Уильям Гибсон - Нейромант (сборник)
– Греческое.
– Ты правда гангстер?
Веснушкам вся эта химия нипочем. На то они и веснушки.
– Я – застарелый наркоман.
– Что принимаешь?
– Стимуляторы. Стимуляторы центральной нервной системы. Очень сильные стимуляторы самой центральной нервной системы.
– А у тебя сейчас есть?
Девушка пододвинулась ближе. Капли хлорированной воды упали ему на брюки.
– Нет. И в этом-то все и дело, Кэт. Знаешь, где можно достать?
Кэт качнулась на загорелых пятках и лизнула прядку рыжеватых волос, прилипшую возле губ.
– Что предпочитаешь?
– Никакого кокаина, никаких амфетаминов, но чтобы стимулятор и чтобы мощный.
«На чем разговор и окончен», – мрачно подумал Кейс, продолжая улыбаться.
– Бета-фенэтиламин, – сказала Кэт. – Хоть сию секунду. Но на твою карточку.
* * *– Врешь, – поразился партнер и сожитель Кэт, когда Кейс описал ему своеобразные свойства своей поджелудочной. – А нельзя подать на них в суд? Скажем, за умышленное причинение ущерба?
Парня звали Брюс. За исключением половых признаков, он выглядел точной копией Кэт, вплоть до веснушек.
– Ну, – протянул Кейс, – это же какие-то там хитрые медицинские заморочки. Вроде совместимости тканей.
Но глаза Брюса уже потускнели, в них не было ничего, кроме скуки.
«Период сосредоточенного внимания не больше, чем у комара», – подумал Кейс, оглядываясь по сторонам.
Комната была меньше той, которую снял Армитидж для них с Молли, и находилась она несколькими этажами ниже. К стеклу балконной панели были приклеены пять огромных хромоснимков Тэлли Ишем, намек на длительное проживание в номере.
– Потрясно, правда? – подошла к нему Кэт. – Я сама их щелкнула. В «сенснетовской» Пирамиде, когда мы прошлый раз мотались на Землю. Она стояла ну вот прямо так близко и улыбалась ну вот так естественно. А ведь там, Люпус, было совсем хреново, ну прямо туши свет, это же как раз на другой день после того, как эти самые террорюги, Сыны Царя Иисуса, запустили в воду ангела, да ты помнишь.
– Да. – По не совсем ясной причине Кейсу захотелось уйти отсюда поскорее и подальше. – Ужасно.
– Ну так что там, – вмешался Брюс, – насчет этой беты?
– Вопрос в том, примет ли ее мой организм, – поднял брови Кейс.
– Сделаем, значит, так, – предложил парень. – Ты попробуй. Если твоя поджелудочная говорит «пас» – это будет за счет заведения. Пробная доза всегда бесплатно.
– Слышал я эту песенку, и не раз, – ответил Кейс, принимая у Брюса ярко-голубой дерм.
* * *– Кейс? – Молли села в постели и отбросила волосы, которые лезли ей в линзы.
– А кто же еще, лапа?
– Что это с тобой? – Зеркала неотрывно следили за пересекавшим комнату Кейсом.
– Я забыл название. – Кейс вынул из кармана рубашки плотно свернутую пластиковую упаковку голубых дермов.
– Господи, – простонала Молли, – только этого нам не хватало.
– Устами твоими глаголет истина.
– Какие-то два часа без присмотра, и ты уже с добычей. – Она покачала головой. – Надеюсь, хоть к вечеру оклемаешься. Мы же званы Армитиджем на ужин. В «Двадцатый век». Заодно поглядим на бенефис Ривьеры.
– Да-а, – протянул Кейс и прогнулся, на его лице играла блаженная улыбка крайнего удовольствия. – Чистый отпад.
– Слушай, – нахмурилась Молли, – раз эта дурь действует, несмотря на все ухищрения хирургов из Тибы, у тебя же наверняка будет жуткий отходняк.
– Ну вот, все пилишь, пилишь и пилишь! – обиженно возопил Кейс, расстегивая ремень. – Ну хоть бы слово доброе сказала. – Он снял штаны, рубашку и нижнее белье. – Надеюсь, у тебя хватит ума воспользоваться преимуществами моего неестественного состояния. – Он посмотрел на низ своего живота. – Ты только глянь на это неестественное состояние.
– Это ненадолго! – рассмеялась Молли.
– Надолго-надолго, – успокоил ее Кейс, вскарабкиваясь на пляжного цвета матрас. – Это-то и есть самое неестественное в моем неестественном состоянии.
11
– Что это с тобой? – поинтересовался Армитидж, когда официант усаживал гостей за его столик.
Самый маленький и самый дорогой из ресторанов, плававших в небольшом, соседствовавшем с «Интерконтиненталем» озере, назывался в действительности не «Двадцатый век», а «Вантьем Сёкль» – то же самое, но по-французски.
Кейса бил озноб. Про отходняк Брюс скромно умолчал. Попытка взять стакан воды со льдом окончилась позорной неудачей, руки не слушались.
