Вячеслав Бакулин - Некроманты (сборник)
– …завтра первое городское кладбище вновь заполнится цветами, траурной мелодией… Мы скорбим вместе с вами, дорогие наши сограждане…
Я стою в фонтане, погрузив руки в воду до самых плеч. Вода дрожит и струится. Руки кажутся бледно-зелеными, расплывающимися, зыбкими. Нереальными. Как я сама.
Как все вокруг.
Я поднимаю глаза. Люди смеются и показывают на меня пальцами. Какого-то ребенка с трудом удерживают на бортике. Пацан ревет – требует немедленно пустить его в фонтан, вон ведь взрослая тетенька купается! Значит, можно?
Зачем я сюда забралась?
Медленно раздвигая воду ногами, я бреду к парапету. Влезаю с трудом, оцарапав колени. Вода течет с намокших шорт. Я гляжу на людей сверху. Но ведь они-то реальные?
– Какое сегодня число?
Смотрят кто с насмешкой, кто и с сочувствием. Потом кто-то говорит:
– Третье сентября, долбанутая! Год и тысячелетие сказать?
Я неловко спрыгиваю, поскальзываюсь на мокрых сабо. Нога подворачивается. Не больно. Я иду прочь, говоря:
– Не надо. Год и тысячелетие – не надо…
Ну, тут трудно перепутать. Налево – запахи валокордина и старых вещей, с которыми не спешат расставаться, – комната мамаши. В зале обитает братец, отвоевавший себе угол с компьютером и дисками. Значит, справа проживает клиентка.
Федор вошел. Постоял, приглядываясь. Ночное зрение у него отличное, опять же, фонарь за окном. Чистенько. Даже слишком. Девица, похоже, малость на порядке повернута. Книги – в линеечку, помада – по ранжиру. На кровати-полуторке – древний мишка. Все в куклы играем, да? За что ж тебя так хотят «вернуть туда, откуда ты пришла»? Федор мимоходом взял флакон с духами. Пахло то ли дыней. То ли арбузом. Свежестью, короче говоря.
Провел рукой по столу. До сих пор любит писать письма, хотя есть электронка и мобилы. А на широком подоконнике читает книги. Про любовь, конечно, про что еще бабы читают? Заглянул в шкаф. Пара вещей дорогих, остальное – дрянь барахольная. То ли денег мало, то ли плевать ей.
Присел на кровать. Посидел, закрыв глаза, и лег. Если бы у него было время, серьезно думал Федор, он бы мог увидеть даже ее сны. А так – обычные женские мыслишки: где денег перехватить, как заставить себя в тренажерный пойти, что ответить ехидне-сотруднице на работе… А, и парень еще, по подъезду сосед, к которому она неровно дышит…
Федор лежал на спине, раскинув руки-ноги, как морская звезда, и смотрел в потолок. По потолку метались тени от веток, ползли прерывистые линии света от фар проезжавших машин. И что с того, что он лучший Городской Охотник? И что с того, что он знает ее привычки и даже кое-какие мысли? Он не знает главного – почему ее ищут.
А потому не знает, где ее искать.
Федор поднялся. Поправил покрывало и мишку. Прошел по сегодня не скрипящим половицам. В зале было темнее. Он уже направился к прямоугольнику входной двери, как что-то его толкнуло. Остановило.
Фотография. Напряженное лицо, напряженные глаза…
Черная ленточка.
Федор сел на диван. Вот теперь он точно знал – где ее искать.
И по-прежнему не знал – почему.
Я смотрю на арку над головой. Мешаюсь всем входящим-выходящим, но упорно продолжаю разглядывать облезающую краску на металлических буквах. «Первое городское кладбище». Зачем я сюда пришла? А, да. Хотелось побыть вдали от людей, где тихо и зелено. Лучше места точно не найдешь.
И – что еще?
И посмотреть на свою могилу.
Вот так вот.
Иду по пустым дорожкам. Сегодня не «родительский день», поэтому народу мало. Говорят, мэр давно грозится закрыть кладбище – а то живым уже места не хватает.
Все, как я и хотела. Зелено. Тихо. Вдали от людей (живых, понятно).
Я ориентируюсь по последней дате на памятниках – она неумолимо приближается к нынешнему году.
Потом месяцу.
Потом стали одинаковыми дни. Июль, двадцать пятое. Двадцать пятое июля, двадцать пятое… День, когда наш поезд должен был прибыть в город.
Я останавливаюсь. Оглядываюсь. Земля на могилах черно-бурая. Глинистая. Живые цветы уже завяли, искусственные поблекли, а посаженные не выросли. Кое-где отважно пробивается травка.
