Галина Манукян - Ученица чародея
– Мадам Тэйра несколько приоткрыла завесу грядущего, и я понял, что нет для меня сейчас важнее долга, нежели сопровождать вас и защищать, мадемуазель!
Он снова прижался горячими губами к моим бледным пальцам. Я сглотнула. Ни кричать, ни вырываться сил у меня не было, их хватало лишь на то, чтобы недоумевать и безмолвно восхищаться хитростью моей древней родственницы. Интересно, какими посулами она так изменила отношение Огюстена ко мне?
Но тут великан с искренним сожалением добавил:
– Я так же хотел бы выразить вам мои безграничные соболезнования по поводу трагической гибели мсьё Этьена. Знаю, он был вам небезразличен…
И тут я вспомнила, в душе все оборвалось – Этьен погиб! Мои глаза налились слезами, и ощущение умиротворения мгновенно развеялось. Я поднесла руки к лицу, и увидела, что в левой все еще сжимаю рубин. Почти черный. В груди сдавило – теперь ясно, почему.
* * *Как в калейдоскопе перед глазами понеслись воспоминания. Что из них было реальностью, а что кошмарным сном, я не знала – память выделяла все одинаково четко, не позволяя разграничить одно от другого.
Мелькнули глаза демона, затем французские солдаты на мосту. Огюстен понес меня в карету, а в следующее мгновение я уже лежала на твердой кушетке в какой-то комнате с громадным зевом камина, разверзшимся почти до самого потолка. Надо мной склонился курчавый мужчина с выбритыми до синевы щеками.
– Плохо дело! – отчеканил он, щупая мой пульс и рассматривая огромный синяк у локтя. – Потеряла слишком много крови.
– Мсьё Дюпре, я не поскуплюсь, – из-за спины врача показался Огюстен. Звякнули монеты в толстом кошельке. – Говорят, вы хороший врач.
Тот потер длинными пальцами подбородок:
– Если только трансфузию попробовать. Вы – родственник?
– Гм… Нет. Я – друг семьи. Извините, сударь, не совсем понял, что вы предлагаете.
– Кровь перелить из вас в мадемуазель. Не смотрите так – не всю, разумеется. Решитесь? Процедура неприятная и утомительная.
– Кровь… – пробормотал неуверенно Огюстен. – А это ее спасет?
– Есть шанс, по крайней мере. Небольшой. Иначе забирайте ваши деньги – пригодятся на похороны.
Мне было совершенно все равно, что случится дальше. Веки налились тяжестью и закрылись сами собой. Меня потянуло куда-то вверх, словно в центре груди образовалась воронка, из которой меня спиралью выбросило к подкопченому потолку. И вдруг стало легко, так легко, что захотелось вдохнуть полной грудью. Да только незадача – вдохнуть оказалось нечем. Я крикнула взволнованному Огюстену, что я здесь. Но ни он, ни доктор, мсьё Дюпре, меня не услышали. Доктор с удрученным видом кинулся щупать пульс у вытянувшейся на кушетке девушки в грязной, рваной рубашке. Боже! Да ведь то была я!
«Странно, – подумалось мне, – я же ничего не представляла».
И, правда, вокруг меня не было видно ни огненного потока, ни пузыря, лишь тонкая, трепещущая, готовая вот-вот разорваться серебряная нить соединяла меня с телом. Захотелось дернуть ее так, чтобы лопнула, и улететь подальше. Освободиться, наконец.
В комнату распахнулась дверь, но я не стала смотреть, кто вошел. Какая разница? Будто бестелесный дух, я подалась вверх и воспарила над рыжей черепицей здания, увидев рядом кровлю похожих друг на друга, как близнецы, каменных домов. Вид был занятным, и я взлетела, подобно голубке, над белой вытянутой церковью с темной крышей и длинным шпилем. Казалось, я стала, наконец, свободной и можно радоваться. Но чего-то не хватало. А чего?
Я покружила над узкими мощеными улицами, где грохотали повозки, сновали туда-сюда люди, тощие собаки бежали с заливистым лаем за бродягой с узловатой палкой. Скучно. Заглянула под раскидистую липу – там покачивался с блаженной улыбкой на губах пузатый монах, признаваясь в любви початой бутылке бордо. Чуть поодаль тянулись казармы, и в тенечке резались в карты солдаты. Я скользнула туда, пролетела у каждого перед носом. Прошмыгнула у пальцев жгуче усатого офицера, стиснувших письмо от любовницы – он перечитывал его со страстным нетерпением, поджидая кого-то на берегу реки. Любовь… река… ожидание… – меня это тоже как-то касалось. Но никто, ни единая живая душа не обратила на меня внимания, словно я не существовала. Это было странно и неприятно. Я поднималась все выше над крошечным городком с длинным названием Сен-Мартэн дю Фресн, но не чувствовала ни ветра, ни крыльев, ни эйфории полета. Только неясная тревога одолевала меня, а с ней – ощущение незаконченности, недосказанности, какое бывает, когда тебя грубо прерывают на полуслове, а ты хотела сказать что-то важное…
Нет, определенно все было неправильно. Неужели так умирают люди? Или мне все это лишь кажется? Вспомнилось привидение из дома чернокнижника. Бедная Франсетта! Я ведь так и не помогла ей. Еще мой один грех – невыполненное обещание. И потому я теперь тоже, как она, буду летать над чужим городом, укрывшимся между горами и лесом, окаймленном синей извилистой рекой?