– Съел, может, чего-то не то.
– Проверься у врача, – посоветовал Армитидж.
– Да ну, ерунда, просто гистаминовая реакция, – испуганно соврал Кейс. – Со мной бывает, когда путешествую, – то одно съешь, то другое.
Армитидж был одет в темный костюм, слишком официальный для подобного места, и белую шелковую рубашку. На руке, державшей бокал с вином, скромно позвякивал золотой браслет.
– Я для вас заказал, – сказал он.
Молли и Армитидж молча ели, Кейс же ограничился тем, что раскромсал свой бифштекс на кусочки, трясущимися руками погонял эти кусочки по тарелке, вздохнул и оставил их лежать в густом экзотическом (видимо) соусе.
– Ну ты вообще, – заметила Молли, когда ее собственная тарелка опустела. – Отдай уж тогда мне. Ты знаешь, сколько стоит это мясо? – Она взяла его тарелку. – Животное выращивается несколько лет, потом его убивают. Это тебе не какая-нибудь синтетика-гидропоника.
Она подцепила вилкой один из кусков и стала жевать.
– Не хочется мне что-то есть, – выдавил из себя Кейс.
Его мозг словно поджарили, почище того бифштекса. Или нет, скорее уж, бросили в горячий жир, да так там и оставили, затем жир охладился и застыл толстым слоем на усохших, съежившихся полушариях, ежесекундно простреливаемых зеленовато-пурпурными вспышками боли.
– Видок у тебя – полный абзац, – подбодрила его Молли.
Кейс попробовал вино. После бета-фенэтиламина его вкус напоминал йод.
Свет в зале чуть потускнел.
– Le Restaurant Vingtiéme Siécle, – раздался из ниоткуда голос с откровенным акцентом Муравейника, – с гордостью представляет вам голографическое кабаре мистера Питера Ривьеры.
Из-за столиков раздались редкие аплодисменты. Официант зажег свечу, поставил ее на их стол и начал убирать тарелки. Вскоре свечи замерцали на всех двенадцати столиках ресторана, все бокалы были наполнены.
– Ну и что сейчас будет? – заинтересовался Кейс, но Армитидж не ответил.
Молли ковыряла пурпурным ногтем в зубах.
– Добрый вечер. – На небольшой эстраде в конце зала появился Ривьера.
Кейс заморгал. Поглощенный своими страданиями, он не заметил эстраду. Даже не увидел, каким образом появился на ней Ривьера. Дальше было еще хуже.
Сперва ему показалось, что Ривьеру освещает прожектор.
Но Ривьера фосфоресцировал. Сияние облегало его, как вторая кожа, освещало темные драпировки, висевшие за сценой. Этот тип излучал!
Ривьера улыбнулся. На нем был белый смокинг, черная гвоздика, вдетая в петлицу, переливалась холодными голубыми искрами. А когда он поднял, словно обнимая аудиторию, руки, ногти на его пальцах тоже вспыхнули. За стеной ресторана негромко плескалась вода.
– Сегодня вечером, – объявил, сияя миндалевидными глазами, Ривьера, – я бы хотел исполнить для вас расширенную программу. Моя новая работа.
На ладони правой руки, поднятой вверх, возник холодный кристалл света. Ривьера стряхнул его на пол. Из точки падения выпорхнул серый голубь, тут же исчезнувший в полумраке. Кто-то свистнул. Опять раздались аплодисменты.
– Моя работа называется «Кукла». – Ривьера опустил руки. – Я хочу посвятить сегодняшнюю премьеру леди три-Джейн Мари-Франс Тессье-Эшпул.
Волна вежливых аплодисментов. Когда они стихли, Ривьера нашел глазами Молли и добавил:
– И еще одной даме.
Теперь электричество погасло полностью, несколько секунд зал освещался только неверным пламенем свечей. Ривьера опустил голову, его голографическая аура исчезла, но Кейс все еще различал стоящую на сцене фигуру.
Неяркие световые линии, вертикальные и горизонтальные, начали формировать вокруг сцены открытый световой куб. Чуть-чуть, на малую долю накала, загорелись ресторанные огни, они осветили сцену, заключенную в куб, словно высеченный из застывшего лунного света. Опустив голову, закрыв глаза и вытянув напряженные руки вдоль тела, Ривьера дрожал, стараясь сосредоточиться. Неожиданно призрачный куб наполнился вещами, превратился в комнату – без четвертой стены, что позволяло публике наблюдать происходящее.
Ривьера чуть расслабился.
– Я всегда жил в этой комнате, – сказал он. – Не припомню, чтобы я жил в других.
Стены комнаты покрывала пожелтевшая от времени штукатурка. Всю ее обстановку составляли простой деревянный стул и железная кровать, покрытая белой краской. Краска шелушилась и облезла, местами обнажая темное железо. На кровати лежал голый матрас. Грязный, выцветший, в коричневую полоску чехол. С потолка на черном витом шнуре свисала лампочка. Ривьера открыл глаза:
