лодыжки и поспешно освободил от пут. То ли нож и правду был так остёр, то ли верёвки гнилые, — за один взмах разрезались. Совершив это действие, Волков отшвырнул нож, показал пустые ладони девушке и проговорил в виде пояснения:
— Да смотрите же! Ничего я вам плохого не сделаю!
Не расслышала она, да и не слушала, всё не могла от страха опомниться. Лягнула-таки Волкова в грудь (неловко и слабо), вскочила на ноги, но бежать не смогла — силы оставили. Пришлось Саше снова поймать её и усадить, придерживая за плечи и уговаривая: «Ну, всё. Всё, говорю. Ты слышишь меня? Обижать тебя больше некому. Они — вон, валяются».
