Уильям Гибсон - Мона Лиза Овердрайв
Только тут, в машине, Кумико вспомнила, что положила модуль «Маас-Неотек» на место — в тайник за мраморным бюстом. Со всеми своими лисьими повадками и курткой, протёртой на локтях, как и шлёпанцы Петала, Колин остался позади — теперь всего лишь призрак, чем он, в сущности, на самом деле и был.
— Сорок минут, — сказала Салли с соседнего кресла. — Хорошо, что ты поспала. Скоро нам принесут завтрак. Помнишь, на какое имя у тебя паспорт? Прекрасно. А теперь не задавай мне никаких вопросов, пока я не выпью кофе, идёт?
Кумико знала Муравейник по тысячам стимов. Повальное увлечение этим необъятным городским конгломератом стало в последнее время характерной чертой японской массовой культуры.
У Кумико было некоторое представление об Англии ещё до того, как она туда попала: смутные образы каких-то знаменитых сооружений, неотчётливое представление об обществе, которое её собственное, похоже, считало эксцентричным и застойным. (В сказках её матери принцесса-балерина всегда с удивлением обнаруживала, что англичанам её танцы не по карману). Однако Лондон во многом оказался совсем другим, нежели она ожидала, — её поразили энергия города, его очевидное изобилие, а суета и великолепие больших торговых улиц сильно напомнили Гинзу.
Девочка считала, что и о Муравейнике она знает немало, но и это убеждение развеялось в первые же часы, прошедшие после посадки их самолёта.
Они с Салли стояли в очереди других пассажиров посреди огромного гулкого зала таможни, потолок которого уходил куда-то во тьму. Эту тьму через равные промежутки прорывали бледные сферы света. Вокруг шаров, несмотря на то что стояла зима, клубился рой мошкары, как будто здание обладало собственным климатом. Но пока ещё это был Муравейник из стимов, каким она его себе представляла. Чувственно-электрический фон для проигрываемых при ускоренной перемотке жизней Анджелы Митчелл и Робина Ланье.
Прошли таможню. Сам досмотр, несмотря на бесконечное ожидание в очереди, заключался в том, что её паспорт пропустили сквозь грязную на вид металлическую прорезь. И дальше — в сумасшедшую суету на бетонной платформе, где багажные роботележки медленно бороздили толпу, которая галдела и напирала, осаждая наземный транспорт.
Кто-то взял у неё сумку. Протянул руку и взял с уверенностью, которая говорила, что этот человек просто выполняет привычную обязанность, как, скажем, молодые женщины, поклонами приветствующие покупателей в дверях крупных универмагов Токио. А Салли вдруг ударила его ногой. Ударила под колено, стремительно и плавно развернувшись на месте, как таиландская боксёрка в бильярдной Суэйна. Выхватила сумку ещё до того, как затылок незнакомца с резким стуком ударился о грязный бетон.
Салли потянула девочку за собой, не дожидаясь, когда над неподвижной фигурой сомкнётся толпа. Это вспышка насилия, со стороны выглядевшая так небрежно, могла бы показаться сном — если бы не улыбка Салли, первая с тех самых пор, как они вылетели из Лондона.
Чувствуя себя не в своей тарелке, сбитая с толку Кумико безвольно смотрела, как Салли производит осмотр имеющихся машин. А та быстро дала взятку диспетчеру, нагнала страху на очередь — и затолкала девочку в потрёпанный ховер в косую чёрно-жёлтую полоску. Отделение для пассажиров было голым и выглядело исключительно неудобным. Водитель, если он вообще был, оставался невидимым за изогнутой перегородкой из пластиковой брони. Из того места, где перегородка смыкалась со стенкой, торчал объектив видеокамеры, вокруг которого кто-то нарисовал мужской торс: объектив выступал в роли фаллоса. Когда Салли, забравшись внутрь, захлопнула за собой дверцу, динамик проскрежетал что-то вовсе уж неразборчивое. Кумико решила, что это какой-нибудь диалект английского.
— Манхэттен, — приказала Салли. Она достала из куртки пачку бумажных денег и, развернув веером, помахала ею перед камерой. Динамик вопросительно затрещал.
— В центр. Скажу, где остановиться.
Юбка воздушной подушки надулась, свет в пассажирском отделении погас, и они тронулись в путь.
Глава 18
Тюремный срок
Он на чердаке у Джентри. Смотрит, как Черри нянчится с ковбоем. Черри, сидящая на краю кровати, поворачивается к нему.
— Как ты, Слик?
— В порядке… я в порядке.
— Ты помнишь, что я тебя об этом уже спрашивала?