Значит, вот здесь я и похоронена. Я прислушиваюсь к своим ощущениям. Ощущений никаких – разве что вялое любопытство.
Фотография мне не понравилась. Я ее не любила, а мама вставила снимок в рамочку и водрузила на телевизор – чтобы любой приходящий мог убедиться, какая у нее красавица-дочка. А то, типа, меня рядом нет…
И надписи, кроме фамилии-имени и дат, никакой. Наверное, напишут уже на капитальном памятнике. Какой они собираются поставить? Мраморный? Надо будет поинтересоваться.
Я услышала какой-то звук и машинально оглянулась. Нет, этот звук вырвался у меня самой. Какой-то неопределенный – то ли истерический смешок, то ли неначатый плач. Я сажусь на низкую оградку, прислоняюсь виском к металлическому столбику. Прости, подруга. Не знаю, кто ты, и почему решили, что ты – это я, только меня-то там нет, а тебя кто-то ищет, все на что-то надеется…
– Ой, дочка, – говорят рядом. Я открываю глаза. На меня смотрит пожилая женщина в сереньком блеклом платье. В руках у нее пластиковые бутылки. Наверное, приходила цветы на могилке поливать.
– Смотрю – одно лицо, – продолжает сочувственно. – Близняшка твоя, да? Сестричка?
Я гляжу на нее. Изогнув шею, смотрю на себя на памятнике. Отвечаю сама себе с фотографии неприязненным взглядом.
– Нет, – говорю. – Разве не видите – это я?
– Ой, дочка, – по инерции повторяет женщина. – Горе-то какое!
И замолкает. И делает шаг назад. И еще. Поворачивается и уходит – очень быстро. То и дело оглядываясь. Интересно, за кого она меня все-таки приняла – за ожившего мертвяка или за рехнувшуюся с горя близняшку?
Федор и сам не знал, как находит своих «клиентов». Юрик вон свято уверен: стоит только хорошенько пошерстить друзей-подруг и дальних родственников – и дело в шляпе. Давыд методично докапывается до причин заказа. Федор тоже все это делает – хоть и без особого рвения.
Ему самому важны личные вещи, фотографии. Он перебирает их, смотрит, трогает… нюхает даже; целыми ночами крутит один и тот же любимый фильм «клиента», пролистывает его зачитанную книгу, слушает музыку…
А потом часами бродит или ездит по городу. Гуляет, не думая ни о времени, ни о направлении…
И встречается – если не сказать – сталкивается с объектом.
Но как, скажите, разыскивать того, кого встретить уже невозможно? Кого уже не нужно искать?
Сегодня он сел в машину. Не спеша колесил по городу. Последний день. Похоже, задание они провалили скопом – уже звонил Юрик, осторожненько расспрашивал. Давыд поинтересовался прямо и сразу отключился. Арнольд – понятное дело – на связь не выходил, но раз их не отозвали, в пролете все Охотники…
Уже стемнело, когда Федор свернул в проулок, известный только таксистам да местным жителям. Фары освещали редкие темные фигуры прохожих – небо хмурилось, и люди спешили убраться под крышу. Федор зажег фары дальнего света – и тут же погасил. Майка, шорты, шлепки… руки, зябко обнимающие плечи, склоненная голова… неторопливая, чуть неверная походка человека, идущего в никуда…
Машина следовала за мной по пятам. Не знаю, почему я в конце концов обратила на нее внимание. Я и без того очень рассеянна, а в свете недавних событий…
Итак, она медленно ехала за мной вдоль тротуара. Такой машине следовало бы нестись по улицам города, нарушая все правила дорожного движения скопом, сбивая пешеходов и подрезая менее крутые иномарки…
Эта почти ползла.
Я несколько раз оглянулась. Вряд ли в своем новом прикиде я могла внушить кому-нибудь неземную страсть. Никто не пригласит меня в ресторан или «прокатиться». Надо свернуть куда-нибудь, чтоб убедиться, что «джипермен» едет именно за мной, но было очень лень. Вообще было как-то расплывчато-все‑равно – как будто меня оглушили. Пыльным мешком из-за угла ударили.
Я остановилась и стала смотреть на машину. Машина остановилась и стала смотреть на меня. Да-да, казалось, что смотрит именно машина– своими раскосыми глазами-фарами, – а не сидящий за тонированными стеклами человек. Потом дверь открылась. Мужчина, коротко стриженный, мордатый, выглянул наружу.
– Наталья? Беляева?
Я моргнула. Приятное исключение – в последнее время меня предпочитают не узнавать. Только теперь я его не знала.
