Сергей Извольский - Седьмой Круг
И я от нечего делать тоже его разглядывал.
Был он чуть ли не на голову ниже меня, лет, наверное, около сорока, с изрядным ранним брюшком и глубокими залысинами на лбу. Его лицо тем не менее можно было бы назвать симпатичным, не будь оно столь одутловатым и нездорово бледным. Только вот глаза…. Светло-голубые и прозрачные – они словно липли к человеку, на которого были обращены и оставались холодными даже тогда, когда губы улыбались, образуя на тщательно выбритых щеках две совершенно милые, обычно не свойственные мужчинам, ямочки. Да, серьёзный мужик, кажется, подумал я тогда. Или умело хочет казаться таковым.
Впрочем, к тому времени я так устал, что мне было как-то уже совершенно всё равно, кто он такой, этот отец мальчика Кости по имени Михаил, почему он ходит с охраной, ездит на дорогущем и, на мой взгляд, совершенно нелепом джипе, не протягивает людям руки и разглядывает их такими, прямо скажем, неприятными глазами.
– Вы достали лекарство? – спросил наконец он.
– Да, – сказал я.
– Покажите.
Я вытащил из сумки две коробки с ампулами и протянул ему.
– Да, это оно, – сказал он, повертев их в руках. – Как вам это удалось – ведь его не было в Москве?!
Я пожал плечами и позволил себе чуть снисходительную улыбку (с моими-то теперешними способностями и не позволить!).
– Мне, вот, не удалось, – продолжал он. – А вам удалось… Дима!
– Я! – отозвался один их телохранителей.
– Бери это, – он отдал ему коробки, – и в припрыжку к врачу. Скажи, что от меня и что я скоро подойду. Пусть начинает. И скажи, что если теперь он… Ладно, ничего не говори. Я сам.
Совершенно безликий, но очень большой и квадратный Дима принял драгоценные коробки в руки-ковши и скрылся за стеклянными дверями больницы.
– Вот мне и хочется узнать, – снова обратился ко мне Михаил, проводив телохранителя взглядом. И улыбнулся. Губами и ямочками.
Н-да, подумал я, что-то пока даже благодарности не слыхать. Не говоря уже о видать. Однако. Может, он так испереживался за судьбу сына, что уже перестал адекватно воспринимать действительность? Впрочем, какого чёрта! Уж на обычное человеческое спасибо его соображалки должно было хватить в любом случае.
– Что именно? – осведомился я, доставая сигареты и закуривая.
– Как вам удалось достать то, что я достать не смог?
– Бывает, – сказал я. – Не берите в голову, Миша.
– Разве это главное? – теперь уже не выдержала Маша. – По-моему, главное, что мы смогли помочь Косте.
– Да, конечно, – он отвёл глаза в сторону. – Спасибо.
– Не за что, – усмехнулся я. Этот тип мне уже изрядно надоел, и мне хотелось поскорее забраться в постель. Желательно с Машей.
– Может быть, вам что-нибудь нужно? – спросил он. – Достаточно сказать. У меня большие возможности.
– Да нет, спасибо, – сказал я. – Единственное, что мне сейчас нужно – это с десяток часов здорового сна. Устал, знаете ли. Ну и, разумеется, желательно возмещение расходов. Это лекарство стоило мне денег. Знаете ли. Разумеется, если вы на данный момент стеснены в средствах, то…
И тут его лицо покраснело, а в глазах наконец-то блеснула хоть какая-то яркая эмоция. Не скажу, что положительная, но яркая. По-моему, мне удалось сбить с него спесь и тем самым унизить. О том, что это может быть опасным, я тогда не думал. Во-первых, как уже говорилось, я сильно устал, во-вторых, обладая теперешними способностями, чувствовал себя вполне и полностью защищённым от кого угодно (наивный!), а в третьих… я же спас жизнь его сыну! Разве нет?
– Я не стеснён в средствах, – быстро сказал он, выставив перед собой ладонь и тем самым прерывая мой монолог, который я уже собирался соответствующим образом развить. – И, разумеется, заплачу столько, сколько надо. Сколько, по-вашему, оно стоит?
– Ровно столько, во сколько оно мне обошлось. По тысяче восемьсот долларов за коробку.
Эта была именно та цена, о которой мне рассказала Дженни – девушка из лаборатории. Отпускная цена. В американских аптеках она возросла бы ещё процентов на пятьдесят. Но в том-то и дело, что в аптеках этого лекарства пока не было. Даже в американских. На самом деле лекарство досталось мне совершенно бесплатно (я его попросту украл), но не мог же я ему об этом сказать!
– И это всё? – спросил он удивлённо.
– На чужих несчастьях не наживаюсь, – пожал я плечами.
