Уильям Гибсон - Мона Лиза Овердрайв
— Но Джентри ведь единственный, кто может добыть ток. — Пташка, поёживаясь, поднялся на ноги.
— Джентри спит. У кого есть фургон?
— У Марви, — выдавил Пташка и провалился в сотрясающий приступ кашля.
— Возьми мотоцикл Джентри. Привезёшь его потом обратно в фургоне. Двигай.
Пташка кое-как справился с приступом:
— Не бздишь?
— Ты ведь знаешь, как на нём ездить?
— Да, но Джентри, он…
— Предоставь это мне. Ты знаешь, где он держит запасной ключ?
— Ну… да, — пугливо протянул Пташка. — Скажи, — спросил он, — а что, если Марви не захочет дать мне фургон?
— Дашь ему вот это, — сказал Слик, вытаскивая из кармана «зиплок» с наркотиками. Его забрала у Джентри Черри, перевязав тому голову. — Отдай ему всё, ты меня понял? Чтобы потом не тянуло.
Бипер Черри подал голос, когда они, приткнувшись друг к другу на краю кровати в комнате Слика, пили кофе. Слик, отвечая на её вопросы, рассказывал ей что знал о синдроме Корсакова Он никому об этом по-настоящему не рассказывал, и странно — как мало на самом деле он знал. Он рассказал ей о предыдущих провалах в прошлое, потом попытался объяснить, как работала эта система в тюрьме. Фокус был в том, что долгосрочная память у тебя сохраняется до того момента, пока тебя не подсаживают на препарат. В общем, сначала заключённых натаскивают что-то делать, пока не начался основной срок — и потому они уже не могут забыть, что и как нужно делать. Правда, делают они в основном то, с чем и роботы бы управились. Слика натаскивали собирать миниатюрные цепные передачи. Как только он стал укладываться в пять минут, пошёл срок.
— И больше они с тобой ничего не делали? — спросила она.
— Только эти цепные передачи.
— Нет, я имею в виду нечто вроде замков, ловушек в мозгу.
Он посмотрел на неё. Язва на губе у девушки почти зажила.
— Если они что-то и делают, то тебе об этом не сообщают, — сказал он.
И тут в одной из её курток застрекотал бипер.
— Что-то стряслось, — сказала она, поспешно вскакивая с кровати.
Джентри стоял на коленях возле носилок с чем-то чёрным в руках. Черри выхватила у него эту штуковину, прежде чем он успел хотя бы пошевелиться. Джентри не двинулся с места, недоумённо щурясь на девушку.
— Это сколько же нужно, чтобы тебя вырубить, мистер? — Она протянула Слику чёрный предмет, оказавшийся камерой для проверки сетчатки глаза.
— Нам нужно выяснить, кто он, — сказал Джентри.
Его голос был хриплым и низким от большого количества транков, которые Черри ему вкатила, но Слик почувствовал, что страшная грань безумия отступила.
— Идиот, — кипятилась Черри, — ты даже не знаешь, те ли у него глаза, что были год назад!
Джентри коснулся повязки на виске.
— Вы это тоже видели, правда?
— Да, — ответила Черри, — и Слик эту штуку отключил.
— Всё дело в шоке, — объяснил Джентри. — Я и вообразить себе не мог… Но никакой реальной опасности. Я был просто не готов…
— Ты просто выскочил из своего чёртова черепа, — сказала Черри.
Джентри нетвёрдо поднялся на ноги.
— Он уезжает, — сказал Слик. — Я послал Пташку одолжить фургон. Не нравится мне всё это.
Черри уставилась на него в упор.
— Куда уезжает? Мне придётся ехать с ним. Это моя работа.
— Я знаю одно место, — соврал Слик. — У нас электричество кончилось, Джентри.
— Ты не можешь отвезти его незнамо куда, — сказал Джентри.
— Ещё как могу.
— Нет. — Джентри слегка качнуло. — Он остаётся. Переходники уже на месте. Я не стану его больше беспокоить. Черри может остаться здесь.
— Тогда тебе придётся хотя бы в двух словах объяснить, что это за хреновина, Джентри, — сказал Слик.
— Для начала, — Джентри указал на предмет над головой Графа, — это не «низкочастотник», не «Эл-Эф». Это — «алеф».
Глава 19
Под ножом
Какой, к чёрту, отель! Он тонет в марше смерти наркотической ломки. Прайор вводит её в вестибюль, а японские туристы уже встали и теперь толпятся вокруг скучающих гидов. Шаг, ещё шаг, одна нога, другая нога, а голова такая тяжёлая, будто кто-то просверлил в макушке дыру и залил туда полфунта свинца, и зубы во рту будто чужие — слишком велики. Дополнительная перегрузка тронувшегося вверх лифта вдавливает в пол — Мона без сил приваливается к стенке.
— Где Эдди?
— Эдди уехал, Мона.
С трудом разомкнула веки, глаза широко распахнулись. Сфокусировала взгляд и увидела, что он, ублюдок, ещё и улыбается.
