Уильям Гибсон - Нейромант
Позднее, когда они лежали вместе, его рука между ее ног, он вспомнил ее на пляже, белая пена заливает ее лодыжки, и он вспомнил, что она сказала.
— Он сказал тебе, что я приду, — сказал он.
Но она только повернулась против него, ягодицами к его бедрам, и положила свою руку поверх его, и пробормотала что-то из сна.
21
Музыка разбудила его, и вначале это могло показаться стуком его собственного сердца. Он сел рядом с ней, натягивая куртку на плечи в предрассветном холоде, серый свет из дверного прохода, и огонь давно мертв. В его зрении рябили призрачные иероглифы, полупрозрачные строки символов, выстраивающиеся на нейтральном фоне бункерной стены. Он посмотрел на тыльные стороны ладоней, увидел слабые неоновые молекулы, ползающие под кожей, упорядоченные по неизвестному правилу. Он поднял правую руку и подвигал ею для эксперимента. Она оставила слабый, исчезающий след стробирующих остаточных изображений. Волосы встали дыбом на руках и затылке. Он сидел на корточках с оскаленными зубами и чувствовал музыку. Пульс исчезал, возвращался, исчезал…
— Что не так? — Она села, отодвигая волосы с глаз. — Малыш…
— Я чувствую… будто наркотик… У тебя здесь есть?
Она покачала головой, потянулась к нему, ее ладони на его предплечьях.
— Линда, кто сказал тебе? Кто сказал тебе, что я приду? Кто?
— На берегу, — сказала она, что-то заставило ее отвести взгляд. — Мальчик. Я вижусь с ним на берегу. Может быть, ему тринадцать лет. Он живет здесь.
— И что он сказал?
— Он сказал, что ты придешь. Он сказал, что ты не будешь ненавидеть меня. Он сказал, нам будет здесь хорошо, и он показал мне, где пруд с дождевой водой. Он похож на мексиканца.
— Бразильца, — сказал Кейс, в то время как новая волна символов стекла по стене. — Я думаю, он из Рио.
Он встал на ноги и начал возиться с джинсами.
— Кейс, — сказала она, ее голос дрожал, — Кейс, ты куда?
— Собираюсь найти того мальчика, — сказал он, и музыка снова вернулась, приливая, все еще только ритм, устойчивый и знакомый, хотя он и не мог найти ему места в памяти.
— Не надо, Кейс.
— Мне показалось, я что-то видел, когда я сюда попал. Город вниз по берегу. Но вчера его не было. Ты когда-нибудь видела его?
Он застегнул молнию и стал терзать немыслимый узел на шнурках ботинок, в конце концов зашвырнув ботинки в угол.
Она кивнула, не поднимая глаз.
— Да. Я вижу его иногда.
— Ты когда-нибудь была там, Линда? — Он надел куртку.
— Нет, — сказала она, — но я пыталась. После того как я впервые сюда пришла, и мне было скучно. В общем, я поняла, что это город, и может, я найду немного дряни. — Она сгримасничала. — Меня не ломало, просто я хотела. Так что я взяла еду в банке, хорошенько ее развела, потому что у меня не было другой банки для воды. И я шла целый день, и я могла его видеть иногда, город, и он не казался очень далеко. Но я никак не могла подойти ближе. А потом он стал приближаться, и я видела, что это. Иногда, в тот день, он казался разрушенным, или может быть там никого нет, а в другие разы я вроде бы видела свет от машины, автомобилей или вроде того…
Ее голос заглох.
— Что это?
— Вот эта штука, — она обвела жестом кострище, темные стены, рассвет за дверным проходом, — где мы живем. Оно становится меньше, Кейс, меньше, чем ближе ты подходишь.
Остановившись в последний раз, на выходе.
— Ты спрашивала своего мальчика про это?
— Ага. Он сказал, что я не пойму, и что я только зря трачу время. Сказал, что это было, было что-то вроде… события. И что это был наш горизонт. Горизонт событий, так он назвал его.
Эти слова ничего не значили для него. Он покинул бункер и пошел наугад, направляясь — каким-то образом он знал — от моря. Теперь иероглифы мчались по песку, разбегались из-под ног, тянулись позади него, пока он шагал.
— Эй, — сказал он, — оно разрушается. Спорю, что ты тоже знаешь. Что это? Куань? Китайский ледоруб проедает дыру в твоем сердце? Может быть, Дикси Флэтлайн не такой уж лох, а?
Он услышал, как она назвала его имя. Оглянулся — она следовала за ним, не пытаясь успеть, сломанная молния французских штанов шлепала по коричневому животу, лобковые волосы в рамке из порванной ткани. Она выглядела как одна из девушек в старых журналах Финна в Метро Голографике, ожившая, только она была уставшая и грустная и человечная, порванная одежда трогательна, она спотыкалась о комки посеребренных солью морских водорослей. И затем, каким-то образом, они стояли в полосе прибоя, втроем, и десны мальчика были широкими и ярко-розовыми на худом коричневом лице. Он носил драные, бесцветные шорты, ноги слишком тонкие на фоне скользящего серо-голубого прибоя.