Он смотрит в лицо человека, которого Малыш Африка называл Графом. Черри возится с чем-то у надстройки в изголовье носилок, с какой-то капельницей; в ней — жидкость цвета овсянки.
— Как ты себя чувствуешь, Слик?
— Нормально.
— Никакое не нормально. Ты всегда отве…
Он сидит на полу на чердаке у Джентри. Лицо мокрое. Рядом с ним — Черри; она стоит на коленях, очень близко, её руки у него на плечах.
— Ты сидел?
Он кивает.
— В блоке химнаказаний?
— Да…
— Индуцированный синдром Корсакова?
— Он…
— Фрагментами? — спрашивает его Черри.
Слик сидит на полу на чердаке у Джентри. А где сам Джентри?
— Ты помнишь всё фрагментами, не так ли? А кратковременные воспоминания исчезают напрочь?
Откуда она это знает? И где Джентри?
— А что срабатывает как переключатель?
— Что включает синдром, Слик? Что с тобой делали в тюрьме?
Он сидит на полу на чердаке у Джентри; Черри чуть ли не уселась на него верхом.
— Стресс, — выдавливает он, удивляясь, откуда она это знает. — Где Джентри?
— Я уложила его в постель.
— Почему?
— Отрубился, увидев ту штуку…
— Какую?
Черри вдавливает в его запястье розовый дерм.
— Это сильный транк, — говорит она. — Может, он выведет тебя из этого…
— Из чего?
Она вздыхает.
— Не важно.
Он просыпается в постели с Черри Честерфилд. Он полностью одет, за исключением куртки и ботинок. Вставший член, прижавшись к тёплой джинсовой ткани над задницей Черри, попал в ловушку за пряжкой ремня.
«Даже не думай».
Зимний свет сквозь залатанное окно, и если откроешь рот — белым облачком вылетает дыхание.
«Что случилось? И почему в комнате так холодно?»
Он вспоминает вопль Джентри, когда серое нечто устремилось на него…
Слик поспешно садится.
— Потише, — говорит Черри, перекатываясь на спину. — Ляг. Не знаю, что это было, что вызвало срыв.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ложись обратно. Забирайся под одеяло. Хочешь совсем замёрзнуть?
Он слушается.
— Ты был в тюрьме, так? В блоке химнаказаний?
— Да… А ты откуда знаешь?
— Ты же сам мне и сказал. Прошлой ночью. Ты говорил, что стресс способен вызвать возврат к прошлому. Так оно и случилось. Это нечто прыгнуло на твоего приятеля, ты бросился к рубильнику, отключил стол. Джентри упал и разбил себе голову. Я бинтовала рану, когда заметила, что с тобой творится что-то неладное. Сообразила, что у тебя ряд последовательных воспоминаний — только минут на пять в одном интервале. Такое бывает при стрессе или иногда при контузии…
— Где он? Джентри?
— В своей кровати, напичкан транками под завязку. Учитывая то, в каком он состоянии, я решила, что денёк сна ему не помешает. Во всяком случае, это на время снимет его с нашей шеи.
Слик закрыл глаза и вновь увидел перед собой серое нечто, набросившееся на Джентри. Человекообразное или, скорее, похожее на обезьяну. Оно ничем не напоминало те завивающиеся спиралью образы, какие генерировали устройства Джентри в его предыдущих поисках Образа.
— Думаю, у вас здесь кончилось электричество, — сказала Черри. — Свет погас часов шесть назад.
Слик открыл глаза. Холодно. Джентри не успел добраться до консоли, чтобы свершить свой обычный ритуал. Слик застонал.
Оставив Черри готовить на газовой плитке кофе, Слик отправился на поиски Пташки. Нашёл он его по запаху дыма. Пташка развёл костёр в какой-то железной посудине и заснул, свернувшись вокруг неё по-собачьи.
— Эй, — позвал его Слик, легонько подталкивая парнишку носком сапога, — вставай. У нас проблемы.
— Долбаный ток кончился, — пробормотал тот в ответ, садясь в засаленном спальном мешке, таком же грязном, как пол в цеху Фабрики.
— Я это заметил. Это проблема номер один. Проблема номер два — нам нужен грузовик или ховер, или что-то вроде того. Нужно убрать отсюда этого парня. Иначе Джентри совсем посыпется.
— Но Джентри ведь единственный, кто может добыть ток. — Пташка, поёживаясь, поднялся на ноги.
— Джентри спит. У кого есть фургон?
— У Марви, — выдавил Пташка и провалился в сотрясающий приступ кашля.
— Возьми мотоцикл Джентри. Привезёшь его потом обратно в фургоне. Двигай.
Пташка кое-как справился с приступом:
— Не бздишь?
— Ты ведь знаешь, как на нём ездить?