При виде реки во мне внезапно вспыхнула надежда: «А вдруг я смогу найти Этьена? Вдруг он еще жив или так же, как я, мечется в воздухе, не зная, куда деться?» С невероятной скоростью я понеслась вдоль русла бурной Уаньен, чувствуя надежду, как нечто материальное, единственное, что можно было ощутить. Надежда унесла меня на прозрачных крыльях далеко-далеко от города и моста, пока я не увидела над берегом столб чернильного, наводящего ужас дыма, который нависал над распластанным на камнях человеком. Этьен!
Мой дух стал внезапно тяжелым от страха и предчувствия опасности, а воздух показался вязким, словно был соткан не из эфира, а из невидимых, слизких болотных волокон. От дымного демона захотелось убежать подальше, скрыться, но там был Этьен – разве я смогу его бросить? Преодолевая нарастающий страх, я подлетала все ближе и ближе, не зная, что предпринять.
Внезапно в чернильной мгле над Этьеном засверкали красные вытянутые зрачки. Они смотрели на меня, расширяясь и разгораясь ярче, завораживая, лишая собственной воли. В этом потустороннем взгляде было столько холода, столько алчности, что если бы у меня были руки, я бы крестилась, не переставая, если бы было тело, оно бы дрожало, если бы были губы, они бы кричали молитву: «Спаси и сохрани, Господи! Не покидай меня!»
Но меня затягивало в эту чернильную мглу, словно в омут. Казалось, с берега и из глубин синей реки доносится рычащий демонический смех.
Моя душа затрепетала и запаниковала, пытаясь сопротивляться засасывающему меня вихрю. Кто поможет мне?! У Бога, видимо, свои дела… «Мадам Тэйра! – мысленно вскричала я. – Мадам Тэйра, нет, бабушка, моя бабушка, ты все знала. Прости, я не послушала тебя! Я приказала убивать, добавила грехов нашему роду, вместо того, чтобы спасти… И теперь погибну сама и погублю всех… Прости меня, бабушка! Простите меня, Моник, Этьен, Николя, маман…»
И вдруг на дымного демона вновь налетел белесый ветер. Откуда?! Я не поняла. Но остановилась, прекратила покорно тянуться к чернильному пятну. Ветер с холма налетел снова, закружил меня, и я расслышала скрипучий голос: «Улетай, дурочка, спасайся! Порченого не вернешь! Я долго держать не смогу».
Ветер продолжал рвать дым над Этьеном в клочья, вынудив демона сползти в реку, растекшись по воде масляным пятном. Уаньен вздыбилась и заревела. Этьен остался лежать на камне. Я почувствовала облегчение, но тут из реки щупальцами взвились сгустившиеся вихри черного дыма, закрутились спиралью и проникли в нос и уши Этьена. Он пошевелился, встряхнул головой и поднялся, наконец. Когда Этьен повернулся и посмотрел на меня, я едва не вскричала от ужаса – лицо с неживыми, темными, как сама мгла, яблоками глаз было жестоким и страшным. «Абели!» – позвал он не своим голосом.
Я замерла – в этом существе ничего, ничего, кроме оболочки, не было от того, кого я люблю.
«Спасайся, дурочка!» – снова донесся до меня голос мадам Тэйра.
Окутанный дымным облаком, словно путник черной вьюгой, демон в теле Этьена зашагал в сторону городка. Со стоном и ревом волны реки повернулись вспять, вспенились смоляным пятном, разбрасывая на берега брызги темнее, чем самая мерзкая жижа сточной канавы.
«Это не Этьен… – уговаривала я себя. – Боже мой! Обратно, скорее обратно!» В страхе уносясь к залитому солнцем городку, я думала лишь об одном: «Как, как вернуться в тело? Как убежать отсюда? Возможно ли это?»
И вдруг я вдохнула, услышала шум и крики, а затем куда-то провалилась.
* * *Какой кошмарный сон… Когда я вновь приоткрыла веки, в груди ломило, словно от удара, а моя рука лежала на столе. Напротив, на приличном возвышении сидел побледневший, слегка потрепанный Огюстен, стянув наполовину рубаху. Его огромный бицепс был перевязан красной косынкой, а из внутренней части локтя к моей руке тянулась трубка и длинная кишка – поплотнее, чем та, в которую набивают чесночную колбасу. Перед глазами все еще стояли страшные образы, увиденные у реки. Но тут было тихо. Пожалуй, даже слишком. Пахло лекарствами. Неужто все почудилось?