— Я знаю тебя, — сказал Кейс, Линда была возле него.
— Нет, — сказал мальчик, его голос высокий и музыкальный, — ты не знаешь.
— Ты другой ИИ. Ты в Рио. Ты тот, кто хочет остановить Зимнее Безмолвие. Как тебя зовут? Твой код Тьюринга. Какой он?
Мальчик сделал стойку на руках в прибое, смеясь. Он прошелся на руках, затем перекувырнулся из воды. Его глаза были глазами Ривьеры, но в них не было злобы.
— Для вызова демона ты должен узнать его имя. Люди мечтали об этом, когда-то, но теперь это возможно по-другому. Ты знаешь это, Кейс. Твое занятие — узнавать имена программ, длинные формальные имена, имена, которые владельцы стремятся скрыть. Истинные имена…
— Код Тьюринга — это не твое имя.
— Нейромант, — сказал мальчик, щуря удлиненные серые глаза на восходящее солнце. — Тропинка в страну мертвых. Туда, где ты сейчас, мой друг. Мари-Франс, моя госпожа, она приготовила эту дорогу, но ее господин задушил ее до того, как я смог прочесть книгу ее дней. Нейро от нервов, серебряных дорожек. Романтик. Некромант. Я вызываю мертвых. Но нет, мой друг, — и мальчик исполнил маленький танец, — Я — мертвые, и я их страна.
Он засмеялся. Прокричала чайка.
— Оставайся. Если твоя женщина — призрак, она не знает об этом. Не узнаешь и ты.
— Ты трескаешься. Лед разрушается.
— Нет, — сказал он, внезапно погрустнев, его хрупкие плечи опали. Он потер ступней о песок. — Все гораздо проще. Но выбор за тобой.
Серые глаза серьезно посмотрели на Кейса. Свежая волна символов пронеслась в его зрении, по одной строчке зараз. За ними, мальчик изгибался, будто бы видимый сквозь жар летнего асфальта. Теперь музыка была громкой, и Кейс почти мог разобрать слова.
— Кейс, милый, — сказала Линда, и дотронулась до его плеча.
— Нет, — сказал он. Он снял свою куртку и отдал ей.
— Я не знаю, — сказал он, — может быть, ты и здесь. В любом случае, становится холодно.
Он повернулся и пошел прочь, и после седьмого шага, он закрыл глаза, наблюдая, как музыка определяет себя в центре вещей. Он посмотрел назад, один раз, хотя он не открыл глаза. Ему не нужно было. Они были там на краю моря, Линда Ли и тонкий ребенок, который сказал, что его зовут Нейромантом. Его кожаная куртка свисала с ее руки, касаясь кромки прибоя. Он продолжал идти, следуя музыке.
Сионский даб Мэлкама.
И была серость, ощущение тонких движущихся сит, муар, переходы полутонов, сгенерированные очень простой графической программой. Была долгая задержка на виде сквозь боны, чайки застыли над темной водой. И были голоса. Была простота черного зеркала, что наклонялось, и он был текучим, шариком ртути, соскальзывающим вниз, ударяясь об углы невидимого лабиринта, разделяясь, стекаясь вновь, продолжая скользить…
— Кейс? Мон?
Музыка.
— Ты вернулся, мон.
Музыка бралась из его ушей.
— Как долго? — услышал он сам себя, и понял, что во рту у него сильно пересохло.
— Пять минут, может быть. Слишком долго. Я хотел выдернуть разъем, Безмолвие сказал нет. Экран стал смешным, потом Безмолвие сказал надеть на тебя наушники.
Он открыл глаза. Черты Мэлкама были перекрыты лентами полупрозрачных иероглифов.
— И твои лекарства, — сказал Мэлкам. — Два дерма.
Он был распластан на спине на библиотечном полу, возле монитора. Сионит помог ему сесть, но движение бросило его в дикий прилив бетафенетиламина, голубые дермы жгли его левое запястье.
— Передоз, — выдавил он.
— Давай, мон, — сильные руки взяли его подмышки, поднимая его как ребенка, — Я и я должны идти.
22
Сервисная тележка рыдала. Бетафенетиламин придал ей голос. Он не собирался умолкать. Ни в битком набитой галерее, ни в длинных коридорах, ни тогда, когда она проезжала вход из черного стекла в склеп Т-А, под сводами которого холод так постепенно просочился в сны старого Эшпула. Путешествие было продолжением гонки для Кейса, движение тележки неотличимо от безумного импульса передоза.
Когда тележка наконец умерла, что-то под сиденьем сгорело с пучком белых искр, и рыдание остановилось. Тележка скатилась по инерции до полной остановки в трех метрах от начала пиратской пещеры 3Джейн.