— Что?
— Эдди заплачено. Ему всё компенсировали. Он уже на пути в Макао с солидным кредитом в кармане. Этакий милый игорный пикничок.
— Компенсировали?
— Его вложения. В тебя. За всё время.
— За всё время?
Дверь скользит в сторону, открывая устланный синим ковром коридор.
И что-то обваливается холодным комом в груди — Эдди ведь ненавидит азартные игры.
— Ты теперь работаешь на нас, Мона. И нам бы очень не хотелось, чтобы ты снова ушла без спросу.
«Но ты же хотел, — думала она, — ты же отпустил меня. И знал, где меня искать».
Эдди больше нет… уехал…
Мона не помнила, как заснула. На ней всё ещё была куртка Майкла, теперь подоткнутая под плечи, как одеяло. Даже не поворачивая головы, Мона видела угол здания с фасадом в виде горного склона, но снежного барана там не было.
Стимы Энджи были запаяны в пластик. Взяв один наугад, Мона поддела упаковку ногтем большого пальца, вставила кассету в прорезь и надела троды. Она ни о чём не думала, руки, казалось, сами знали, что делать — добрые маленькие зверьки, которые никогда не обидят. Один из них коснулся клавиши «PLAY», и Мона перенеслась в мир Энджи, чистый и безупречный, как любой хороший наркотик… Медленный саксофон, лимузин плывёт по какому-то европейскому городу… круговерть улиц, машина без водителя, широкие проспекты предрассветно чисты и безлюдны, прикосновение меха к плечам. И катить, катить по прямой дороге через плоские поля, окаймлённые совершенными, одинаковыми деревьями.
А затем поворот, шорох шин по расчёсанному граблями гравию, потом вверх по подъездной аллее — через парк, где серебрится роса, где стоит железный олень, а рядом — мокрый торс из белого мрамора… Дом огромен и стар, не похож ни на один из тех, какие она видела раньше. Но машина проплывает мимо, проезжает ещё несколько строений поменьше и выезжает наконец на край широкого ровного поля.
Там бьются на привязи планеры, прозрачная плёнка туго натянута на хрупкие с виду полиуглеродные рамы. Планеры слегка подрагивают на утреннем ветерке. А рядом с ними её ждёт Робин Ланье, красивый раскованный Робин в чёрном свитере грубой вязки — он играет партнёра Энджи почти во всех её стимах.
И вот она выходит из машины, ступает на траву, смеётся, когда высокие шпильки сразу же увязают. И остаток пути до Робина — с туфлями в руках, улыбаясь; последний шаг — в его объятия, в его запах, в его глаза.
Ощущения закручиваются вихрем в монтажном танце, который в одну секунду ужимает посадку в планер по серебристой лесенке, — и вот они уже мягко скользят по траве через всё поле. Затем взмывают вверх, зависают на мгновение, чтобы поймать ветер… Всё выше и выше, пока огромный дом не превращается в прямоугольный камушек в зелёной пелене, прорезанной тусклым серебром речной излучины…
…и Прайор с рукой на клавише «СТОП». От запаха еды с тележки возле кровати у Моны сводит желудок. Тупая тошнотворная боль ломает каждый сустав.
— Поешь, — доносится голос Прайора. — Мы скоро уезжаем.
Он поднял металлическую крышку с одного из блюд.
— Фирменный сэндвич, — сказал он, — кофе, пирожные. Это предписание врача. Попав в клинику, ты какое-то время не сможешь есть.
— В клинику?
— К Джеральду. Это в Балтиморе.
— Зачем?
— Джеральд — хирург-косметолог. Над тобой немного поработают. Если захочешь, всё это потом можно будет вернуть обратно, но нам кажется, тебя обрадуют результаты, очень обрадуют. — Опять эта улыбка. — Мона, тебе когда-нибудь раньше говорили, насколько ты похожа на Энджи?
Мона подняла на него глаза, но ничего не ответила. С трудом села, чтобы выпить немного водянистого чёрного кофе. Не смогла заставить себя даже взглянуть на сэндвич, но съела одно из пирожных. Вкус у него был картонный.
Балтимора. Чёрт его знает, где это.
А планер навсегда завис над прирученной зелёной страной, мех на плечах, и Энджи, должно быть, всё ещё там, смеётся…
Час спустя, в вестибюле, пока Прайор подписывал счёт, Мона случайно увидела, как мимо на багажной роботележке проезжают знакомые чемоданы из кожи клонированных крокодилов. В этот момент она отчётливо осознала, что Эдди мёртв.
Место, которое Прайор назвал Балтиморой. На вывеске — надпись, выведенная старомодными заглавными буквами. Офис Джеральда располагался на четвёртом этаже блочного кондо. Это было одно из тех зданий, где строится лишь каркас, а обитатели — жильцы или коммерсанты — привозят собственные модули и оборудование. Похоже на многоэтажный кемпинг для трейлеров, только повсюду провода, оптоволоконные кабели, шланги канализации и водоснабжения.