– Ну что ж… – Михаил полез во внутренний карман пиджака, достал оттуда пачку долларов сотенными банкнотами и отсчитал мне пять тысяч.
– Здесь слишком много, – сказал я, возвращая тысячу четыреста.
– Это за работу, – набычился он.
– Работа предполагает, что есть работодатель. А я ни к кому не нанимался.
Он машинально принял назад деньги, повертел их в руках и каким-то неловким жестом сунул их в карман. Его лицо опять покраснело.
– Ладно. Как хотите. Вы сейчас куда?
– Домой, – сказал я. – Спать.
– Может, подвезти? Мой шофёр вас отвезёт.
Было видно, что ему с большим трудом даётся обычный человеческий разговор.
– Спасибо, я привык к метро. Так быстрее. Пробки не мешают.
– Тогда до встречи.
– До свидания.
Мы с Машей вышли за ворота больницы и направились к ближайшей станции метро.
– Зря ты, наверное, так, – сказала Маша. – Он опасный человек. А с другой стороны мне понравилось, как ты с ним говорил. Я тобой даже гордилась. Богатые…. Воображают, что все можно купить за деньги.
– Не переживай, – сказал я. – Всё нормально. Разберёмся. Ты не занята сейчас?
– Нет.
– Поехали ко мне? Я соскучился.
– Поехали.
И мы поехали ко мне.
Так бывает. Кажется, устал настолько, что стоит прилечь и тут же провалишься в сон. Но вот ложишься и с ужасом замечаешь, что сон бежит от тебя, как чёрт от ладана, мысли и образы носятся по кругу в измученном воспалённом мозгу, и желанный покой не только не приходит, но и присниться не может, потому что присниться ему тебе негде.
В таких случаях нет лучшего средства, чем любимая женщина рядом.
Она одарит нежностью и заботой, остудит и растворит в себе злое напряжение твоих раскалённых нервов, утихомирит судорожную нездоровую силу, прошепчет на ухо с десяток волшебных слов любви и благодарности и тихо уснёт у тебя на плече, щекоча разметавшимися волосами твою щеку. И ты, глядя на её чудное прекрасное и такое беззащитное лицо, сам не заметишь, как тоже вслед за ней скользнёшь в долгожданный и глубокий сон.
Я проснулся от звяканья посуды на кухне, солнечного луча на подушке и Машиного голоса.[3]
– И я была девушкой юной,
Сама не припомню когда;
Я дочь молодого драгуна.
И этим родством я горда.
Трубили горнисты беспечно,
И лошади строились в ряд,
И мне полюбился, конечно, конечно,
С барсучьим султаном солдат!
Так пела Маша, и я впервые слышал эту песню.
– А вот и завтрак в постель! – воскликнула моя любовь, появляясь на пороге комнаты с подносом в руках… Одета она была в мою рубашку, которая лишь до известной степени прикрывала её соблазнительнейшие бедра.
– Нет уж, – разглядев мои намерения, засмеялась Маша. – Сначала завтрак и душ, а потом уже всё остальное. Кстати, у меня сегодня выходной.
– И это замечательно! – одобрил я, откусывая от бутерброда с сыром. – Что за песня? Никогда раньше не слышал. Хорошая.
– Я всегда говорила, что журналюги, а в особенности репортёры, самая невежественная часть из всего хоть как-то гуманитарно образованного населения нашей страны. – сказала Маша. – Тундра, одним словом. Неучи.
Я усмехнулся, сделал глоток кофе и сказал:
– Журналисту не нужно быть образованным. Тем более репортёру. Бойкого пера, нахальства и стремления любой ценой получить информацию вполне достаточно.
– Да уж, в нахальстве вам не откажешь, – согласилась Маша. – Ладно, так и быть. Это Роберт Бёрнс. Правда, я не помню чей перевод.
– И кто у нас после этого тундра? – осведомился я.
– Ты. А я – лесотундра.
– Тоже неплохо, – засмеялся я.
– Но всё-таки!
А потом был душ, бритье, любовь, любовь и снова душ, и опять любовь… и окончательно из постели мы выбрались только к обеду.
Готовить еду самим было неохота. Да и зачем, когда есть деньги? Посему решили отправиться в ближайший торговый центр, где имелся недорогой японский ресторанчик, и полакомиться суши.
В это время народу в ресторанчике и самом торговом центре было немного, и мой любимый столик на втором этаже, куда вела изящная винтовая лестница, оказался свободен.
Суши не располагают к безудержному веселью. Суши располагают, наоборот, к вдумчивой созерцательности собственных вкусовых и прочих ощущений, а также к неторопливой дружеской беседе. Таковую мы и вели.
– Всё-таки интересно, – сказала Маша, старательно изображая рассеянную задумчивость, – как тебе удалось достать лекарство. Могущественному папе не удалось, а тебе удалось.
